Я доложил Троянскому о допросе парикмахера, о письме Зорницы, адресованном не иначе как… мне. Это казалось логичным, если она покончила жизнь самоубийством. Самоубийцы нередко испытывают потребность сообщить человечеству, что они самостоятельно приняли свое решение, а иногда подробно объясняют причины, побудившие их это решение принять.
Я вновь обшарил все углы ее квартиры. Содержимое мусорного ведра, однажды уже внимательнейшим образом исследованное, снова стало объектом моего тщательного анализа. Печки не было, Зорница обогревала свою квартиру рефлектором, пепла я нигде не обнаружил. Я осмотрел землю под окном – на случай, если она выбросила письмо. Безрезультатно. Оно исчезло, но не было никакого сомнения, что она его написала. Теперь письмо будет фигурировать в деле, если можно так выразиться, заочно, как факт очень весомый. Даже более весомый, чем если бы оно было найдено. Но гадать о его содержании – все равно что воскрешать тени прошлого.
Я вновь перелистал материалы по делу о самоубийстве Ангела Борисова. Все данные лабораторных исследований.
Протокол вскрытия. Там была одна подробность, которой я раньше не придавал значения: было отмечено сильное сужение коронарных сосудов сердца.
Я позвонил хирургу, делавшему вскрытие.
– Хорошо помню этот случай, – сказал он. – Меня удивило, что этот человек никогда при жизни не жаловался на сердце. Если не ошибаюсь, я даже спросил вас, выясняли ли вы, где он лечился, какие принимал лекарства и прочее.
– Да, – ответил я, – выяснилось, что он нигде не лечился и никто из его близких никогда не слышал, чтобы он жаловался на здоровье.
– У него были ненормальные для его возраста изменения в сердце. Но большинство больных привыкают к своему состоянию, не придают ему значения, интуитивно приспосабливают свой образ жизни к болезни. Острых приступов у них обычно не бывает вплоть до инфаркта. Для этого человека первый инфаркт был бы концом…
– Вы уверены, что у него не было сердечного приступа в тот вечер, перед смертью?
– Данных о тромбозе нет. Но физическая перегрузка или психический стресс могли вызвать функциональные изменения… Так что сердечный приступ с болями, тошнотой, удушьем у него вполне мог быть.
Да, Борисов или не знал, или не хотел никому говорить о своем самочувствии. Однако под влиянием тяжелых переживаний оно могло ухудшиться и вызвать не просто боли в сердце, но и состояние угнетенности и даже депрессию и отказ от жизни…
Эти соображения, как вы можете убедиться, опять-таки служили подтверждением версии о самоубийстве.
Мой рассказ – как лодка, сначала плывшая по широкой реке и вдруг попавшая в тесное ущелье, где течение настолько стремительно, что никаких отклонений от курса по собственному усмотрению и для собственного удовольствия позволять себе нельзя.
Около семи позвонила Неда.
– У тебя есть время со мной повидаться? – спросила она.
Я помедлил с ответом, и, вероятно, поэтому Неда начала оправдываться:
– Извини, что я к тебе пристаю. Ты очень занят?
– Случилась одна неприятность…
Я колебался: сказать Неде о смерти Зорницы или не говорить.
– Да знаю я, что случилось, – сказала Неда. – Потому-то и хочу с тобой повидаться. Приходи в подвал, ладно?
– Когда?
– Когда сможешь. Я весь вечер буду дома. И купи коньяк.
Я обещал.
Откуда она узнала о судьбе Зорницы?
Неда встретила меня молча, только взглянула быстро и как-то испуганно. Закутанная в одеяло, она сидела на кровати, прислонившись к стене. Бледная, с красными пятнами на щеках, она вся дрожала, глаза ее лихорадочно блестели.
– Да у тебя, похоже, температура, – сказал я и приложил ладонь к ее лбу.
Лоб был горячий.
– Наверно. Но я наглоталась таблеток, так что до завтра, думаю, все пройдет.
– Ты сама-то не очень в этом уверена.
– Не важно. Коньяк принес?
Я вытащил бутылку из кармана плаща.
В печке горела только одна спираль, другая не действовала – видно, не выдержала перегрузки. В подвале было сыро и холодно.
– Сейчас я тебе печку починю.
Давно бы надо купить новую, только Неда с непонятным упорством отказывалась, словно не в силах была расстаться со своим своенравным прибором отопления.
– Буду тебе благодарна, – сказала она.
– Только придется ее на время выключить, чтобы остыла.
– Тогда не надо. Попозже. Да садись же! Если тебе холодно, не раздевайся.
Я все-таки снял плащ – тем самым я надеялся хотя бы внушить Неде, что в подвале тепло. Психотерапия, так сказать.
– В чайнике горячий чай. Налей мне и добавь коньяку.
– Сколько?
– Полчашки.
Смесь получилась довольно крепкая. Я налил и себе. Мы чокнулись. Неда с закрытыми глазами отпила большой глоток и с облегчением вздохнула.
Мне тоже не мешало сейчас выпить, расслабиться. Я вдруг осознал, что уже двое суток верчусь вокруг запротоколированных и незапротоколированных воспоминаний об этих самоубийцах, точно лиса вокруг винограда, в надежде, что удастся что-нибудь сорвать… После первого же глотка в голове у меня прояснилось. Я улыбнулся Неде.
– Я перед тобой виновата, – сказала она.
– Не выдумывай.
– Виновата! Во-первых, глупо было идти и требовать деньги от… этой, которая умерла.
– Откуда ты знаешь, что она умерла?
– Донков сказал.
– Ну, и дурак!
– Как будто это помешает тебе… в твоей охоте на людей!
– Есть же правила…
– Не надо было нам с Евой ходить к Зорнице – или как там ее звали…
– Это не имеет значения.
– Как знать! Кроме того, я забыла тебе сказать нечто важное, потому что… потому что просто это вылетело у меня из головы! – Она подкрепилась еще одним глотком и продолжала: – Сначала мы разговаривали нормально, вежливо… Она спросила, о каких деньгах идет речь, и Ева сказала, что видела у отца на сберкнижке восемь с лишним тысяч, потом он их снял с книжки, теперь эти деньги куда-то исчезли – им негде быть, кроме как у нее. Тогда она встала, распахнула дверь в кухню и сказала кому-то: «Эти девушки требуют деньги Ангела Борисова». Мужской голос ответил: «Слышу!» – «Ну, так как же?» – спросила она. Но ей ничего не ответили… Она вернулась к нам, и тут начался скандал. Мы ушли. Убежали.
– Вы видели этого человека?
– Нет. Только голос слышали. Она, похоже, хотела, чтобы мы узнали, что в доме есть мужчина. Ей так легче было нас выгнать.
– Почему ты мне сразу не сказала?
– Что? Что мы слышали голос? Подумаешь! Меня потрясло, как эта женщина разъярилась, она была просто не в себе, даже взгляд у нее стал, как у сумасшедшей… Сегодня утром, когда я узнала, что она сделала с собой, я подумала, может, тот, кто сидел в кухне, знает, почему она это сделала?.. Ведь он, должно быть, последний человек, который видел ее живой.
– Может, и знает. Но кто он? Неда пожала плечами.
Так… рядом с Зорницей появился еще один мужчина – вернее, пока только его голос. Борисова нет в живых. Патронев уже несколько дней как лишен свободы передвижения.
Задумавшись, я не уловил перемены, происшедшей с Недой. Того поворота, к которому она с самого начала вела меня. Опустив глаза, она сосредоточенно склонилась над чашкой, с удовольствием вдыхая пары коньяка. Как я теперь понимаю, она готовилась к давно назревшему разговору. Много раз за внешним проявлением ее чувств я угадывал какое-то подводное течение. Но это вызывало у меня обратную реакцию – я всеми силами старался не прикасаться к ее жизни, уверенный, что от всяких мер предосторожности и советов, которые обычно спешат дать окружающие (люди вроде меня – непосредственно заинтересованные), нет никакого толку. Я ничего не знал, и потому без труда сопротивлялся соблазну давать советы, указывать правильный путь и прочее. Мне не приходило в голову, что мое участие могло иметь и другое значение – допустим, Неда – жертва и нуждается в моей помощи.
Нуждается в помощи!.. Запоздалая мысль.
– Хорошо, что произошла вся эта история, – сказала Неда, – иначе я не поняла бы самого важного – того, что я занимаю чужое место.
– Какое место?
– Рядом с тобой. Тебе нужен человек, на которого ты мог бы положиться. А во мне то, чем ты занимаешься, вызывает отвращение.
– Ладно, брось эти глупости насчет верной жены, помощницы сотрудника милиции!
– Я тебе не жена, – ответила Неда. – И не понимаю, почему я до сих пор с тобой… И почему ты со мной?
Я помолчал, глядя как она пьет чай с коньяком.
– А я не понимаю, почему ты так говоришь… Нет, пожалуй, у меня есть одно объяснение.
Она горько улыбнулась:
– Не может у тебя быть никакого объяснения… Какое у тебя объяснение, скажи, ну?
– Мы дошли до перекрестка, где пути расходятся… Она покачала головой с видом человека, которого не понимают и никогда не поймут.
