— Санек, не тупи. — Старшина скривился, как от зубной боли. — Звери его утащили, понял? Отсюда и кровь на одеяле. Они уже начали жрать, а тут мы появились. Вот они и утащили добычу в лес.
— Что значит — жрать? — Рыжий побледнел так, что веснушки стали черными. — Как это — жрать? Ребенка что, съели?!
— Да, да, да! — заорал старшина, стиснув в руке одеяльце так, что костяшки пальцев побелели. — И нам придется теперь сказать об этом матери!!!
Придется. Прости, Вика.
Кай не хотел дожидаться финала трагедии, не мог. Он все равно не в состоянии помочь своей женщине, по сути, именно он и стал причиной невыносимой душевной боли, которая накроет Вику совсем скоро. Как только она очнется.
Потому что бедняжке скажут, что она даже не сможет похоронить своего ребенка. Потому что его утащили хищники. И съели…
Лишь на мгновение представив чувства матери, услышавшей ТАКОЕ, Кай содрогнулся. И едва не заорал вслед начавшим подъем парням: «Стойте! Мальчик жив! Вот он!»
Но титаническим усилием воли сдержался. Даже если он объяснит ситуацию Вике и ее семье, это не поможет. Они не смогут достоверно изображать горе, соглядатаи «Аненербе» обязательно заподозрят неладное. И усилят слежку.
И рано или поздно найдут Михаэля…
Рассказать тому же Морено о собственно существовании не почившего в бозе «Аненербе»? Пусть организацией займутся ЦРУ и российское ФСБ?
Ну уж нет. В данном случае Курт был прав — никто не станет церемониться с засевшими внутри гор наци, особенно если наци начнут сопротивляться — а они начнут — и покажут, что представляют собой реальную угрозу. Их просто и незатейливо уничтожат. Всех. В том числе и женщин с детишками.
Разумеется, не сразу, попробуют вступить в переговоры, но Кай четко осознавал — окружавшие его фанатики на переговоры с «недочеловеками» не пойдут. И пустят в ход все то оружие, что понапридумывали за прошедшие после Второй мировой войны десятилетия.
А смертельно опасной для половины человечества гадости на складах обоих подразделений «Аненербе» накоплено более чем достаточно.
Нет у меня выбора, родная моя девочка, нет!
Пока нет. Но я что‑нибудь придумаю, надо только немного подождать. Прости.
Кай аккуратно поднял разоспавшегося на свежем воздухе сынишку, прижал его правой рукой к груди, а левой попытался взять антиграв. Вот только обиженная жестоким обращением — еще бы, взять и так садистски потревожить рану! — левая рука решила отомстить. И надежно фиксировать прибор в пульсирующей болью ладони отказалась категорически.
А тут еще и Михаэль, прижатый, наверное, слишком сильно, недовольно заворочался и пару раз хныкнул. Хорошо, что совсем тихонько, сквозь сон, но вполне мог в любую секунду выдать полноценный ор, если дискомфорт будет продолжаться.
Пришлось в темпе положить антиграв на землю и заняться малышом.
При чем тут ментальная связь? Просто уютно устроить сынишку в колыбели папиных рук и покачать немного, нашептывая на ушко ласковые слова.
Похоже, такая ноша обиженной левой руке нравилась гораздо больше — скандалить и устраивать забастовки она не стала, а ласково и нежно обвила ребенка надежной защитой. И даже болеть вроде меньше стала.
Чего нельзя было сказать о спине. Хождение под открытым солнцем, вне тени деревьев, не прошло даром. Оно пришло гаром.
Вернее, обгаром. Причем такой степени, когда лопаются пузыри и кожа. И теперь каждое движение, вслед за которым начинал елозить по ранам брезент плаща, вызывало дикую боль.
Идти с которой он вряд ли сможет.
Это Кай понял сразу, как только наклонился, собираясь засунуть антиграв в расщелину. Вполне подходящую такую расщелину, достаточно широкую и глубокую для того, чтобы спрятать там прибор.
Надо только присесть на корточки, пристроив попку и ножки спящего сына на колени, и аккуратно засунуть спасшую жизнь ребенка штуковину в природный сейф. Там до антиграва не доберутся ни дождь, ни солнце, ни любопытное зверье, не говоря уже о людях — для того чтобы искать, надо знать о существовании прибора.
Троица в камуфляже как раз заканчивала свой подъем, и теперь не было особого смысла таиться. И «держать» их — так, на всякий случай — тоже не надо было.
А вот торопиться — надо было. Солнце уже давно перевалило зенит и пусть и неспешно, но целеустремленно направилось к закату.
И бродить по лесу ночью Каю не хотелось. Да, ночью гораздо комфортнее физически, но и гораздо опаснее, когда ты измотан почти до предела, да еще и с грудным младенцем на руках.
Вот и поторопился. Присел резко на корточки и едва не выронил из рук сынишку, получив нокаут от боли.
Слабак, неженка, размазня! Холеный хлыщ! Спинка у него, видите ли, нежная очень! А ну вставай! Нет, сначала аккуратно пристрой в расщелину прибор, вот так. Не смей! Не смей терять сознание!!! Тогда ты точно выронишь Михаэля, он расплачется и привлечет внимание! Держись, мутант хренов!
Удержался. От такого манящего, такого спасительного ухода от реальности удержался, и держало его на грани бытия тихое посапывание сына.
Он даже смог прибор спрятать, да.
А вот подняться и уйти отсюда, пока не поздно, не смог. Не пустила боль, злобно караулившая каждое движение. И грозившая — в случае ослушания — на этот раз наверняка выбросить из сознания.
И что делать? Есть два варианта — немного отдохнуть здесь, дождаться, пока боль чуть‑чуть успокоится, и, двигаясь с максимальной осторожностью, отправиться, наконец, в путь. Это первый вариант.
И второй — израсходовать на самоисцеление остатки ментальных сил. И двинуться в лес сильным физически, но абсолютно беспомощным ментально. Без оружия. С ребенком на руках. Будучи не в состоянии почувствовать приближение опасности, хоть двуногой, хоть четвероногой…
Нет, лучше первый вариант, с отдыхом. Да, двигаясь с максимальной осторожностью, он будет идти медленно и до темноты не успеет дойти. Но не факт, что он доберется до темноты после самоисцеления, и тогда вероятность того, что они с Михаэлем вообще куда‑то придут живыми, начнет стремительно терять позиции.
Куда доберется? Тут без вариантов. Туда, куда они собирались на экскурсию с Локом. И где живут, если верить ощущениям пса, хорошие люди.
И живут, что самое главное в их с Михаэлем ситуации, весьма уединенно.
Хорошо, что они с сыном сейчас находятся с «правильной» стороны горы, потому что еще раз преодолеть перевал Кай не сможет. Тем более ночью.
Ну что же, посидим, отдохнем.
Но едва Кай собрался сменить неудобную корточковую позу на удобную сидящую, как сверху послышался жуткий, переполненный безумным ужасом крик:
— Не‑е‑е‑ет!!! Это неправда! Вы просто плохо искали моего мальчика! Пустите меня! Пустите, я сама посмотрю! Пошли вон! Не держите меня! Я вас ненавижу!!!
Мужские голоса невнятно бубнят что‑то, судя по тону, успокаивающее, но Вика явно никого не слышит:
— Михаэ‑эль! Помпошечка!! Солнышко мое родное!!! Отзовись, ты где?!!
Сладко спавший мальчик вздрогнул и недоуменно открыл глазки. Потом тонкие серебристые брови слились в одну полоску, носик наморщился, и Кай понял — на выходе жалобный плач. Маме ведь плохо, мама плачет, а Михаэль не любит, когда маме плохо.
В общем, выбора не было. Форс‑мажор, понимаете. Расходуем НЗ.
В первую очередь Кай настроился на эмоции сына и обволок его пушистым облаком радости — на самом деле у мамочки все хорошо, она в порядке, она спит и очень хочет, чтобы и Помпончик (какое забавное прозвище!) тоже спал. Крепко‑крепко. И ничего не боялся, потому что рядом — папа.
Это было легко. Гораздо легче, чем с обычными людьми. Потому что его малыш — эмпат.
И через минуту Михаэль уже снова уютно сопел у папы на руках. А еще через пару минут прекратились и отчаянные крики его мамы — похоже, ей ввели какое‑то мощное успокоительное. Но вполне возможно, что поиски тела погибшего ребенка будут продолжены, а значит, надо срочно уходить.
На качественное самоисцеление не было ни времени, ни сил. Поэтому Кай всего лишь отключил болевые рецепторы — раньше он никогда такого не проделывал, но все когда‑то бывает впервые, — выпрямился во весь рост, прислушиваясь к ощущениям, и уверенно зашагал в ту сторону, где накануне они с Локом видели поднимавшийся вверх дым из трубы.
Если бы с ними был Лок! Эта скотина Дитрих лишил их с сыном и надежной защиты, и проводника.
Тогда, с горы, Кай зафиксировал лишь общее направление движения, не присматриваясь к возможным ориентирам. Он ведь рассчитывал на помощь своего пса.
Идти до убежища лесного отшельника, по приблизительным прикидкам, было не больше двух часов. Но то ли прикидки прикинулись слишком приблизительными и оптически уменьшили расстояние, то ли он сбился с пути…
