новым высказыванием.
Это была самая совершенная студия, в которой Андреа приходилось бывать.
– Солнце может быть беспощадным в самые жаркие летние дни, но оно того стоит, – Джудит остановилась у мольберта, на котором стояла ее, по всей видимости, последняя работа. – Вот это, мне кажется, вам было бы интересно увидеть.
Андреа не позволила себе всмотреться в детали. Сначала она прочувствовала работу, от которой возникало чувство, будто ты стоишь на палубе крошечного судна, которое качается на волнах грядущей бури. Джудит держала работу на солнце, чтобы создать ощущение неопределенности. Обрывки букв и фотографий калейдоскопом складывались в мрачный, зловещий коллаж.
– Это одна из моих самых тяжелых работ, – сказала Джудит почти извиняющимся тоном. – Мои работы обычно называют мужскими или мужественными, но…
– Они просто не понимают женскую ярость, – закончила за нее Андреа. Она встречала подобное непонимание и у своих профессоров. – Ханна Хех [31] в свое время выслушивала то же дерьмо, когда выставлялась вместе с дадаистами, но меньше чем через двадцать лет после смерти удостоилась собственной выставки в Музее современного искусства в Нью-Йорке.
Джудит покачала головой:
– Вы действительно самый потрясающий маршал, которого я встречала в своей жизни.
Андреа не стала уточнять, что она всего полтора дня как маршал. Она внимательно изучила картину, читая слова, вырезанные из разных текстов: какие-то были написаны от руки на тетрадном листке, какие-то напечатаны на машинке, какие-то – на компьютере.
Убью тебя чертова сука умри еврейская шлюха развратная сука жидовка дьявол убийца ледяная королева сукины дети членососка педофилка кровопийца жополизы под Соросом проститутка…
– Это угрозы, которые получила ваша бабушка? – спросила Андреа.
– Это не те самые угрозы, но некоторые из тех, которые она получала долгие годы. Они на самом деле не такие и ужасные, если сравнивать. – Джудит рассмеялась, но не весело. – Мое мнение, конечно, расходится с бабушкиным и дедушкиным, но мы однозначно согласны в одном: современные обдолбанные сторонники теорий заговора весьма пугающие люди. У нас не еврейская семья, кстати. Я думаю, эти психи считают, что это худшее слово, которым можно нас обозвать.
Андреа стала рассматривать фотографии, разбросанные по полотну вместе с грязными ругательствами. Джудит использовала нитки и цветные карандаши, чтобы объединить их под одну тему. Франклин Вон со звездой Давида на лбу. Молодая Джудит в школьной форме с отрезанной грудью. Эстер в мантии с крестиками на глазах. Мертвая крыса лапками вверх с пеной у рта.
– Нашла бедняжку в бассейне, – показала Джудит на крысу. – В прошлом месяце бабушка повесила кормушку для птиц, и они тут же выползли с протянутой рукой.
Андреа передернуло. Ей не хотелось представлять себе крыс с настоящими руками.
– Я заплатила какому-то парню в Новой Зеландии, чтобы он прифотошопил пену изо рта, – добавила Джудит. – Удивительно, чего только не найдешь в интернете.
– Это точно, – сказала Андреа, хотя знала, что есть вещи – и люди, – которые оставались невидимыми даже для интернета. Она усмирила свою творческую зависть и постаралась напомнить себе, почему она вообще здесь. У Джудит явно была привычка, присущая жителям маленьких городков, – делиться с новыми людьми сразу всем. Или ей просто отчаянно хотелось, чтобы кто-то понял, чем она занимается в своей студии. Как бы то ни было, женщина, похоже, была открыта для прямых вопросов.
Так что Андреа спросила:
– Вы подписываете свои работы фамилией Вон?
– Нет, боже упаси. Я бы не вынесла такого внимания. Я использую второе имя матери, Роуз. Джудит Роуз.
Андреа кивнула, сделав вид, что ее сердце не выпрыгнуло из груди при упоминании Эмили.
– Вы очень хороши. Должно быть, она гордится вами.
Джудит явно смутилась.
– Кэт не сказал вам?
– Не сказал мне что?
Джудит молча пригласила Андреа следовать за ней в дальний конец комнаты. Она остановилась перед стеллажами от пола до потолка с огромными холстами. Она перебрала несколько работ, прежде чем остановилась, и взглянула на Андреа через плечо.
– Будьте снисходительны. Это был мой первый коллаж. Я была возраста Гвиневры. И полна страха и гормонов.
Андреа не знала, чего и ожидать, когда Джудит перевернула холст с очень примитивным коллажем. Он вызывал те же темные и тревожные чувства, но не с такой силой. Было понятно, что Джудит работала над созданием собственного видения; также было понятно, что темой коллажа стала смерть ее матери. Фотографии Эмили шли по кромке холста, они были сшиты грубой черной нитью, какой пользуются после вскрытия.
Андреа подыскивала нужные слова.
– Это…
– Сыро? – Джудит самокритично усмехнулась. – Ну да, вот почему я показываю это далеко не всем. Даже мой агент его не видел.
Андреа постаралась придумать вопрос, который задал бы человек с улицы.
– Это ваша мать?
Джудит кивнула, но фотография Эмили из старшей школы, расположенная в углу картины, была настолько знакома Андреа, что она могла бы описать ее с закрытыми глазами. Объемные завитые волосы. Светло-голубые тени. Подведенные губы бантиком. Ресницы в скомкавшейся, как паутина, туши.
– Все говорят, что Гвиневра напоминает ее, – сказала Джудит.
– Напоминает. – Андреа наклонилась, чтобы рассмотреть поближе. Как и в более поздней работе, Джудит перемешала фотографии с обрывками текста. Листы линованной школьной тетради были беспорядочно разбросаны по холсту. Все фразы были написаны одним и тем же закругленным почерком, с завитками, как у очень эмоциональной юной девочки:
Люди такие ЗЛЫЕ… Ты НЕ заслуживаешь того, что они говорят… Продолжай двигаться вперед… ТЫ НАЙДЕШЬ ПРАВДУ!!!
– Вы написали этот текст? – спросила Андреа.
– Нет, это из письма, которое я нашла в вещах матери. Думаю, она написала это самой себе. В восьмидесятые все увлекались позитивными установками. Мне так жаль, что я разорвала его тогда. Хоть убей, не помню больше ни слова оттуда.
Андреа заставила себя повернуться к Джудит. Она не хотела показаться чересчур оживленной, или возбужденной, или нервной, или напуганной – в общем, показать хоть какую-то из эмоций, от которых у нее будто пятки покалывало. Столько фотографий Эмили. На некоторых она с друзьями. А на некоторых – в пронзительном одиночестве.
Что произведение шестнадцатилетней Джудит могло рассказать ей об убийстве семнадцатилетней Эмили?
– Очень плохо? – Джудит явно переживала. Андреа знала, каково это – когда человек, чье мнение ты ценишь, отводит взгляд.
– Нет, это примитивно, но очевидно, что вы работали над чем-то очень важным. – Андреа подняла руку к груди. – Я чувствую.
Джудит тоже прижала руку к груди, потому что явно чувствовала то же самое.
Так они и стояли – две женщины, приложившие руки к сердцу, две женщины, которые могли быть сестрами, – пока Андреа не заставила себя вновь посмотреть на
