И в целом мироощущение препоганейшее — тошнит, слабость дикая, даже пошевельнуться толком не может, в голове пусто до легкого эха, во рту пересохло…
Он что, умудрился надраться до потери пульса? Бред! Он вообще не пьет, спиртное плохо сочетается с его способностями. Да и той эйфории, в которую погружаются его соплеменники после стаканчика старого доброго шнапса, он никогда не ощущал.
И пахнет в его комнате как‑то странно — травами, что ли? Горьковато‑пряный запах, к которому примешивается аромат… аромат… Чего‑то очень вкусного, но незнакомого.
Неужели Брунгильда решила добраться через желудок мужа если не до его сердца, то хотя бы до нужного ей органа?
Кай со стоном приоткрыл глаза и тут же снова захлопнул ставни век. Картинка, выданная на‑гора зрением, была неправильной. Наверное, он еще спит. Надо проверить. Что там обычно делают в таком случае? Щиплют себя? Минуточку…
Проверка со вскриком провалилась в небытие. С его вскриком — стоило попробовать шевельнуть пальцами, как ладонь выстрелила болью.
Собственно, щипаться уже и не имеет смысла — ноющая боль в ладонях доказала, что он не спит.
Кай снова открыл глаза — картинка не изменилась. Та же комната, стены которой меньше всего похожи на каменные своды подземелья, а больше — на бревенчатую избу. Самую настоящую, как в исторических фильмах показывают, добротную такую избу, сложенную из потемневших от времени бревен. А щели между бревнами были заделаны мхом.
Сам он лежал на странном твердом сооружении, похожем на широкую деревянную лавку. Нет, слишком широкая для лавки, но и на кровать не очень похоже — изголовья нет. Вместо матраса ложе было застелено толстым слоем пахучего сена, сверху — полотняный кусок ткани, отдаленно напоминавший простыню в привычном понимании, а на самом верху — он, Кай. Пузом вниз. С ладонями, замотанными чистыми льняными бинтами.
Бред продолжался и никуда исчезать не хотел.
Так, надо принять более привычную позу, а еще лучше — встать.
На израненные — где, как? — ладони Кай опираться не стал, решив задействовать в качестве упора локти.
Задействовал. И едва сдержал крик боли. То, что выдали ему только что ладони, ни в какое сравнение не шло с рванувшей спиной. Именно рванувшей, словно какой‑то зверь полоснул по спине когтистой лапой, оставляя пульсирующую рану.
Зверь? Звери! Там были звери, волки, они хотели сожрать Михаэля…
Боль оказалась тем молотом, что вышиб затычку, удерживавшую память в тайнике. И воспоминания мощным потоком стали наполнять пустую голову, заставляя мужчину буквально захлебываться в них.
Дитрих, Лок, антиграв, Вика, фон Клотц, Михаэль, волки, непонятно откуда взявшийся всплеск ментальных сил и последовавший за этим провал…
И вот — возвращение в чужую, непонятную реальность. В которой он один…
Михаэль?! Где он?!! Где его сын?!!!
Прикусив до крови губу, Кай начал медленно подниматься — быстро он просто не мог. Он в принципе еще не мог, тело буквально вопило об этом, убеждая хозяина болью и слабостью, но валяться беспомощным поленом, потеряв своего сына, мужчина тем более не мог.
Кай уже почти сидел, когда дверь в комнату распахнулась, и на пороге появился высокий худой старик. А может, и не старик, но волосы и борода вошедшего были абсолютно седыми. Выдубленная постоянным пребыванием на свежем воздухе кожа, глубокие морщины на лбу и вдоль носа, вздувшиеся венами заскорузлые руки, и в то же время — удивительно яркие голубые глаза под нависшими косматыми бровями. И одет вошедший был не в посконную рубаху, портки и лапти (как можно было ожидать от обитателя такой избы), а в старые джинсы, застиранную тельняшку и пластиковые шлепанцы на босу ногу.
В руках у него была тарелка с исходящей ароматным паром стопкой блинов. Настоящих, такие Кай видел лишь в кино: тоненькие, кружевные, с тающим кусочком сливочного маслица на макушке стопки.
Увидев пытавшегося подняться Кая, старик охнул, торопливо поставил тарелку на стоявший возле окна стол и бросился к лежанке:
— Ты что ж такое творишь, а? Я для того тебя через лес волок на своем горбу, а потом лечил и раны твои перевязывал, чтобы ты теперь все это на… послал?! Ты посмотри, уе…, что ты наделал! Вся спина снова кровью залилась, придется повязку менять! У, так бы и врезал по белесой сопатке!
Он легко, словно ребенка, снова развернул Кая лицом вниз и уложил обратно. Худоба старика была обманчивой, это была не тощая дряхлость, а жилистая сила. Все попытки мужчины сбросить с плеч ладони незнакомца по эффективности можно было сравнить с трепыханием пойманного за шкирку котенка.
— Да не дергайся ты так, чудь белоглазая! А то щас как врежу по кумполу, чтобы лечить тебя не мешал!
— Где мой сын?! — прохрипел Кай, с ненавистью глядя на старика. — Куда ты его дел?! Если ты причинил ему вред, я убью тебя!
— Ох ты, батюшки, уже прям трясусь от страха, — проворчал тот, — щас обделаюсь! Убьет он! Да ты щас и комара прихлопнуть не можешь! Хотя силен, колдун хренов, не спорю! Вона как волчар лбами сшиб, мы с Казбеком пока добежали вам подмогнуть, так ты ужо и сам с ими разобрался! А потом хлобысь — и с копыт! И пацаненка свово чуть не придавил.
— Что с ним? — перестал сопротивляться Кай. — Где Михаэль? Он в порядке?
— А, так парня Михаилом кличут? — удивленно приподнял брови старик. — Ты смотри, тезка! Я ведь тоже Михаил, хотя таперича меня все Степанычем кличут. Хотя кто эти все — так, продавщица в сельмаге да бабы на почте, где я пензию получаю. А так я с людями редко встречаюсь, я тут уже годков пять один живу, как бабка моя померла, так и ушел я в лес. Всегда хотел уйти, не люблю я…
— Где мой сын?!!
— Да не шебурши ты, от ить неугомонный колдун какой! Все в порядке с твоим колдуненком, во дворе он, спит.
— Один?!
— Да ты че, сдурел? Как же я такого кроху одного в лесу оставлю? Нет, ну лес, конечно, не прям возле избы начинается, подворье у меня есть, и забор хороший, крепкий, ни один зверь не пролезет. Так ить мальца твово и ворона сейчас обидеть может, глаз выклевать. Его Казбек караулит. Он прямо с ума сходит по пацаненку, все время рядом толчется, следит, чтобы я не обидел мальца. Представляешь, — неспешно рассказывая, Степаныч одновременно занимался спиной Кая — аккуратно снял намокшую от крови повязку, промыл рану каким‑то травяным настоем, затем обработал желтой пахучей мазью и снова перебинтовал, — пока я кормил, купал и пеленал парнишку, Казбек ни на шаг не отходил, следил, паразит такой, порыкивал — мол, поосторожнее тута, а то грызану, старый, мало не покажется! Это мне, хозяину! Кто его щенком мокрозадым подобрал, от смерти спас! Это ить он, Казбек, меня к вам на выручку позвал. Мы с ним с охоты как раз возвращались, когда пес вдруг уши‑то натопырил, прислушался, гавкнул пару раз и ломанул скрозь кусты, что твой кабан! Я ему: «Казбек! Казбек, мать твою так‑разэтак, ты куда побег?! А ну, вертайся щас же!» Ага, вернулся он! Три раза! Ну, я зайца подстреленного бросил, ружжо с плеча сдернул и за ним. Вскорости и сам услышал — дите где‑то плачет, аж заходится. Причем маленькое дите совсем, грудное. Ну, я шагу‑то прибавил, поспешаю, и вдруг — тишина. Ну, думаю, опоздал. Но и Казбек мой молчит, а ежели что — голос подал бы. А потом я свово пса увидел — тот на задние лапы присел, шерсть на загривке вздыбил, уши прижал, к прыжку готовится. И вдруг — словно по лбу получил, аж на задние лапы присел, и морда странная такая, то ли боится чего, то ли охренел от увиденного. Ну, я побег ишшо быстрее, подбегаю, гляжу — а на поляне ты стоишь, белый‑белый, чисто статуй — только у статуев кровь не течет — на руках у тебя дите махонькое, а лицо… Ох и жуткое у тебя было лицо, а особливо глаза. Я никогда раньше таких глаз не видел, прям огонь фиолетовый посреди серебряного льда. Полыхат, так жутко полыхат, у меня ажник мурашки вдоль спины табуном прогарцевали. А вокруг вас волчары друг дружку грызут, с хрипом, кровь брызжет, рвут насмерть. И на вас с мальцом — ноль внимания. Ясен пень — колдовство. Не зря в наших краях про чудь белоглазую сказки бабы детишкам сказывают — живет, мол, в горах племя подземных жителей, колдуны они, от людей в пещерах прячутся, и глаза у них оттого, что солнца не видят, белые‑белые. Правда, в наших сказках чудь та низкорослая да уродливая, а вы с пацаненком — как с картинки. Я таких красивых людей ишшо не видал. Не, вру, видал похожих, пару раз возле вон той горы, — он махнул рукой куда‑то в сторону. — Тоже беловолосые, но обычные, как все. И глаза у них тоже человеческие. А вы с парнишкой — другие. Откуда вы взялись?
В этот момент снаружи послышался басовитый лай, словно в набат кто‑то бамкнул.
— О, Казбек знак подает — мальчонка проснулся, видать. Сейчас его принесу, а ты лежи, баламут, не дергайся!
И старик, собрав окровавленные тряпки, вышел из комнаты.
