— Кто ты такой, чтобы мне приказывать?
— Жаль, его нет вместе с нами, он бы мог приказать.
— Он бы мог, — согласился Кузьма.
— Ты его хорошо спрятал?
— Будь спокоен.
— Кроме тебя ещё кто-нибудь знает?
— Твоя жена.
— Вот и береги себя и мою жену. От ваших жизней зависит и его судьба.
— За меня и за Машу не беспокойся. Только ты мне тоже не безразличен.
— Гражданин начальник, вы уже надоели мне. Прикажите отвести меня в камеру.
— Николай, перестань, давай всё обсудим.
— Я ещё раз тебе повторяю, если я вор и ты прокурор начнём сейчас что-то обсуждать, то закончим это обсуждение на нарах. Всё. Я устал и хочу в камеру.
Николай встал, подошёл к дверям и стал барабанить по ней руками.
— В камеру, отведите меня в камеру! — закричал он.
Кузьма, нехотя, нажал на кнопку звонка. В камеру вошёл конвоир.
— Уведите, — тихо сказал Кузьма.
Визит прокурора к вору-рецидивисту Ферзю не остался незамеченным. Начальник долго не мог понять, почему его новый сотрудник так заинтересовался совершенно заурядным и неинтересным делом. Однако, сопоставив первое задание нового прокурора по делу "ППЖ", приглашение этой особы к себе на новоселье и заинтересованность в судьбе сожителя этой "ППЖ", а именно стремление усадить его за решётку, ставили всё на своё мнение.
— Уважаемый Кузьма Иванович, — отчитывал своего прокурора начальник, — я, как мужчина, отлично вас понимаю. Однако, ваше положение, как говорится, обязывает. Неужели в качестве любовницы вы не могли найти себе никого иного, кроме дворничихи, да ещё с полукриминальным прошлым?
Как хотелось сказать начальнику всю правду! Как хотелось, чтобы он не только понял, но и помог. Но возможно ли это? Кто он, этот начальник? Друг или враг? Выслушает, посочувствует, или рассмеётся в лицо? А то и того хуже, сделает вид, вроде как понял, а сам вызовет к себе кого-нибудь, да и поручит всё вынюхать, да выведать, и не только выведать, но и вывернуть всё наизнанку, так, чтобы не только судьбу человека узнать, а целый заговор раскрыть. Нет, такому доверяться нельзя, таким, как говориться, палец в рот не клади.
— А тут ещё это, — продолжал начальник.
Кузьма вопросительно посмотрел на шефа. Тот вытащил из стола листок бумаги и начал им усиленно трясти.
— Хорошо, что это ко мне попало! А если бы выше пошло, что тогда мне делать?
— Да что это? — не выдержал Кузьма.
— Жалоба на тебя. Зачем ты вообще полез к этому Ферзю? Кто тебя посылал?
— И что он пишет? — вместо ответа спросил Кузьма.
— Пишет, что к нему применялись недозволенные средства дознания.
— А этот, следователь?
— А что ему жаловаться, если Ферзь после твоего визита во всём признался.
— Значит, он так решил? — скорее сам себе, а не начальнику прошептал Кузьма.
— Это уж тебе виднее, — ответил начальник, думая, что вопрос задан ему. — Какие ты там к нему методы применял, я не знаю и знать не хочу. Только вот, что я хочу тебя попросить, уважаемый Кузьма Иванович: Я ведь не только прокурор, но и человек. И ничего человеческое мне не чуждо. Я понимаю твоё стремление засадить бывшего хахеля этой бабы, но я ещё раз тебя убедительно прошу — хоть немного соблюдать социалистическую законность. Все прекрасно понимают, какие методы надо было применить, чтобы получить признание от такого матёрого преступника, как Ферзь.
Начальник подошёл к Кузьме и отечески положил свою руку ему на плечо.
— А насчёт бабы не беспокойся. Кто же тебя осудит? Хочешь, я с такой блядью познакомлю — пальчики оближешь. Ты эту дворничиху сразу забудешь. Я тебе гарантирую, сам не раз проверял.
Хотя начальник и просил не заниматься делом Ферзя, Кузьма не мог не забрать отпечатки пальцев, которые следователь снял с кубка по просьбе прокурора. Тайно, сняв отпечатки у всех сотрудников школы и сравнив их с имеющимися, Кузьма понял, что они оставлены женщиной, которая не относилась к числу сотрудников. Оставалось найти эту женщину.
Пережив в один день долгожданную встречу с отцом, и его арест, Сашенька Иванов, придя в школу, не узнал её. Нет, стены были на месте, парты не заменены на новые и даже туалеты такие же грязные, как всегда. Что-то новое, доселе неизвестное, заполняли всё пространство школы и делали её неузнаваемой. Но если Саша так думал о своей школе, то та, в свою очередь так думала о своём ученике. Стоило мальчику войти в коридор, как тот моментально пустел, стоило подойти к ребятам, которые играли в мяч, чтобы присоединиться, как игра заканчивалась. Вчерашние друзья отворачивались и спешили уйти, а если Саша обращался к кому-то, то его даже не дослушивали до конца, ссылаясь на неотложные дела. Когда Саша дошёл до класса, то оказалось, что соседа у него больше нет. Саша осмотрел класс и увидел соседа, сидящем за другой партой в самом конце. Самостоятельно ученик пересесть не мог, значит сделал он это с разрешения учителя. Во время урока учитель ни разу не спросил его и не сделал замечание. Даже когда прозвенел звонок и все выбежали в коридор, а Саша остался в классе, учитель не потребовал выйти. Такого на памяти мальчика не случалось никогда. Он уткнулся лицом в парту и от безысходности заплакал. Учительница, которая никогда не проходила мимо плачущего школьника, и которая всегда поймёт и успокоит независимо от того, как ученик учится, на этот раз, встала со своего места и вышла из класса, даже не подойдя к Саше. Разумеется, долго так продолжаться не могло. Что-то должно было произойти, что-то должно было положить конец этой неизвестности и объяснить всё происходящее. И это что-то произошло. Оно прозвучало где-то далеко в коридоре, тихо и совсем незаметно. Саше даже показалось сперва, что он ослышался, что это относится не к нему, но вскоре эта фраза повторилась, но уже громче. Эту фразу знали все, от первоклашек, до выпускников. Эту фразу боялись больше смерти, потому, что защиты от неё не было. Эта фраза убивала сразу и наповал. Она приговаривала и исполняла приговор одновременно.
— Сын врага народа! — услышал Саша.
— Я? — удивился мальчик.
— Сын врага народа! — услышал он уже громче.
— Это неправда!
— Сын врага народа! — уже не говорили, а кричали вокруг.
— Это ошибка! Мой папа ни в чём не виноват!
Школьники стали всё громче и громче кричать свою убийственную фразу и всё плотнее и плотнее обступать ученика, который моментально превратился в инородное тело. Напрасно жертва умоляла о пощаде, напрасно заверяло всех, что случившееся это недоразумение. Законы толпы, тем более детской, жестоки. Инородное тело просто обязано быть отторгнуто и тут уже никто не может изменить ничего. Голоса школьников нарастали, а кольцо вокруг жертвы сужалось. Наконец, дойдя до необходимой концентрации, толпа замерла, как будто ожидая команды.
— Бей его! — выкрикнул кто-то.
Кольцо сомкнулось.
Что произошло потом, Саша не помнил. Очнулся он в санчасти. Доктор водил у носа какой-то вонючей ваткой.
— Вот молодец! — услышал Саша голос доктора. — А ну-ка вытяни руки, посмотри направо, теперь налево. Хорошо, только слабым сотрясением отделался.
Саша осмотрелся по сторонам и увидел мальчика, сидящего рядом на стуле.
— Это кто? — спросил он у доктора.
— Это твой спаситель. Я напишу тебе освобождение на неделю, а он, — доктор кивнул в сторону незнакомца, — проводит тебя домой.
Доктор протянул незнакомцу какую-то бумагу, тот положил её в карман и подошёл к Саше.
— Пошли, — сказал он, подавая руку.
Саша встал с кушетки и, покачиваясь, вышел с незнакомцем из кабинета.
— Ты не помнишь меня? — спросил незнакомец.
Саша отрицательно покачал головой.
— Ты со своей мамой был у нас дома на новоселье.
— Да, мы ходили, но я тебя там не видел.
— Мама запретила с тобой играть, и поэтому ты был один в комнате.
Мальчики шли по пустым коридорам школы. Из классов доносились голоса учителей и учеников, отвечающих у доски. Всё было мирно и спокойно. Даже не верилось, что совсем недавно эти мирные и спокойные дети, были похожи на стаю волков, рвущих на части свою жертву. Саша вспомнил это и содрогнулся. Его попутчик как будто понял мысли своего нового товарища.
— Не бойся. Я тебя теперь буду защищать, — успокоил он.
— А как же твоя мама?
— У меня ещё и папа есть.
— А у меня…
— Я знаю. А ещё я знаю, что твой папа не виноват.
— Откуда ты это знаешь?
— Мой папа прокурор. Во время войны он воевал с твоим отцом.
— Твой папа дядя Кузьма?
— Да. Он вчера всё рассказал мне про твоего отца. А ещё сказал, что тебя ждут большие неприятности и приказал мне защищать тебя.
— Приказал?
— Да приказал. Он сказал, ещё, что для него и дяди Николая война ещё не закончилась. Мы с тобой их дети, значит и для нас она не кончилась.
