– Пожалуйста, расскажите все, что вам известно о гражданке Зорнице Стойновой.
Неясная, смазанная, как бы вне фокуса улыбка.
– Что именно?.. Не могли бы вы задавать мне вопросы?..
– Вы, наверное, знаете, что с ней случилось? – Да, слышал… Страшно и невероятно.
– Чем, по-вашему, объясняется этот ее поступок?
– Не знаю, – ответил он вяло, покачав головой. – Понятия не имею. Просто в голове не укладывается.
Чему угодно готов поверить, только не этому!
– Давно вы с ней знакомы?
Он принялся шевелить пальцами. – Давно, лет десять примерно.
– Как познакомились?
– Да как обычно. Кто-то ей, наверно, порекомендовал, она пришла в нашу парикмахерскую. Села ко мне… Так и познакомились. Потом она регулярно ходила в наш салон причесываться.
– Когда вы пригласили ее принять участие в конкурсе на лучшую прическу?
Вялость и странная рассеянность все больше овладевали им.
– Ну, что вам сказать… все получилось само собой. Я наставник, у меня были ученицы, проходили практику. Я попросил у нее разрешения, чтобы одна из девушек поработала с ее волосами…
Он замолчал. Рассеянность окончательно завладела им.
– И что же дальше?
– У нас проводятся конкурсы, я тоже участвую, я пригласил ее потому, что у нее очень хорошие волосы… были. Легкие для обработки. За деньги, конечно.
– Сколько лет вы с ней работали?
– Три года. Последнее время она отказывалась, но я настаивал, потому что трудно найти… подходящую модель. Такие волосы, как у нее, бывают у одной на тысячу… Я доплачивал ей из своего кармана, предприятие мало платит моделям… А ведь женщина должна быть немного артисткой. Если она держится, как кукла деревянная, то что ты ей на голове ни делай…
– Значит, Зорница была лучше других? – Да… Поэтому я хотел работать с ней.
– А последний раз она не хотела участвовать в конкурсе?
Он задумался. Желание говорить у него, кажется, совсем пропало.
– Отказывалась…
– Почему?
– Не знаю. Устала… не знаю, от чего. Говорила, что устала.
Он повторил последние слова с какой-то злой усмешкой, словно Зорница нанесла ему тяжкую обиду, которую он до сих пор не мог ей простить, даже после ее смерти.
– Вы знакомы с Ангелом Борисовым?
– Да, – быстро ответил он.
Это меня удивило. Я ожидал, что если даже они знакомы с приятелем Зорницы, он станет это отрицать.
– С каких пор?
Билялов, видимо, не собирался скрывать свое отношение к поклоннику Зорницы.
– С каких пор? С тех пор, как он у нее появился.
– Она что, исповедовалась вам?
– Не понимаю.
– Вы были так дружны с Зорницей Стойновой, что она рассказывала вам о своих интимных отношениях?
– Нет! – ответил он резко. – Ничего она не рассказывала!.. Она была не из тех, кто рассказывает… Воспитали ее, видно, неправильно – вечно играла в благородство. У самой ни гроша не было, а изображала невесть что. На брюхе шелк, а в брюхе щелк! Артистка была большая…
– Откуда же вы тогда знали о Борисове?
Тут он начал отвечать быстро и точно, совершенно поборов свою рассеянность.
– Этот Ангел Борисов вечно торчал возле нашей парикмахерской. Поджидал ее. Один раз она увидела его в окно, вскочила с кресла, хотя я еще не кончил ее причесывать, пошла и привела его в салон. Познакомила со мной и другими мастерами.
– А позже вы когда-нибудь видели их вместе? В последнее время – этой осенью, например.
– Нет! – твердо ответил Билялов.
– Когда вы узнали, что Борисов покончил с собой?
– В Стара-Загоре. На конкурсе. Мне сказали, что Зорницу срочно зовут к телефону. Она, конечно, не могла встать с кресла – сотни людей сидят в зале, смотрят… Швейцар сказал, звонят по поводу чьей-то смерти, не подойти нельзя. Пришлось идти мне. Какой-то мужчина велел сообщить Зорнице, что Ангел Борисов повесился…
– Вы знаете, кто звонил?
– Она думала, что приятель Борисова…
– Фамилия Патронев вам ничего не говорит?
– Вроде он… Да, я слышал эту фамилию от нее.
– Что вы знаете об отношениях Зорницы и Ангела Борисова?
– Он ее очень ревновал.
– А в каких отношениях они были в последнее время?
– Не знаю… В последнее время у меня были дома неприятности – дочь заболела гепатитом. Я почти не видел Зорницу. Только те два дня, что мы ездили на конкурс…
– Во сколько вы выехали в Стара-Загору? Расскажите подробно о том дне, когда вы отправились на конкурс.
– Я отработал в утренней смене, и мы выехали после обеда, часов в пять.
– Во сколько приехали в Стара-Загору?
Вот он, главный вопрос! Я так и впился взглядом в лицо Билялова.
Он не поднял головы. Немного помедлил. Потом ответил:
– Ночью… часа в три.
Не поторопился ли я со своим вопросом? Я встал, якобы для того, чтобы налить себе воды из графина, а на самом деле – чтобы скрыть свою досаду.
Мгновенье он пристально смотрел на меня.
Я сел и спокойно заметил:
– Долго же вы добирались…
– Мы остановились в мотеле, не доезжая Пловдива. Ужинали там в ресторане, потом в Пловдиве немного погуляли. Вечер был очень теплый. Посмотрели программу в баре и в полпервого тронулись дальше.
– Может официант или кто другой это подтвердить?
– Мне нужно алиби, так я понимаю?
– Ничего не поделаешь, такое правило.
– В ресторане нас обслуживал официант – молодой человек, но плешивый. А в баре я никого не запомнил…
Итак, Красен Билялов подтвердил то, что я уже установил, а именно: они приехали в Стара-Загору поздно ночью. Тем самым он опроверг показания Зорницы – она ведь говорила совсем другое. Почему?.. Я отложил выяснение этого вопроса. К нему нужно подготовиться. Попрощавшись с Биляловым, я мысленно пригрозил ему новой встречей. А пока пусть думает, что у него есть алиби.
Зорница утверждала, что они приехали в Стара-Загору вечером. Что она рано легла спать – отдохнуть перед конкурсом. Это, конечно, более правдоподобно, чем ночные прогулки и хождение по барам, о чем рассказывал Билялов.
У меня есть ее устные показания (которые могу подтвердить один только я), но они потеряли силу, поскольку Зорницы больше нет. Несомненно, однако, что и этот ее рассказ был выдумкой, в которую она настолько поверила, что выложила ее со своей обычной непосредственностью. Тогда у меня не было оснований сомневаться в истинности ее рассказа, но позднее, заметив ее способность преображать действительность, подавать ее в выгодном свете, я отправился в Стара-Загору, чтобы окончательно убедиться в ее способности к устному творчеству. (И, как известно, убедился).
Тем не менее оставался открытым главный вопрос: зачем она плела небылицы, вместо того чтобы рассказать, как вместе со своим работодателем приятнейшим образом провела время по пути в Стара-Загору? Может быть, ей просто не хотелось признаваться, что она развлекалась в тот самый момент, когда ее возлюбленный накинул себе петлю на шею? Она выдала свою версию, уверенная, что никто не станет ее проверять, но, наверное, и отказалась бы от нее с легкостью, считая, что в смерти Борисова она не виновата.
Пока я в раздумьях об этом разгуливал по комнате, явился Донков. Дело в том, что среди предметов, которые мы изъяли в квартире Зорницы для лабораторного исследования, был листок бумаги. Обыкновенный листок почтовой бумаги, который лежал поверх стопки таких же листков. Если Зорница писала перед смертью письмо или записку, то вполне вероятно, что она подкладывала эту стопку под лист, на котором писала, и на верхнем листке стопки могло что-то отпечататься.
И вот теперь по виду Донкова я понял, что он пришел с важным известием. Осторожно достав из портфеля папку, он бережно открыл ее и показал мне чистый листок бумаги в клетку.
– Его подкладывали, когда писали, и не один раз. По крайней мере два текста отпечатались. Писали шариковой ручкой, следы бледные, плохо поддаются расшифровке, один наложился на другой. Наверху, – Донков показал где, – более четкие следы одного из текстов. Сотрудникам лаборатории удалось разобрать следующие слова: «Товарищ следователь». По всей вероятности, это начало письма. Можно предположительно установить еще три отдельных слова: где-то ближе к верхней части листка слово «сберкнижка», ниже «решение» и в самом низу – «вины».
Донков протянул мне сделанную в лаборатории копию листка, на котором прочитанные слова исчезнувшего письма были расположены на соответствующих местах. Шифрограмма исповеди мастерицы сувениров.
Я доложил Троянскому о допросе парикмахера, о письме Зорницы, адресованном не иначе как… мне. Это казалось логичным, если она покончила жизнь самоубийством. Самоубийцы нередко испытывают потребность сообщить человечеству, что они самостоятельно приняли свое решение, а иногда подробно объясняют причины, побудившие их это решение принять.
