Тут я выключила диктофон и сказала:
– То есть в одном квартале от того дома, где находится однокомнатная квартира Михаила Антоновича и где ты, Дарья, в то время жила.
– Это еще ни о чем не говорит! – нахально ответила она.
– А мы дальше послушаем! – предложила я и снова включила диктофон.
«– ...и приняли на грудь уже хорошо! – продолжил Стогов. – И тут девчушка подходит. Маленькая такая, смазливая! Ну, кукла куклой! Плачет навзрыд, ну прямо слезами умывается – и к нам! „Помогите, – говорит, – дяденьки!“ Ну мы, выпивши-то, все герои. „Чем, – говорим, – помочь, кроха?“ А она смотрит на нас с надеждой прямо-таки отчаянной и объясняет: „Ко мне один уголовник привязался! Проходу не дает! Домогается, что ни день! А у меня жених в армии! Как же я могу-то? А я нездешняя! Никого здесь не знаю! Помощи просить не у кого, да и боюсь я его до смерти! Помогите мне, дяденьки! Мне бы хотя бы несколько дней только, чтобы он ко мне не приставал, а там я уеду отсюда от него подальше, а то ведь жизни у меня никакой нет!“ Переглянулись мы, и Кирюха сказал: „Ладно! – говорит. – Проучим мы этого мужика! Только где нам его найти-то?“ Она обрадовалась, глаза засияли, и говорит, что вечером он ее до дому провожать будет прямо по этой улице, а дом ее во дворе стоит, и туда через подворотню идти надо. Кирюха так солидно кивнул и говорит: „Объясним мы ему так, чтобы понял, что тебя в покое оставить надо! Ты не волнуйся!“ Она прямо солнышком засияла, а потом смутилась и деньги нам дает. Мы сначала возмутились, а она уговаривает и опять чуть не плачет. „Вы, – говорит, – мои спасители! А я вот стипендию получила и билет домой уже купила, а там меня встретят! А вы, может, девушкам своим чего-нибудь купите!“ Поколебались мы, но взяли, а она убежала. Ну а мы? Какие там девушки? Мы водки под пиво взяли и захорошели! Сидим, курим, мужика этого ждем! И действительно, через некоторое время идет эта кроха с парнем каким-то, здоро-о-овым! А нас-то трое! Ну, мы за ними следом пошли! Они возле подъезда какого-то постояли, потом она в дом юркнула, а он обратно пошел и прямо на нас. Ну, мы сначала ему словесно сказали, чтобы он девчушку в покое оставил, а парень с норовом оказался, стал огрызаться. Тут Ванька не выдержал и на него попер, а он Ваньке прямо в челюсть. Ну, тут уж мы все трое на него кинулись, а он отмахивается, да ловко так, что Кирюшке зуб выбил. Ну, тут уж мы озверели! Свалили его и ногами! Ногами! Очнулись, когда он уже и дергаться перестал! Перепугались мы, что насмерть его забили, и деру! Два дня мы у той пивнушки не появлялись, а потом пошли все-таки – родное же место, друзья там! Тут-то нам и сказали, что по округе ментов видимо-невидимо и бегают они как посоленные, и ищут день и ночь тех, кто какого-то парня до полусмерти избил, и что тех, кто бил, трое было, и что свидетели есть. Тут уж мы совсем ничего понять не можем – да когда же это из-за уголовника менты как ошпаренные бегали? Что-то тут не то, думаем! Ну и уехали от греха подальше к Ванькиной двоюродной бабке в деревню – отпуск же! Вещички у старухи кинули, а сами шалаш на берегу речки поставили и отдыхали: рыбку ловили, купались, загорали, в карты играли, а в деревню только за спиртным и ходили, да еще и за продуктами. Там-то на берегу нас и нашли. А уж как нашли – не знаю! Грузовик подъехал, и высыпало оттуда мужиков десять, если не боле. Спокойные такие, серьезные, а некоторые и с наколками – сидевшие, значит, и прямиком к нам. Мы им: „Чего, мол, надо, мужики?“ А один из них и говорит: „Приехали должок старый вернуть! Вас трое на одного было, ну и нас не меньше будет!“ И такое тут началось! – с ужасом сказал Стогов. – Уделали они нас как бог черепаху, и даже чище! Били без злобы, как работу делали! Мы уже и сопротивляться бросили – куда нам против них? Помню только, как Ванька упал, а они его ногами добивали, потом и у меня свет в глазах померк. Сколько мы так лежали, не знаю, только когда я очнулся, солнце уже вовсю светило – били-то нас вечером. Слышу, стонет кто-то, – оказалось, Кирюха, а Ваньку-то они действительно насмерть забили. Пошевелиться невозможно – боль такая, что в голос бы орать, да и на это сил нет! Пить хочется, речка рядом, а не добраться! Вечером нас нашли. Ребятишки купаться прибежали, увидели нас и взрослых позвали. Привезли нас в деревню, участковый все допытывался, кто вас так, а что мы ему скажем? Что избили нас за то, что мы, дураки, на слезы этой курвы купились и сами другого человека избили? Что, получается, мы этот мордобой в обратку получили? Что подставила нас эта сука, а мы и имени ее не знаем? Вот и сказали, что не знаем, мол, кто нас так. У Кирюхи легкие оказались отбитые, и помер он вскоре. А я вот без ноги остался. Отрезали мне ее тогда в больнице, а то бы тоже помер. Вот с тех пор на костылях и кукую!
– Опознать эту девушку сможете? – спросила я.
– Да я ее лицо на всю жизнь запомнил, сволочи этой! Я ее среди тысячи узнаю! – взревел он.
– Все понятно, гражданин Стогов! – остановила его я. – Вот посмотрите! Здесь фотографии пяти женщин. Есть ли среди них та, что тогда к вам подходила?
– Да вот она, сука! – с ненавистью выдохнул он и начал умолять: – Гражданочка! Гражданочка! Вы мне скажите, кто это! Да я на руках до города доползу! Мне бы только до горла ее добраться! Я ее, как собака бешеная, загрызу! Двух друзей из-за нее потерял! Сам без ноги остался!
– Вполне вероятно, что будет проведено опознание, и вот тогда вы ее и увидите. Не исключаю также, что вам придется еще раз рассказать все это другим людям, согласны?
– Расскажу! – твердо пообещал он».
Я выключила диктофон и сказала:
– Среди предъявленных ему фотографий он выбрал твою, Дарья. Что ты на это скажешь?
– Что очень много похожих людей, – равнодушно ответила она. – И это еще ни о чем не говорит.
– Ой, придется вас все-таки сводить! – сказала я.
– Поторопился я, значит, – негромко сказал Сомов.
– Странно, если бы было по-другому. При вашем-то характере, – заметила я. – А вот если бы с этой славной троицей сначала поговорили по душам, разобрались бы.
– Ладно, вот за это тебе спасибо, – Сомов поднял на меня глаза, – а перед Морозовым я извинюсь, что тогда его так нагнул! Сегодня же к нему съезжу и извинюсь!
– И за меня тоже, что я ему пощечин надавала и ни одному его слову не поверила, – поддержала мужа Зоя Федоровна.
– Ну, это уже ваше дело, – сказала я.
– Ну, говори, что было дальше, – потребовал Сомов.
– Очень много интересного, – многообещающе сказала я. – Я еще и до середины не дошла, – и продолжила: – Итак, приехав в Москву и поселившись в отдельной квартире, Дарья изменила имя на Марианна. С первых же дней в инязе она пыталась заарканить стоящего жениха, но оказалось, что пусть и смазливой, но деревенской девке это очень трудно сделать – в Москве существует определенный круг, куда со стороны попасть невозможно. Наконец ей повезло, и она подцепила Максима Кленова, сына начальника отдела из МИДа, который сам учился в МГИМО. Он клюнул на ее красоту и провинциальную наивность и женился, причем вопреки воле родителей. Дарья позвонила Морозову и приказала ему приехать на свадьбу, потому что того требовали приличия. Про деда с бабушкой она благополучно забыла и решила, что отец – директор самого крупного в Тарасове универмага – еще куда ни шло, но вот деревенская родня? Нет! Это уже лишнее! На свадьбе, куда Морозов вынужден был приехать, он ей сказал, что теперь она и без его денег обойдется, а она сообщила ему, что бумаги, которыми дед с бабкой шантажировали его много лет, теперь у нее и уж от нее-то он так просто не откупится. Вероятно, она украла их тогда, когда приезжала к Жадовым попрощаться перед отъездом в Москву.
– Ложь, – хладнокровно заявила Дарья. – Я ничего не крала!
– Ну, значит, они тебе их сами отдали, – отмахнулась я. – Хотя твоя бабка, стоя на коленях перед отцом Геннадием, крестилась и божилась, что бумаги украли. Правду, выходит, говорили, что Жадовы и господу богу в лицо соврут и не поморщатся. Ну да бог с ними. Но с того дня Михаил Антонович должен был посылать Дарье каждый месяц по тысяче долларов.
– А не жирно ли для девчонки? – спросил Сомов.
Ни он, ни Зоя Федоровна демонстративно не смотрели в сторону сына и ни о чем его не спрашивали, а Игорь Николаевич продолжал сидеть все в той же позе и в разговоре не участвовал, словно его это и не касалось. «Эх, бедолага! – подумала я. – Знал бы ты, сколько тебе еще выслушать придется!» Жалко мне было Дроздова до слез, но я решила не тревожить его вопросами, да и не требовалось мне его участие.
– А куда ему деваться было? – спросила я и пожелала: – Не дай вам бог в его шкуре оказаться!
– Ну со мной такой номер не прошел бы! Я бы всем троим шеи посворачивал как цыплятам! – зло бросил Сомов.
Я могла бы ему сказать, что именно поэтому он вор в законе, а Морозов депутат облдумы, но воздержалась, ограничившись замечанием:
