с Гитлером арт-дилерами.
– Как им это сошло с рук?
– Арт-дилеры не были привлечены к ответственности за свои действия. Те, кто поумнее, заранее готовились к любому исходу войны, к победе или поражению, передавая произведения искусства родственникам для сокрытия и сохранности. Многие из таких произведений искусства, как это, сегодня всплывают на поверхность. Подробнее об этом написано здесь. – Она постучала по той папке, что потолще. – Ван Гог, возможно, никогда бы сюда не попал, если бы его не спрятали. Картины такого качества часто предназначались для музея, который Гитлер собирался построить в своем родном городе Линце, Музея фюрера. Другие были проданы для финансирования Третьего рейха. Третьи были отобраны высокопоставленными приспешниками Гитлера, Геббельсом и Герингом, для их частных коллекций. Возможно, эта картина была перевезена в замок Геринга Каринхалль и хранилась там вместе с другими произведениями искусства. Может быть, он и не знал, что это за картина… Важно то, что она сохранилась, и мы получим ее обратно. Похищенные произведения искусства больше не будут прятать в фашистских замках! – Ван Страатен затушила сигарету. – Они должны быть возвращены их законным владельцам, которые заплатили за них своими жизнями. Ты понимаешь?
– Да. Я все понял.
– Хорошо. Тогда – за работу.
Германия, лес Шорфхайде, Каринхалль
20 апреля 1945 года
Рейхсмаршал Герман Геринг расхаживал по комнате и, поглаживая крашеные ногти, отдавал приказы людям, заворачивавшим произведения искусства. Его массивный живот едва помещался в голубую форму, украшенную вышитыми золотом орлами, свастиками, медалями и крестами.
Обладая тонким чутьем, позволявшим ему определять, когда дела идут хорошо, когда плохо, он менее чем за шесть лет прошел путь от военного офицера до президента рейхстага и рейхсмаршала, маршала империи, став человеком номер два у Гитлера. Но теперь он знал, что дела идут не очень хорошо; стало ясно, что ход войны повернулся против гитлеровцев. Через несколько месяцев все будет кончено.
Но и на этот случай у него имелся план.
Здесь, в Каринхалле, большом особняке, который он построил в лесу Шорфхайде, в часе езды от Берлина, уединенном и скрытом от посторонних глаз, он собрал более четырех тысяч произведений искусства, добытых у еврейских коллекционеров из Германии и других стран. Их владельцев, обобрав до нитки, отправляли в концентрационные лагеря, которые сам Геринг и создавал. Он начал перевозить произведения искусства еще два года назад, часть из них – в переоборудованную соляную шахту в Австрии, а теперь, с приближением Красной Армии, он перевозил оставшееся в бункеры и туннели или закапывал в саду. Но часть работ была отобрана для отправки за рубеж. По всей стране его люди собирали ящики для арт-дилеров и галерей в Америке; несколько самых крупных предназначались для галереи Бухгольца, ее директор был другом рейха – еврей, который променял выживание на прибыль. Когда война закончится, произведения искусства будут проданы и рассеяны по всему миру, а солидные комиссионные осядут в кармане Геринга, который к тому времени переберется в Южную Америку.
Это был его последний день в Каринхалле, названном в честь его первой жены, тело которой было предано земле на территории поместья. Геринг редко испытывал меланхолию, но его печалило сознание, что он никогда не вернется в эти роскошно обставленные комнаты. Бальный зал, библиотека, бассейн, обширный чердак, где размещались его модели поездов и самолетов, сбрасывавших миниатюрные бомбы, роскошные охотничьи вечеринки, которые он устраивал на территории, львы, которых он позаимствовал из Берлинского зоопарка – со всем этим придется расстаться, все кончено. Но он возьмет с собой все, что сможет.
Вскоре ему предстоит ехать на празднование дня рождения Гитлера, а оттуда отправиться в Берхтесгаден, на юг Германии. Геринг посмотрел в панорамные окна, словно пытаясь запомнить раскинувшиеся вокруг земли и лес, затем оглядел комнату в последний раз; он уже отдал приказ небольшому подразделению военно-воздушных сил, которыми он командовал, сровнять с землей поместье, как только Советы подойдут к нему. Эта мысль причиняла ему боль, но это было необходимо, а от этой боли у него было временное средство – он вынул из кармана пузырек и на виду у всех закинул в рот две таблетки паракодеина: его пристрастие к морфию ни для кого не было секретом.
Люди, упаковывавшие произведения искусства, работали быстро, два вспотевших солдата в форме заполняли ящики для галереи Бухгольца в Нью-Йорке – города, который они мечтали увидеть, но никогда не увидят. Картины, выбранные директором галереи Куртом Валентином, были выставлены вдоль одной стены: важные работы Пикассо, Брака, Сезанна, Гогена, Ван Гога, Бекмана, все дегенеративные картины, которые принесут солидный куш в Соединенных Штатах. Люди, упаковывавшие работу, ничего не знали об искусстве и о том, зачем оно кому-то понадобилось, но они были хорошими солдатами, которые выполняли приказы даже сейчас, перед лицом поражения, в надежде, что рейхсмаршал вспомнит об их тяжелой работе и верности, когда придет время.
Один из них, молодой человек из скромного баварского городка, поднял с пола небольшую картину, упавшую лицевой стороной вниз, портрет женщины в черно-белых тонах с реалистично нарисованной слезой в глазу.
Это была одна из немногих работ, которые ему здесь понравились.
– Это тоже? – спросил он другого солдата, показав картину.
– Спроси у Дер Айзерна, – ответил тот, пожав плечами. Прозвище Геринга было «Железный человек».
Молодой баварский солдат взглянул через комнату туда, где рейхсмаршал отчитывал солдата за неуклюжую работу, щелкая хлыстом в нескольких дюймах от его лица. Нет, он ни о чем не будет спрашивать рейхсмаршала. Вместо этого парень упаковал портрет женщины в ящик с другими картинами, отправлявшимися в Нью-Йоркскую галерею, и подумал, что у картины больше шансов уцелеть, чем у него.
Музейная площадь находилась всего в нескольких кварталах от нашего отеля. Она чем-то напоминала кампус: открытая и просторная, с дорожками и газонами, где люди слонялись без дела или выстраивались в очередь к одному из трех стоявших здесь музеев. День был прекрасный, весна в самом разгаре, голубое небо с ватными облаками отражалось в изогнутом стекле музея Ван Гога.
На несколько минут раньше назначенного на девять утра времени мы с Аликс тоже встали в очередь. Охранник как раз начал впускать людей, когда к нам через лужайку торопливо подошла какая-то женщина.
– Люк Перроне? – спросила она, чуть запыхавшись. – Я подруга Джуда, Каролин Кахилл. Кар-о-лин, – повторила она для пущей выразительности.
Джуд не входил в подробности, и Каролин оказалась совсем не такой, как я ожидал. На вид ей было за шестьдесят, хотя кожа у нее
