армию и направлен на австрийский фронт рядовым четыреста шестьдесят седьмого пехотного Кинбурнского полка. Осенью тысяча девятьсот семнадцатого года возвратился в Екатеринбург, снова поступил в типографию. В ноябре семнадцатого года подал заявление о приеме в партию большевиков. В январе восемнадцатого был принят в ее члены. В декабре семнадцатого в составе красногвардейского отряда участвовал в боях с войсками Временного правительства. С января девятнадцатого года служил в автоброневом дивизионе особой группы войск Дыбенко. Участвовал в боях против Деникина. За боевые заслуги награжден орденом и медалью. Закончил Военно-политические курсы высшего политсостава при военной академии. В Красной армии был начальником политотдела кавалерийской бригады. С тысяча двадцать третьего года – негласный заместитель Захарова – Мейера по политчасти «ЭПРОНа». С одна тысяча тридцать пятого года – замполит части номер сорок шесть сто тридцать четыре в Севастополе.
– У всех троцкистов, как ты выразился, революционные биографии, – заметил Викторов. – Однако это не мешало им готовить покушения на наших вождей и организовывать заговоры. Впрочем, – он потянулся, подмигнув коллеге, – я должен сам пообщаться с ним, тем более он строчит заявления вот уже несколько дней.
Михаил Андреевич, положив перед собой чистый лист бумаги, принялся размашисто записывать: «Заявление подследственного арестованного Шаткина М. А. Сообщаю вам, что я был помещен в камеру площадью 7,5 квадратных метра, где находилось восемнадцать человек. В качестве питания я получал один раз в сутки тарелку воды и крупы без всяких жиров. Во время допросов следователями Кондаковым, Дроновым и Щербаковым по отношению ко мне применялись угрозы расстрела без суда и следствия, а также пытки».
Закусив карандаш зубами, Шаткин задумался. Действительно ли это можно назвать пытками? Ему не ломали пальцы, не жгли каленым железом, но изо всех сил старались, чтобы, кроме моральных страданий, он испытал и физические.
Молодой наглый следователь Валерий Дронов, вызвав его в комнату для допросов, небрежно указал на табурет с широкой расселиной посередине.
Когда Михаил Андреевич опустился на него, острая боль полоснула по ягодицам. Так, корчась в муках, он сидел больше часа, выслушивая угрозы об аресте жены и дочерей.
Выбившись из сил с трудным подследственным, Дронов ушел, передав его напарнику Щербакову, начавшему играть в известную игру о добром и злом следователе.
Щербаков не угрожал, не стучал кулаком по столу, а лишь вежливым тоном просил Михаила Андреевича быть благоразумным, содействовать следствию и выдать своих товарищей по зиновьевско-троцкистскому блоку.
Фамилии этих людей были написаны на листе бумаги, который Щербаков заботливо положил перед Шаткиным.
Бывший замполит, бросив беглый взгляд на список, усмехнулся:
– Половины этих товарищей я не видел в глаза.
Это заявление не смутило Щербакова.
– Наши враги хорошо маскируются, – заметил он. – Если вы сделаете так, как мы просим, то тем самым поможете нам. Поверьте, суд учтет ваше содействие.
Что он тогда ответил?
«Я никогда не был подонком».
После этих слов игра в доброго следователя прекратилась.
«Они оставили мне выбор, – продолжал писать Михаил Андреевич, – или умереть на следствии без возможности реабилитации, или пойти на все их требования, с тем чтобы на суде вскрыть истинное положение вещей. Прошу принять меры».
Еще раз внимательно перечитав жалобу, он уже собрался подписать ее, как в стальной двери камеры щелкнул замок, и надзиратель равнодушно пробасил:
– Шаткин, на выход. К следователю.
Михаил Андреевич вздохнул. Сколько еще он выдержит?
Переступив порог кабинета, бывший эпроновец с изумлением взглянул на незнакомого высокого черноволосого мужчину лет тридцати пяти.
Тот, улыбнувшись, показал рукой на стул.
– Садитесь, пожалуйста. Мне передавали, что вы хотите меня видеть. Я старший следователь Анатолий Петрович Викторов. Давайте сюда ваше заявление.
Арестованный протянул ему лист.
Анатолий Петрович бегло ознакомился с содержанием.
– Все понятно. Значит, виновным себя не признаете?
– Нет.
