– Да они больше никогда бы не подошли к Сереже! Ни Борька, ни Максим этот! Господи, что угодно можно было сделать, в тюрьму посадить хотя бы. Но не убивать же!
– Откуда ты знаешь, подошли бы они или нет? Если мозгов не хватает, запросто могли подойти. А мозгов у них нет, иначе не удумали бы такое… И за то, что уже сделали, отвечать надо. Ты представляешь, что могло быть? – Стас говорил негромко и спокойно, но очень уверенно, – С Александриной что могло быть? С самим Петром? Когда сына похищают, запросто умереть можно, не только инфаркт получить. А Сережка парень очень наблюдательный. Я когда машину поменял, в контору приехал, и никто этого не заметил, один Сережка. И номер он сразу запомнил. Еще не факт, что гангстеры эти его вообще бы выпустили.
Наташа молча покачала головой. Несмотря на пережитый вчера страх, на собственное желание растерзать мерзавцев, сейчас она жалела и Озерцова, которого всегда не любила, и его дружка, которого совсем не знала. Было в этом похищении что-то очень глупое и совсем не страшное. И смерть никак не могла быть справедливым наказанием за него.
– К тому же, Калганова, мы все-таки точно не знаем, Петр ли его убил. Да и вообще, убили ли его. Может, в самом деле сам навернулся.
– Я не стану работать с человеком, если считаю, что он способен на убийство. А я считаю, что… способен.
– Ладно, поехали, – Морошин вздохнул, поерзал и повернул ключ зажигания.
Ехали они молча. Стас проводил ее до самой квартиры, что показалось Наташе довольно глупым – больше она никакой опасности ни для кого не представляла. И без нее все уже всё знали.
Она переоделась, перебрала продукты в холодильнике, выбросила заветренную колбасу, хотела что-нибудь себе приготовить и поняла, что не может даже думать о еде. Поставила на плиту чайник, включила и выключила телевизор и наконец уставилась в окно.
Мысль, что Петр Михайлович мог убить Озерцова, была невыносима. Сапрыкин был одним из немногих людей, кого она искренне уважала. Ей всегда казалось, что он не только умен, но и обладает редким чувством справедливости, он такой надежный, каким может быть только очень честный человек. Она даже слегка завидовала Александрине, потому что, имея мужем Петра Михайловича, можно быть абсолютно уверенной в собственном будущем.
Чтобы выбросить из головы мысли о директоре, она стала думать о Вадиме. Утром, высадив ее у офиса, он не обещал, что вечером ее встретит, но она была уверена, что он обязательно заедет за ней. Сейчас она в этом сомневалась. Вадим ничего ей не обещал, с чего она взяла, что он… за ней ухаживает?
За окном висел надоевший туман. Она вспомнила свое знакомство с мужем.
С Виктором Наташа встретилась, как и положено в настоящем романе, весной. Больше всего Наташа любила позднюю весну. Не послезимье с его лужами и заморозками, не апрель с запоздалыми холодными ветрами, а нежный май, когда пригревает солнышко, радуют желтыми пятнами россыпи одуванчиков, пахнет черемухой и сиренью, а впереди лето, и кажется, что жизнь только начинается. Она оканчивала четвертый курс института, досрочно сдала зачетную сессию, до экзаменов оставалось больше двух недель, и она чувствовала себя свободной и романтичной, как чеховская барышня. Ее даже одеваться тянуло так, как одевались юные восхитительные женщины сто лет назад: в длинную юбку и белую, с кружевной отделкой, блузку.
Непривычная к длинным юбкам, зато привыкшая стремглав мчаться по широким институтским лестницам, Наташа после сдачи последнего зачета обязательно покатилась бы по старинной мраморной лестнице, если бы ее, запутавшуюся в красивой юбке, в последний момент не подхватил строгий молодой человек, похожий на преподавателя. Тогда Наташа еще не знала, что Виктор – аспирант на кафедре электрических машин.
– Что же вы так? – раздраженно и укоризненно спросил он. – За перила держитесь, если не смотрите, куда ступаете.
– Спасибо. Извините, – Наташа подхватила поданный им рюкзачок и поморщилась, наступив на подвернувшуюся ногу.
– Больно? – уже гораздо мягче спросил галантный незнакомец.
– Нет, – Наташа покосилась на подведшую ногу, – не очень.
– Давайте я вас провожу, – решил он, – а лучше сразу же поехать в травмопункт. У вас может быть растяжение. Или трещина в кости.
Наташа начала отказываться, ни в какой травмопункт ей не хотелось, но он решительно взял ее за локоть, поймал на улице машину, терпеливо ждал у рентгеновского кабинета и на долгие годы стал средоточием ее мыслей, надежд и забот, а также источником радости и счастья.
Только год назад произошло что-то такое, отчего мысли и заботы о нем остались, а радости не стало.
Чайник наконец закипел, Наташа заварила чай, покрутила в руках конфету и бросила назад в вазочку. Если Вадим все-таки приедет в фирму, что он сделает, не дождавшись ее? Поедет к ней домой? Или обидится и не станет ее разыскивать? Или он вовсе и не собирается ее встречать и она напрасно на это надеется?
Вадима тоже стоило выбросить из головы, только она не знала, как это сделать.
Дарья боялась думать о вечере. Она понимала, что ничего придумывать, ничего врать мужу не станет, и что будет дальше с их жизнью, одному богу известно. Вернее, одному Георгию. По привычке еще мелькали мысли, что это он во всем виноват, он сам толкнул ее на то, что она сделала, и будь он другим, нежным и заботливым, ей никогда и в голову не пришло бы связаться с Выдриным. Привычные мысли появлялись, но непривычно быстро исчезали. Дарья была честной женщиной и понимала, что виноват во всем один-единственный человек – она сама.
Нужно было чем-то себя занять, и она осмотрела холодильник. Продуктов было много, их давно покупал Георгий, внимательно следя, чтобы в доме всегда было самое необходимое: мясо, овощи, фрукты. И всякая кулинария: пельмени или котлеты. Готовить Дарья не любила – некогда и лень. Георгий и Олег сами себя обслуживали, жарили на скорую руку котлеты, варили картошку, открывали банки с маринованными грибами и были этим вполне довольны. А когда у нее появлялось желание приготовить что-то более изысканное, например, запечь курицу или сделать жюльен в чудесных, подаренных мамой кокотницах, с удовольствием съедали и это тоже, обязательно благодарили: спасибо, очень вкусно, – но Дарья знала, что они с тем же удовольствием съели бы и магазинные котлеты, и трудов ее никто не оценил. Ей всегда это казалось очень обидным, а сейчас она не понимала – почему. Почему кто-то должен истово благодарить ее за то, что она делать должна. Готовить еду – извечная женская обязанность, только Дарья, обиженная на весь свет и на мужа в первую очередь, устранилась от готовки. Она убеждала себя, что ей не повезло с мужем, а он в это время брал на себя ее обязанности, ни разу жену не упрекнув.
Она поглазела в холодильник и захлопнула дверцу. У нее не было сил ни готовить, ни даже думать об этом. Как они теперь станут жить? По утрам вежливо здороваться, словно добрые соседи? По вечерам молча ужинать? Они и раньше помногу молчали, но это было доброе молчание. На самом деле им было хорошо друг с другом, они и без слов друг друга понимали. Она улыбнулась, вспомнив, как утром, еще до того страшного вопроса, Георгий поднялся из-за стола и поставил перед ней вазочку с медом, едва она успела подумать, что булочка с медом была бы кстати, и протянуть руку к хлебнице. А ведь казалось, что он даже на нее не смотрит.
И она сразу заметила, что в прошлую пятницу он пришел с температурой, заставила его лечь в постель, поила чаем с малиновым вареньем и новомодным французским препаратом от гриппа и простуды и ругалась, когда в понедельник он собрался на работу.
Неужели ничего этого больше никогда не будет в их жизни?
Она так глубоко задумалась, что вздрогнула, когда негромко хлопнула входная дверь.
– Что ты так рано, Гера? – робко спросила она, выйдя в прихожую.
Муж молчал, и она без слов поняла. что сейчас произойдет самое страшное, чего она не допускала даже в мыслях: он уйдет. И пораньше пришел специально, чтобы не собирать вещи на глазах у Олега.
– Я не смогу, Даша, – глядя в сторону, объяснил он.
Она вдруг испугалась, что не успеет сказать ему самого главного – что любит его и всегда любила, что он единственный ей нужен, и она никогда не простит себе того, что сделала. Они так и стояли молча в тесной прихожей, и Дарья понимала, что истекают последние секунды прошлой жизни, и не могла произнести ни слова, потому что губы словно одеревенели, и она испугалась даже, что уже никогда не сможет разговаривать.
– Что на работе? – Он впервые посмотрел на нее и снова отвел глаза.
– Все нормально, – кашлянув, проговорила она.
Он посмотрел на свои ноги в грязных ботинках, сбросил на пуфик куртку, разулся и, аккуратно обойдя жену, в одних носках прошел в комнату.
Ей хотелось пойти за ним, хотя бы просто постоять рядом, но она сдержалась. Ему совершенно некуда было идти. Когда они поженились, его родители разменяли свою большую трехкомнатную квартиру на Садовом кольце на две двушки – для себя и для Дашиных родителей, оставивших свою трешку Даше и Георгию.
