«Ничего удивительного, – сказала Маша. – Многих из нас в детстве жалели недостаточно. Вот люди и возмещают недостаток любви таким простым способом».
«Перевожу: дай только повод, и человек примется упоенно гладить себя по макушке и приговаривать: «Ах ты мой бедненький! Ах ты мой горемыка!»
Однако рассказы Яны Тишко о времени, проведенном в доме Прохора, не были проникнуты состраданием к себе. И это удивляло Макара. Ее самоощущение не было самоощущением жертвы, при том, что обстоятельства были против нее. С одной стороны, Илюшину это нравилось. Но он не мог не спрашивать себя: а если вся история с разбитой вазой и восстановленной комнатой – вымысел? Большая мистификация? Что, если Яна Тишко сама придумала и воплотила этот сценарий, а затем привлекла на освещенную сцену двух новых актеров?
Разложив вещи, Макар накинул куртку и вышел на улицу. На крыльце курила Женя. От предложенной сигареты Илюшин отказался и спустился в сад, прозрачный и мокрый после дождя, заросший какими-то лохматыми ржавыми метелками, которым он не знал названия. На земле валялись уже подгнивающие яблоки. Илюшин подобрал одно, бледно-желтое и крупное, как айва, и потер об рукав.
– Держи еще!
Он обернулся и поймал красное яблоко, брошенное Яной.
– Это слаще, – сказала она. – Сорт другой.
В руках у нее был дуршлаг, наполовину заполненный падалицей.
– Зачем ты их подбираешь?
– Шарлотку хочу испечь.
– А ты умеешь?
Она рассмеялась:
– Нет. Бабушка оставила книжку с рецептами. – Яна пошла рядом с Илюшиным, приноравливаясь к его шагу. – Знаешь, я не люблю готовить. Терпеть не могу. Но это лучший способ почтить бабушкину память.
Илюшин остановился и взглянул прямо на девушку.
– Ты ведь ее совсем не знала.
– Я знала ее грибные супы и кулебяки, – без улыбки возразила Яна. – Сырники она заливала малиной, протертой с сахаром. В чайник обязательно клала смородиновую веточку и пару листов лимонника. И еще она заботилась обо мне. Мне все кажется – ты только не смейся, – что она огорчается, видя, что на кухне никто не хозяйничает. Думаешь, это глупость?
– Думаю, в шарлотку нужно добавить корицы, – сказал Макар.
Он прогулялся по Литвиновке, заглянул в поселковый магазин и в процессе покупки ненужного батона и нужной тетради поинтересовался, к кому лучше обратиться, если приспичило перетащить мебель. Продавщица, молодая и кокетливая, кажется, готова была сама вызваться помочь Илюшину. Но потом все же сообщила, что у Загорских с начала лета живут рабочие.
– Третий дом строят, – сказала девушка. – У них семья большая, молодежи много. Женятся, замуж выходят… – она непроизвольно вздохнула.
Макар поблагодарил и ушел, провожаемый мечтательным взглядом.
Дом Загорских он нашел у пруда. За приоткрытыми воротами курили двое работяг в дождевиках.
– Здорово, братцы, – сказал Макар. – Не вы ли бабушке моей с месяц назад помогали мебель перетаскивать?
– А дом-то какой? – рассудительно поинтересовался старший.
– Тридцать пятый, по Лестева.
– А, это в дальней части. Не, не мы…
– Постой. Вроде Леха там с кем-то договаривался.
– А где Леха? – живо заинтересовался Макар.
Кликнули Леху. Из дома вышел широкоплечий бородатый мужик и, выслушав Макара, кивнул:
– Я там был, да. А чего? – Он вдруг насторожился.
– Нормально все, – успокоил Илюшин. – Ничего не пропало. Просто поспорил с приятелем, что один человек не мог так быстро перетаскать мебель из мансарды вниз.
Мужик фыркнул и пренебрежительно оглядел худощавого Макара:
– Чего там таскать-то? На три часа работы. А кресла бабулька твоя разрешила мне забрать. Сам у нее спроси!
– Бабулька померла, – сказал Илюшин. – Кресла себе оставь, мне они ни к чему. Скажи, при ней никого не было? Внучки, дочки?
Бородач покачал головой:
– Она меня заранее подрядила. Позвонила за пару недель. Очень настаивала, что все нужно сделать быстро. Как будто опасалась кого.
Он рассказал, как под ее руководством перетащил всю мебель и поменял обстановку в гостиной. В красках изобразил, как мучился, волоча сверху по узкой лестнице кушетку и столик. Умолчал лишь о том, что старуха показалась ему помешанной. Она заставляла его двигать чертов гарнитур по сантиметру до тех пор, пока не осталась удовлетворена результатом, и заплатила за работу вдвое больше, чем он надеялся получить.
Когда Илюшин, поблагодарив за сведения, пошел к пруду, сзади его окликнули. Из дома Загорских торопливо ковылял к нему тощий синюшный старик.
– Ты чьих будешь? – неприветливо осведомился он.
– Я из тридцать пятого… – начал Илюшин.
– И чего тебе здесь надо? – перебил его взвинченный дед. – Хрен ли ты тут разнюхиваешь? Вали давай отсюда!
– Похоже, тут недоразумение, – спокойно сказал Макар. – Я не из семьи Савельевых. Я друг их внучки. К вам заходил узнать, заплатила ли ее бабушка вашему строителю за помощь по дому.
Старик с сомнением посмотрел на него, шмыгнул.
– Нечего мастеров моих сманивать, – буркнул он чуть тише. – Да еще и к Савельевым. Не был бы работник такой годный, выгнал бы его к чертовой матери.
– Что вам Савельевы сделали?
Глаза старика зло блеснули.
– А то ты не знаешь!
– Откуда? Я же приезжий.
– Парня мне искалечили, – хмуро сказал старик.
– Кто?
– Да никто! Собака ихняя. Ладно, проваливай. И больше тут не отирайся, понял? А то ружья-то у нас имеются!
Илюшин заверил, что понял, и направился к дому. Он выяснил главное: Яна Тишко не лгала.
– Я уеду в Питер на сутки, – сказал Илюшин, дозвонившись до Бабкина. – Хочу поговорить с Вениамином. А потом с матерью девочек.
– Кошелевой?
– Ага.
– Почему именно с ними? – удивился Сергей.
– Да черт его знает, – искренне ответил Макар. – Нутром чую, что копать нужно среди безалаберных и беспечных.
Бабкин отчетливо хмыкнул, и непроизнесенное «ну-ну!» застряло в телефонной трубке.
– Как твои успехи? – спросил Илюшин. – Что-то новое есть?
– Пока нет. Как появится, скажу.
Сергей задрал голову и внимательно рассмотрел дом. Панельная пятиэтажка со следами вырождения на фасаде. На застекленных лоджиях сушатся трусы и майки. Возле подъезда урны с окаменевшим мусором, помнящим еще клятвы предыдущего мэра. Разбитый асфальт.
Мимо Бабкина ветер пронес опавшие листья, пыль и мелкий мусор. На футбольной площадке мальчишки, сбросив ранцы, перекидывали друг другу пустую консервную банку..
Дом когда-то стоял на окраине Тулы, но со временем лес был оттеснен новым кварталом. Возможно, когда рядом зеленели деревья, здесь было повеселее. Но сейчас от этого городского пейзажа хотелось или напиться, или повеситься.
И нестарая женщина в халате, которая открыла Сергею дверь, была частью этого мира. Уныние пропитало ее, как грязная вода половую тряпку.
– Одежды нет, – равнодушно сказала она. – Еды нет, ненужных игрушек нет.
– Я похож на попрошайку? – озадачился Бабкин.
Казалось, она только сейчас увидела его. В глазах мелькнул страх и запоздалое понимание, кто стоит перед ней.
– Не грабитель, не убийца, – перечислил Бабкин. – Кого вы там еще боитесь? В общем, я – не он.
– А чего надо? – Ей все еще было не по себе.
– Поговорить о Гене Козицком.
Глаза ее расширились. Бабкин вдруг осознал, что перед ним молодая женщина, вряд ли старше тридцати пяти.
– Вы из милиции?
– Я расследую обстоятельства его смерти, но в частном порядке.
Она услышала то, что было для нее важным: обстоятельства смерти.
– Господи, да вы проходите, проходите, – засуетилась женщина. – Что ж на пороге-то стоять… Извините, не прибрано у меня. Вот сюда, на кухню… Чайку, может? – Она еще раз оценила размеры сыщика. – Или супчику?
Десять минут спустя, поедая жидкий грибной суп, Бабкин слушал ее рассказ.
Ее звали Лена, и пятнадцать лет назад она считала себя девушкой Козицкого. «У нас все было сложно, – обтекаемо сформулировала она. – Но мы бы поженились! Очень уж Гена меня любил».
– Никогда он чужого бы не взял! – с глубокой убежденностью говорила Лена. – Сметанки хотите? Хорошая сметана, не магазинная. Оклеветали его. Он знаете какой был? Нежный, заботливый! Стихи мне сочинял! У него талант был большой, он мог настоящим поэтом или писателем стать. Его рассказ даже в журнале один раз напечатали. А когда погиб он, тут милиция и поняла, на кого можно нераскрытое дело повесить. У нас в прошлом году у соседа машину угнали, а потом участковый пришел и объявил, что сосед ее по пьяни в реке утопил. Вот так люди работают, представляете?
Бабкин доел суп и попытался из этого потока сведений вычленить что-нибудь существенное.
– Геннадий с кем-нибудь дружил?
– Со мной он дружил! – с обидой и гордостью сказала Лена, как бы предполагая, что неизвестные друзья нанесут урон ее положению вдовы. – На мотоцикле меня катал. Ух, сейчас и вспомнить страшно – молодые, глупые, без шлемов… А тогда ездили себе, ничего не боялись.
