Старыгин нырнул в темноту и начал медленно, на ощупь спускаться по винтовой лестнице. Дроздов закрыл изнутри потайную дверь, так что на минуту стало совсем темно, и включил предусмотрительно захваченный фонарик.
Винтовая лестница сделала два круга, и Старыгин оказался перед низенькой железной дверью. Он дождался Дроздова. Вячеслав отпер дверь большим кованым ключом и снова пропустил Дмитрия Алексеевича вперед.
— Ну, вот мы и в хранилище! — сообщил он с законной гордостью. — Если бы не этот потайной ход, не знаю, как бы мы работали в новых условиях.
Они находились в огромном сводчатом подвале, все стены которого занимали старинные резные шкафы и стеллажи. В центре помещения тянулся длинный ряд рабочих столов, за которыми сосредоточенно работали сотрудники музея.
Вячеслав достал из кармана потрепанный блокнотик, сверился с ним и пошел вдоль ряда шкафов, то заглядывая в блокнот, то проверяя номер, указанный на очередном шкафу. Наконец он нашел нужный шкаф, остановился и выдвинул из него огромный ящик. Перед Старыгиным лежали несколько старинных коленкоровых папок самого внушительного размера. И такие ящики, и подобные папки были Старыгину хорошо знакомы: в запасниках Эрмитажа, так же, как и здесь, в них хранятся графические листы, офорты, рисунки.
— Ну, вот твой Боровиковский! — хозяйским жестом указал Вячеслав на содержимое ящика. — Работай!
Дмитрий Алексеевич развязал тесемки и открыл первую папку.
Здесь были сложены в идеальном порядке эскизы к ранним портретам работы Боровиковского. Старыгин осторожно перекладывал листы один за другим. Вначале он увидел несколько эскизов к портрету поэта Василия Капниста, затем последовала целая стопка эскизов и подготовительных рисунков к знаменитому портрету императрицы Екатерины. Боровиковский изобразил ее не великой государыней, повелительницей колоссальной империи, а умной, немного усталой пожилой женщиной. Императрица была изображена в простом домашнем платье на прогулке в Царскосельском парке.
Перебрав содержимое первой папки, Старыгин приступил к следующей.
Здесь находились наброски к работам более зрелого периода — к портретам Лопухиной, Арсеньевой, князя Куракина.
В следующей папке были эскизы к парадному портрету Павла Первого — император был изображен в полный рост, в торжественном одеянии для коронации.
Но нигде не было видно ни Марии Нарышкиной, ни ее дворца.
Старыгин был человеком терпеливым. Это качество необходимо в профессии реставратора. Огромное терпение требуется для того, чтобы день за днем снимать с картины слой старого лака, не повредив бесценную живопись, для того, чтобы долгими часами восстанавливать крошечный фрагмент картины…
Он перебрал содержимое еще нескольких папок. Здесь были эскизы и наброски к знаменитому портрету сестер Гагариных, и к портрету генерала Боровского, и к портрету известной писательницы Жермены де Сталь, и к семейному портрету графа Безбородко…
Наконец перед ним осталась последняя папка, в которой хранитель музейной коллекции собрал отдельные рисунки и эскизы, не связанные с каким-то известным портретом.
И вот здесь-то Старыгину улыбнулась удача.
Внимательно перебирая графические листы, он увидел на одном из них знакомый клавесин. Инструмент был изображен отдельно, затем — вместе с женской фигурой.
Фигура была набросана наспех, несколькими быстрыми, уверенными штрихами, без лица — только для того, чтобы выработать ее положение на портрете. Но это, несомненно, был эскиз к тому самому портрету Марии Антоновны Нарышкиной, который Дмитрий Алексеевич видел в Нарышкинском дворце.
Он удвоил свое внимание, лист за листом перебрал содержимое последней папки — и его поиски увенчались успехом.
Он нашел еще несколько эскизов, явно относящихся к тому же портрету Нарышкиной. Об этом говорила точно такая же поза женской фигуры. Однако вместо знакомого клавесина на одном из эскизов был изображен изящный ампирный столик, а на другом — низенькая застекленная горка.
Видимо, художник долго выбирал предметы мебели для фона своей картины, прежде чем остановился на клавесине. И, судя по всему, именно эти предметы находились во время работы над портретом в кабинете Нарышкиной, там же, где стоял и пресловутый клавесин.
Старыгин огляделся по сторонам и, убедившись, что его никто не видит, сфотографировал два эскиза на камеру своего мобильника.
Крупные музеи не позволяют фотографировать предметы из своих коллекций без специального разрешения, поскольку являются обладателями прав на репродукции, но Старыгин не собирался публиковать свои фотографии, они нужны были ему для того, чтобы найти предметы мебели из кабинета Марии Нарышкиной.
Возле типовой блочной девятиэтажки знаменитой сто тридцать седьмой серии (в незабвенные советские времена считавшейся очень приличной) остановилась неприметная серая машина. Дверца открылась, и из машины выбрался высокий, немного сутулый мужчина в форменной темно-синей куртке с ярко-желтой надписью: «Экспресс-почта».
В лице этого мужчины было что-то совиное — крючковатый нос, круглые внимательные глаза. Впрочем, во всем его облике также было что-то от безжалостного ночного хищника — быстрые, вкрадчивые, бесшумные движения, странное сочетание кажущейся неуклюжести и экономной скупости движений, свойственной настоящему профессионалу.
На плече у загадочного мужчины висела синяя сумка с такой же яркой надписью: «Экспресс-почта».
Мужчина огляделся по сторонам, моргая своими круглыми совиными глазами, и уверенно зашагал ко второму от угла подъезду.
На скамейке возле подъезда сидели две неизбежные досужие пенсионерки. Они, как водится, обсуждали чье-то поведение.
— И каждый день! — горячо восклицала ухоженная дама за семьдесят, в несколько поношенной курточке от «Maxmara», видимо, доставшейся по наследству от внучки. — И ведь каждый божий день! С самого утра как заведет свою музыку, так ни минуты покоя! И бренчит, и бренчит на своем пианине, без перерыва на обед!
— А ваша-то Ксюша тоже хороша! — отозвалась, поджав губы, особа постарше, одетая в недорогой китайский ширпотреб. — Она как запустит музон, так никакого спасу нет! Эта-то хоть уезжает иногда на свои гастроли, дает соседям передохнуть, а Ксюша ваша никуда из дома никогда не тронется.
— Это вы зря, Людмила Ивановна! — возразила «Maxmara». — Моя Ксюшенька — девушка культурная, воспитанная, она если и слушает музыку, так хорошую, человеческую — Диму Билана или «Зверей», а эта на своем фортепьяне как заведет, так хоть вешайся!
— Культурная? — переспросила Людмила Ивановна с тем же неодобрительным выражением лица. — Знаю я, какая она культурная! Знаю, какая воспитанная! К ней, почитай, каждый день такие личности ходят — в лифте встретишь, так страх берет! У меня от их внешности сахар в крови поднимается и давление зашкаливает!
— Это вы, Людмила Ивановна, от своей исключительной необразованности так считаете! Вы об современной молодежи ничего не знаете, вот и думаете про всех плохо! Эти, которые к Ксюшеньке ходят, — они не хулиганы какие-нибудь, не уголовные элементы, это — готы, у них такая униформа.
— Это я-то необразованная?! — вскинулась Людмила Ивановна. — Да я, будет вам известно, медицинский работник с большим стажем! А вы-то — тоже, барыня выискалась! Весь дом знает, что вы всю жизнь в забегаловке пиво подавали!
— И не в забегаловке, а в очень приличном заведении! В пивном баре, между прочим, высшей ценовой категории! А вы, Людмила Ивановна, не очень-то заноситесь! Медицинский работник! Всю жизнь в районной поликлинике анализы принимали — кал направо, мочу налево!
Беседа двух приятельниц потеряла для слушателя всякий практический интерес, и мужчина в синей форменной куртке, на мгновение задержавшийся возле скамейки, бесшумно двинулся дальше.
Он убедился в двух вещах: во-первых, пенсионерки его не заметили, словно фирменная одежда превратила его в человека-невидимку. И во-вторых, в подъезде действительно проживает профессиональная пианистка, изводящая соседей своими ежедневными репетициями и время от времени уезжающая на гастроли.
Миновав первую линию обороны в лице заклятых подруг, мужчина подошел к двери подъезда.
К его сожалению, эта дверь была оборудована не кодовым замком, открыть который для понимающего человека не представляет никакого труда, а более современным домофоном.
Впрочем, и это средство защиты от проникновения посторонних не очень огорчило фальшивого курьера.
Он набрал на пульте домофона номер двадцать четыре. Никто не отозвался — видимо, в двадцать четвертой квартире никого не было.
Тогда «курьер» набрал номер тридцать шесть.
