«Прекрасная декорация для фантастического фильма о закате цивилизации», – подумал Михаил.
Городские власти грозились снести самострой с послевоенных времен. Но с каждым годом это становилось все более неподъемной задачей для городского бюджета. Маленькие домики, буквально один на другом, с площадью застройки двадцать-тридцать квадратных метров, за небольшим исключением, были тесно заселены рабочим людом.
Таким исключением был домик, где жила мать Андрея Ярмака одна. Как и у всех, никаких удобств – туалет во дворе, водозаборная колонка в трехстах метрах.
Пожилая женщина еще работала машинистом крана в прокатном цехе. Муж сбежал с молодой на другую стройку, когда сыну было десять лет. Хорошо, что успел построить хоть этот дом – пять лет скитались по углам в этом же квартале.
Во время своего рассказа она всплакнула несколько раз, особенно когда вспоминала детство Андрея. Он рос добрым и любил мать. Только уж очень поддавался влиянию – и хорошему, и дурному.
– У нас есть доказательства, что Андрей невиновен, – сказал Михаил, переводя разговор в конкретное русло.
Он сидел на диване с матерчатой обивкой, на котором спал когда-то Андрей. Дом состоял из двух крошечных спален и кухни с печкой на каменном угле. В комнате Андрея кроме дивана стоял однотумбовый письменный стол, несколько книжных полок над ним и два стула. Занавешенный угол служил гардеробом.
– Я никогда не верила, что Андрей может убить человека, тем более девушку!
– Тогда вы должны знать, что его заставило взять вину на себя? – спросил Михаил и, видя, что у женщины беспокойно забегали глаза, добавил как можно искренне. – Доверьтесь мне, я ему сочувствую и никому не скажу.
– Ему дали деньги, – поколебавшись, продолжила. – Двадцать тысяч. Сказали: признавайся, ведь все равно осудят и еще могут присудить расстрел. А так за признание дадут меньше. Обещали семь лет, а дали двенадцать… Обвинитель на суде требовал расстрел. Я тогда чуть с ума не сошла. Отец Садовского меня успокоил. Сказал, что расстрела не будет, это для публики…
«Вот она в действии, формула: добровольное признание смягчает наказание. Хватаем невиновного, убеждаем, в том числе кулаками, что его обязательно осудят, а потом предлагаем эту формулу», – подумал Михаил и спросил:
– Кто платил? Наверное, Садовский?
– Да, он, – удивилась осведомленности Михаила мать Андрея. – Садовского здорово потрусили. Кому он только не платил. И врачам, и судьям, и адвокатам… Теперь эти деньги наполовину обесценились, и Андрей страшно переживает.
– Нужно было купить новый дом. Да и сейчас еще не поздно.
– Андрей хотел машину.
– Купите машину.
Женщина махнула рукой:
– Я не хочу даже браться за эти проклятые деньги!
В колонии, куда они быстро добрались на служебной «Волге», неожиданно возникли сложности.
Ярмак отказывался давать показания, несмотря на уговоры матери.
– Мама! Лучше я выйду через восемь лет, чем через восемь дней ты получишь мой труп!
Манюне пришлось пообещать и потом предпринять меры по обеспечению безопасности Ярмака:
– Мне кажется, вы преувеличиваете риск. И все же мы постараемся его уменьшить. Во-первых, пустим в ход показания только в крайнем случае, если не будет другого выхода. Во-вторых, перед этим переведем Вас в одиночку и перестанем водить на работу.
– И однажды утром меня найдут в одиночке повешенным и скажут, что покончил жизнь самоубийством.
– Хорошо. Мы тебя заберем отсюда в Управление, – Манюня для убедительности перешел на «ты». – Посидишь в КПЗ до решения суда о твоем освобождении.
– Когда заберете, тогда и дам показания!
– Без твоих показаний это будет трудно. Я еще раз обещаю, что воспользуюсь ими только в крайнем случае.
– Ладно! Восемь лет я все равно не выдержу. Лучше умереть, чем здесь гнить. Давайте! Что Вам подписать?
Накануне 9 мая Михаил уехал в свое село.
Он надеялся в душе, что приедет и жена, хотя он и запретил ей это, считая переезды в переполненных автобусах по нашим дорогам вредными для будущего ребенка и для нее. Через полтора месяца после экзаменационной сессии приедет уже насовсем.
Сестра собралась замуж. Уже подали заявление, чтобы оформиться до распределения жениха. Тот заканчивал в июне летное училище. Михаил еще не был с ним знаком. Жених не приехал – участвовал в военном параде в Киеве.
Три дня дома прошли в хозяйственных хлопотах. Накопилось много, по выражению бабушки, «михайловских» дел.
Утром десятого он побывал на кладбище.
Могилы были приведены в порядок еще в апреле. Кругом убрано. Чистая изумрудная зелень покрывала мягким ковром почти все. Уже пробивались цветы на могилах. Бабушка и сестра здесь бывали часто.
С кладбищенского холма все село как на ладони. Сады в цвету, деревья в дымке молодой листвы. Пробуждающаяся природа будит мысли о будущем, о жизни. Даже на кладбище.
Угрозы Сумченко оказались не пустыми. В понедельник по почте поступило представление городской прокуратуры с известными обвинениями против практиканта Гречки.
В конце рабочего дня позвонил по междугородке профессор Берман. На факультет пришла такая же бумага. Михаил попытался объяснить суть дела по телефону, но Берман сказал, что это длинный и не телефонный разговор и объяснительную записку все равно писать придется. Короче говоря, нужно срочно ехать в университет и отмываться. Как назло, Манюни не было на месте. Берман успокоил Михаила тем, что пообещал связаться с Манюней еще сегодня. Однако если начальник не появится в течение часа, то в областной центр ему сегодня не попасть. Хотелось приехать домой вечером, чтобы побыть немного с женой. Он очень скучал по ней.
Буквально через минуту после разговора с Берманом в рабочую комнату Михаила влетел возбужденный Манюня и сообщил:
– А я ездил не напрасно. Встретился с Марковой в поликлинике. Все-таки неудобно пассию главного прокурора вызывать повесткой в Управление. И она оценила мой жест. Во-первых, обещала забрать свое заявление. Я помог ей сформулировать обоснование, чтобы как-то сохранить лицо. Во-вторых, она, наконец, объяснила причину, почему не делала вскрытие. Угадай почему?
– Кто-то очень попросил?
– Правильно! А теперь угадай, кто?
– Родственники, наверное… Мать?
– Точно! Логика у тебя уже профессиональная. И все же признайся, ты удивлен?
– И да, и нет!
– Почему?
– Если было что скрывать, что-то постыдное, о чем мать должна была узнать раньше всех, хотя они и были не очень близки… Все-таки мать есть мать!
– Теперь есть основание спросить мать, что она хотела скрыть.
– К сожалению, не могу Вам помочь. Звонил Берман. Туда тоже пришла бумага от Сумченко, и мне нужно завтра написать объяснительную.
– Хорошо. Поезжай! Все равно с матерью Ларисы встречаться нужно мне. А Берману я позвоню вечером по домашнему телефону.
Появление Михаила в общежития, где они жили с женой после женитьбы, было неожиданным.
Анастасия встретила его холодно. Она была заплакана, волосы непричесанны. Поверх халата одета шерстяная кофта: в таком виде лежала на кровати под одеялом перед тем, как открыть Михаилу.
– Что случилось? Ты заболела? – спросил Михаил в тревоге.
– Это с тобой случилось! Это ты давно болен!
– О чем ты? Откуда ты знаешь о письме?!
– Секретарь декана распечатывает почту. Она мне все рассказала. Все равно ты бы не смог скрыть свои похождения…
– Какие похождения?! Неужели ты веришь подобным бредням, что я пытался изнасиловать?
– Что ты пытался, не верю, наоборот, это тебя всегда насиловали женщины.
– В свое оправдание могу только сказать, что поддавался только тем женщинам, которые мне нравились. Ты ведь меня тоже долго добивалась, даже речку переплыла… – при этих словах Михаил взял нежно руку Анастасии.
Она отдернула руку, словно обожглась, упала ничком, но осторожно, скорее легла на кровать и запричитала:
– Так тебе они все нравились: и малярша, и медсестра, и эта мускулистая дылда-спортсменка, и еще бог знает кто, о ком я не знаю, а теперь престарелая докторша…
– Бог мой! Вот это разведка! Откуда ты знаешь о медсестре?
– Все обошлось без ЦРУ и КГБ! Она написала твоей сестре письмо. Вроде сочувствовала, почему тебе не пишет твоя невеста. Ах, он так переживает, у него какой-то там синдром после ранения, ему нужны положительные эмоции и все такое… Я думаю, психотерапией, точнее постелетерапией она занялась сама. На самом деле ей нужно было узнать, есть ли у тебя девушка и насколько это серьезно. Я, дура, попросила Марию написать, что ты женат и жена с ребенком тебя ждет не дождется.
Михаил присел рядом на кровать, взял массажную щетку и молча стал расчесывать роскошные волосы жены.
