Ефим знал о странных обезъянках, недавно привезенных в Институт.
Эти, похожие на маленьких грустных гномов, человекообразные существа обладали непонятной чувствительностью ко всему, что происходило в окружающем мире.
Особенно болезненно они реагировали на сцены насилия. Когда они видели, как в соседней клетке лиса душит и поедает брошенную ей лаборанткой мышь, то, начинали дрожать и жалобно взвизгивать. Изящные обезьянки, наблюдая чужое горе, зачастую теряли сознание, а случалось, даже получали инфаркт.
Но самым странным было то, что, к удивлению ученых, в их сосудах текла кровь по составу полностью совпадающая с человеческой. Ее можно было напрямую переливать лбюдям. Ни у одного животного на Земле не было такой крови.
Это было тем более непонятно и необъяснимо, что кровь других ближайших родственников человека – горилл и шимпанзе была весьма далека по составу от человеческой, и, разумеется, никак не годилась для переливания.
– Он, наверное, понимает, что их для опытов готовят… – продолжала Галина. – Вот есть и перестал… Уморить себя хочет! Я ему вчера банан давала, так у меня он взял!.. Ни у кого не берет, а у меня взял! А, сегодня утром пришла, – он лежит, не встает! Слабый уже совсем… Ручки ко мне потянул, плачет, как ребенок… Ну, и Вика, тоже там был… Антенну налаживал… Мы Макара Леонтьевича и упросили нам Боню отдать… А то ведь умрет… Пусть пока у меня в подсобке поживет… Я его покормлю!.. Из моих-то рук он есть не отказывается… А потом, мы договорились с Макаром Леонтьевичем, он акт составит и Боню обратно в питомник отправят, как непригодного к использованию… Смотри, какую я ему шапочку связала! Правда, ему идет?
– Да, очень. – согласился растерянный Мимикьянов.
– Эй, Ефим, ты с кем это там? – услышали они, и вместе с маленькой обезьянкой оглянулись. К ним направлялся Владимир Иванович Городовиков.
– Тут только свои. – ответил Ефим.
– Ну, отлично! – одобрил комендант. – Давай все ко мне чай пить, а?
– Чи-а-а… – тихо произнесла обезьянка.
Комендант вгляделся в шубу инженера Контрибутова и, увидев там маленькое глазастое личико, застыл с открытым ртом. Постоял так, потом пожал плечами, и шепотом добавил:
– С пирожками!
Майор поднялся со скамейки.
Он решил подняться на башню к Володе Городовикову.
Не желая больше блуждать в темных недрах архитектурного левиафана, Мимикьянов направился к третьему подъезду, откуда лестница прямо вела в комендантскую башню. Выйдя из ниши, он оглянулся, и не заметил ничего настораживающего.
Но все-таки Ефим старался не выходить из отбрасываемой стеной нефтяной тени.
Вокруг, как будто, все было спокойно.
Ни спиридоновцы, ни представители холдинга «Излучающие приборы» в хозяйственном дворе, к счастью для него, так и не появились. Электромагнитную сущность здесь он, естественно, и не ожидал. Но, когда он уже дошел до освещенного входа и взялся за ручку двери, то услышал за своей спиной резкий громкий голос:
– Ефим Алексеевич!
Майор оглянулся.
Со стороны освещенной улицы к нему приближалась женщина в светлом платье.
Это была Инна Лилипуц.
Копна ее седых волос светилась в темноте.
– Добрый вечер, Инна. – произнес Ефим, ощутив, как дернулись его нервы.
– А я иду… Только про вас подумала и вижу – вы! – с чуть заметной улыбкой произнесла Инна. – Это – к случаю. Он спрашивал про вас!
– Кто? – насторожился майор.
– Владеющий формулой. – ответила Инна.
– Что он спрашивал? – пытался разобраться в словах поселковой сумасшедшей майор.
– Спрашивал, что вам известно о нем…
– Интересно. И что ты ответила?
– Да я, ничего не ответила… Он посмотрел мне в голову, и сам все понял… – пожала плечами женщина.
– А что он понял?
– Что вы о нем знаете! – Инна посмотрела на Мимикьянова так, словно хотела втянуть его в темные отверстия своих бездонных глаз.
– Да? – озадаченно спросил Ефим.
– Да. – кивнула женщина.
– А ты видела его? – пытался выяснить хоть что-то определенное майор.
– Нет. Не видела.
Мимикьянов вздохнул.
– А как же ты с ним разговаривала? В маске он, что ли, был?
– Неужели вы не понимаете? – удивилась Инна.
– Нет. – теряя терпение, произнес майор.
– Ну, как же! Он может разговаривать, откуда захочет. Он же не голосом разговаривает…
– А чем? – громче, чем следовало, спросил майор. – Чем он разговаривает?
– Головой…
– Да я понимаю, что не ногами. А как он это делает? – с трудом сдерживая раздражение, произнес Ефим.
– Делает и все!
Майор молчал.
Он не знал что сказать.
Видимо, его мозг просто устал за день.
– Я пойду, Ефим Алексеевич! У меня – дела! – занятым, хотя и доброжелательным голосом произнесла Инна Лилипуц и, резко повернувшись, быстро двинулась к освещенной улице.
Ефиму казалось, что она словно бы не идет, а летит, не касаясь ногами земли. Майор вгляделся. Но женская фигура, на мгновение мелькнув под фонарем, скрылась за углом.
Мимикьянов набрал в легкие воздух, и медленно, надувая щеки, выдохнул его обратно. Нелегким выдался для него этот день в любимой Колосовке.
Постояв еще с минуту, он открыл дверь, ведущую в институтское здание.
По каменной слабоосвещенной лестнице он поднялся на пятый этаж и оказался у знакомой двери.
Он постоял около нее, но не стал стучаться, а подошел к узкой, металлической лестнице, какие бывают на кораблях. Лестница вела на крышу комендантской башни.
Крыша была плоской. Ее окружала невысокая кирпичная сренка с зубцами, как в настоящей крепости. Посередине башни возвышался большой каменный куб – вентиляционная шахта. Над ней на тонкой стальной мачте горели красные рубиновые сигнальные огни…
В Институтские времена над вентиляционной шахтой существовала специальная металлическая площадка. На ней размещалось антенное хозяйство отдела излучающих приборов. Туда вела еще одна корабельная лесенка из тонких металлических прутьев. Теперь она вела в пустоту.
Площадку и приборы демонтировали три года назад.
Ефим прошелся по крыше и приблизился к окружающим ее крепостным зубцам. Опершись о стенку рукой, он поднял лицо вверх.
Над ним висели бесчисленные, как зерна манной крупы звезды. Они казались совсем мелкими рядом с раздобревшей зеленоватой Луной. Чуть светился фиолетовым цветом западный горизонт, а внизу разбегались по немногочисленным поселковым улицам неяркие огни окон и фонарей Колосовки.
Ефим опустил взгляд вниз и заинтересовался тем, что увидел.
Прямо под башней горел на тонком столбе уличный фонарь. Он освещал стоящий рядом тяжелый джип, похожий сверху на огромного майского жука. Рядом с внедорожником стояли двое – мужчина и женщина. Они о чем-то беседовали.
Женщину он узнал сразу, сначала по светлому платью, хорошо различимому в фонарном свете, а, затем, и по гладкой прическе. У автомашины стояла Галя Стороженко.
Ефим вгляделся в мужчину. Конечно, он находился высоко над беседующими, даже сильный фонарь не заменял дневного света, и ракурс был не лучшим для наблюдения, но Ефим его узнал.
С Галей Стороженко беседовал совладелец и начальник службы безопасности акционерного общества «Флора» Виктор Михайлович Чечулин.
Насколько он мог судить, беседа между ним и Галиной Васильевна проходила вполне спокойно и даже дружественно. Мужчина несколько раз дотрагивался до Галиной руки, а та по-женски иллюстрировала какие-то свои слова движением ладоней перед его лицом. Разумеется, слов разобрать Ефим не мог, но дважды до него долетал хорошо ему знакомый Галин грудной смех.
«О чем это Галина Васильевна так мило беседует с человеком, который, по ее же словам, собирается ей жестоко мстить? – подумал он. – Или ей удалось доказать Чечулину, что она ни к случаю с Сабаталиным, ни к поджегу КАМАЗов никакого отношения не имеет? Или… Или вообще никто гражданке Стороженко мстить не собирался?»
Виктор Михайлович взял Галину руку и поднес к своим губам.
Галя руки не отняла. Попрощавшись, Виктор Михайлович погрузился в свой жукоподобный вездеход и укатил в темноту.
Галина Васильевна махнула ему на прощание ладошкой и, энергично, повернувшись, направилась куда-то вдоль бесконечной институтской стены.
«Ну вот, а еще говорят, в наших местах заключения плохо поставлена воспитательная работа! – отметил Ефим, имея в виду две судимости с отбытием наказания в колониях общего и строгого режима, имеющиеся у гражданина Чечулина. – Не всякий мужчина поцелует женщине руку на прощание.»
Майор почесал рукой начавший колоться подбородок, потом морщины на лбу и вернулся к вентиляционной шахте. Постояв в раздумье, он решил, что в ногах правды нет и сел прямо на крышу.
Опершись спиной о стенку вентиляционной шахты, Ефим сидел и вспоминал, как они, вот так же, опершись туловищами о теплые кирпичи, сидели на башне в конце мая с Володей Городовиковым. До оглашения приказа о ликвидации Института оставалось совсем немного – месяца полтора, но тогда они еще не знали об этом.
