– Лилиана Владимировна, что вы почувствовали, когда узнали, что ваш муж убит?
– Каким он был человеком?
– Как вы думаете, это криминальные разборки или передел собственности?
– Что вы собираетесь предпринять для разоблачения убийцы?
– Лилиана Владимировна, допускаете ли вы, что один из ваших поклонников таким способом пытался освободить путь к вашему сердцу?
– Кто унаследует огромное состояние Образцова?
От этого гомона и круговорота лиц перед глазами мне стало совсем худо. Заметив это, Игорь оттер журналистов и стал прокладывать дорогу к дверям. Ему на помощь бросились охранники Макса. Почти волоком Кларе удалось дотащить меня до зала, в котором стоял гроб. Все помещение утопало в цветах. Вдоль стен рядами стояли венки от друзей, родственников, коллег и партнеров по бизнесу. Среди них были цветы и от нас с Максом, об этом позаботилась экономка. Возле гроба, ссутулившись, на стуле сидела Елена Леонидовна. По-моему, она была единственным в этом зале человеком, искренне скорбевшим по покойному. Остальные делали печальные лица и вполголоса обсуждали бытовые и рабочие проблемы. Два стула рядом с Еленой пустовали. Насколько я поняла, они предназначались для нас с Максом. Усадив меня, Клара встала позади моего стула, приготовившись в любой момент прийти на подмогу. В душном зале я начала опасаться, что мне действительно может потребоваться посторонняя помощь. «Золовка» глянула на меня с ненавистью, но от комментариев, слава богу, воздержалась. Потянулась бесконечная череда соболезнований. Совершенно чужие люди призывали меня держаться, не падать духом, искать в себе силы жить дальше. Всю эту кавалькаду людей и печальных лиц я сквозь свою вуаль видела как в тумане. Автоматически кивала, пожимала руки, подставляла щеку для поцелуев. Вскоре я почувствовала, что место рядом со мной занято. Повернувшись, с облегчением увидела Максима в черном костюме. Он взял мою руку и крепко сжал.
– Ты не слишком-то вживайся в роль несчастной вдовы. Сама выглядишь как покойница. Не стоит так утруждаться, почти все в зале, кроме иностранцев, знают о ваших отношениях, – делая вид, что утешает, шепнул мне на ухо «брат». – Хотя и границы переходить не следует. Этот придурок Артур так пожирает тебя глазами, что становится просто неприлично. Надо сказать Павлу, пусть выведет его из зала.
– Оставь. Он не ко мне, а к Елене пришел.
– Шутишь?
– Артур, говорят, уже давно ее бойфренд.
– Кто говорит-то?
– Прислуга.
– Это серьезно. Лили, у тебя и с голосом что-то не в порядке, повторяю, не стоит так усиленно «скорбеть».
Я только покачала головой, давая понять, что не притворяюсь. Макс встревожился не на шутку. Махнул рукой Кларе и пошел к выходу. Не знаю, что ему наговорила экономка, но вскоре я увидела Максима, подходящего ко мне в сопровождении Цезаря Илларионовича.
– Пусть врач уйдет, – решительно приказала я, игнорируя протесты Максима.
– В чем дело? – спросил он, наклонясь к моему уху.
– Аппендицит. У меня нет шрама, – только и смогла выдохнуть я. По глазам я поняла, что «брат» мою мысль уловил.
– Сейчас пошлю Павла за женщиной-доктором. Если ты так хочешь, – довольно громко произнес он и ушел, увлекая за собой недоумевающего врача.
К нам подошла Клара, в ее руках был поднос с двумя рюмками. Она предложила нам с Еленой выпить, чтобы немного приободриться. «Золовка» безразлично опрокинула коньяк и снова уставилась в одну точку, мне тоже пришлось выпить, не хотелось обижать Клару.
Еще минут пятнадцать–двадцать я принимала соболезнования, потом мне показалось, что в зале потух свет, горло сжали стальные тиски, совершенно не дававшие дышать. Тело вдруг стало невесомым и воспарило над толпой. Все закричали, громкие звуки отдавались резкой болью где-то в груди, в области сердца. На мгновение мне удалось глотнуть свежего воздуха, я открыла тяжелые веки и увидела бледное лицо Максима. Он что-то торопливо говорил женщине в белом халате, но она не слушала его, прилаживая мне к руке капельницу. Мне так хотелось понять хоть слово из речи «брата», но все звуки перекрывал стук моего собственного сердца. Клара со слезами на глазах стояла у машины и держала в руках мои туфли. Макс увидел мои открытые глаза, наклонился, погладил по волосам и что-то сказал. Я не могла услышать, но поняла, что он сказал: «Я люблю тебя». Наверное, от такого огромного счастья мое сердце не выдержало, стукнуло оглушительно еще пару раз и взорвалось тысячей осколков, впившихся во все мое тело. Я полетела вперед со страшной скоростью, впереди маячил свет. Тот самый свет в конце тоннеля, о котором слагают легенды, поняла я. И отключилась окончательно.
Не знаю, сколько прошло времени, но проснулась я, как ни странно, от тишины. Я лежала и боялась открыть глаза. А вдруг я уже умерла и меня закопали в землю? Сейчас посмотрю – и увижу над собой темную крышку гроба. Ужас. Я с детства боюсь замкнутых пространств. Я росла и воспитывалась в огромных помещениях. В доме малютки комнаты были рассчитаны на сорок младенцев, в детдоме на двенадцать детей. В своей однокомнатной квартире я никогда не закрываю двери в коридор и окна не занавешиваю. Потому, что боюсь темноты. Напротив моих окон стоит гигантский фонарь, и даже ночью в моей комнате не бывает кромешной темноты. Полная мгла – это неизвестность, а она всегда пугает.
Я немного раздвинула локти, они перемещались вполне свободно, ни во что не упираясь. Тогда я рискнула открыть один глаз. Потом второй. Оба увидели высокий потолок с вполне приличной люстрой посередине. Повернув немного голову, исследовала помещение и поняла, что нахожусь в больничной палате. Хотя, конечно, палату эта комната напоминала очень отдаленно. Телевизор, два кресла, шикарный кожаный диван у стены не очень вязались с медицинским учреждением, как я его до сих пор представляла. Но регулирующаяся металлическая кровать, на которой я лежала, кварцевые лампы на стенах, вешалка с белыми халатами у входа, стойка с десятком одинаковых тапочек все же навевали стойкий больничный дух. Одуряющий запах лекарств плавно завершал картину. Дорогостоящая кровать даже не скрипнула, когда я предприняла попытку повернуться на бок. Мне это не слишком-то удалось. Тогда я нащупала сбоку рычаг, который, по моему мнению, должен был поднимать изголовье кровати. Похоже, я не ошиблась. Подушка послушно начала подниматься, и вскоре я оказалась практически в сидячем положении.
В комнате было относительно светло, на столике у кресла горел ночник. Я разглядела фигуру, закутанную в плед. Забравшись с ногами в кресло, человек спал. Похоже, на улице была глубокая ночь. Я покрутила головой, пытаясь отыскать часы. Они стояли на тумбочке недалеко от меня, но были повернуты ко мне задом. Видимо, предназначались не для больного, а для сиделки, сверяющей по ним время дежурства. Я протянула руку, взяла часы. Непослушные пальцы не смогли удержать довольно увесистую вещицу. Ходики упали и покатились по ковролину в сторону кресла. Человек от шума вздрогнул, и из пледа немедленно высунулась всклокоченная голова. Я узнала испуганные глаза и вздернутый нос. Передо мной сидела Нина.
– Привет, подруга, – шепотом сказала я.
– Привет, – также тихо ответила она.
Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.
– Слава богу. Ну и напугала же ты нас, Машка, фу, то есть Лили.
– Давно ты здесь сидишь?
– Так с вечера же. Днем Максим сидел, а до него тоже я.
– Я что здесь, уже больше суток?
– Пяти суток.
– В смысле?
– В прямом. Пошли шестые сутки с тех пор, как ты попала в больницу.
– Ничего себе! А что случилось? Диагноз-то какой врачи ставят?
– Сначала все грешили на сердце. У тебя действительно что-то с ритмом приключилось. Цезарь Илларионович говорит, что у тебя, то есть у Лили, всегда с этим были проблемы, мол, от волнения болезнь обострилась, и вот результат. Но я-то знаю, что у тебя сердце работает, как пламенный мотор. Только сама подумай, кому я могла об этом сказать?
– Кто меня лечит?
– Отличная врачица, Тамара Марковна. Она хозяйка этой клиники. Ее Павел где-то нашел. Он говорит, когда Максим заметил на похоронах, что тебе нехорошо, немедленно велел найти хорошего врача. Цезаря он к тебе ни тогда, ни сейчас на метр не подпускает. Старик обиделся и демонстративно уехал, сунув в руки Максу твою карточку. Он ее положил в бардачок и оставил там. Говорят, если бы Тамара Марковна появилась минут на десять позднее, ты бы не выжила… Короче, подъехали они в тот момент, когда Максим на руках выносил тебя из зала, ты в обморок, похоже, упала. Ну, при беглом осмотре Тамара обнаружила перебои в сердцебиении и успела тебя чем-то уколоть, чтобы ты дотянула до клиники. А уж тут куча аппаратуры и все такое. Короче, спасли тебя. Ко мне Пашка приехал и рассказал про твою болезнь. Говорит, Максим велел меня срочно привезти. Я всю дорогу мучилась, не знала, как себя вести. А вдруг тебя лечат не от того и ты умрешь? Как тогда дальше жить? Максим ждал у входа в больницу, он сразу послал Павла к врачам, а меня пересадил в свою машину. Достал из бардачка медкарту Лили и говорит: «Сейчас мы поедем в вашу поликлинику и возьмем карточку Маши. – Я прямо рот раскрыла. – Не удивляйся, я все знаю. Времени объясняться у нас нет. Врачи требуют сведения о ее здоровье. Не могу же я дать им вот это. – Он сунул бумаги обратно в ящик. – Со всеми ее болячками, аппендиксами и пороками сердца. А вдруг ей сделают не тот укол? Нужно поменять карты». Мы бросились в поликлинику. Когда все было сделано, оставалось только ждать. Знаешь, что я тебе скажу, подруга? Твой «брат» влюблен в тебя по самые ушки. Все то время, пока решалась твоя судьба, мы сидели в этой вот палате и ждали. Он не отпускал меня ни на шаг. Заставлял рассказывать о тебе. Не важно что, все подряд. Детство, юность, детдом, привычки, что кушать любишь, какую музыку слушаешь… Он сидел в этом вот кресле, закрыв глаза, и слушал. Павел прибегал с новостями, а мы так и сидели здесь, пока кризис не миновал. Тебя уложили на эту кровать, а нас выгнали. С тех пор мы дежурим попеременно. Сначала приходила Клара, но Макс запретил ей появляться в больнице.
