Не усомнится… даже если придется убить собственную мать. Вика не любила вспоминать об этом с тех пор, как они достигли относительного перемирия, но и забыть не могла. Получается, в этом больном подсознании нет не только запретов, но и привязанностей, любви, раз она могла так поступить?!
– Вообще, это изучают неоправданно мало, – продолжила Мария. – Потому что такие особенности встречаются только у людей с очень тяжелыми диагнозами. Как правило, до своего обнаружения они успевают неоднократно нарушить закон. Поэтому их стремятся изолировать, избавиться от них… А зря! С достойным изучением проблем мог бы появиться способ помочь им. Это же уникальные люди! Их глаза видят по-другому, уши слышат по-другому… Они объективно оценивают реальность и принимают радикальные решения! Вы и я будем избегать риска любой ценой. Они же пойдут на него, не дрогнут, потому что знают: точность действий поможет им. Они даже не задумываются о неудаче!
– Как-то вы их слишком идеализируете…
– Я? Нисколько. Просто стараюсь рассматривать без эмоциональной окраски. Мы же говорим о целой группе людей, обобщенно, а не о каком-то конкретном убийце, который успел на тот свет десяток детишек отправить. Рассуждать в теории очень легко. Сталкиваться с такими людьми я бы не хотела.
Она даже не представляет, насколько близко «такой человек» был все это время. Оно и к лучшему. Пусть не представляет дальше.
– А странно, что вы заговорили об этом…
– Почему? – удивилась Вика. – Я предупреждала, что вопрос не самый обычный! Но вы – психолог, вот я и спросила.
– Нет, я не о том. Раньше мне казалось, что это узкопрофессиональная тема, которая просто так никого не интересует. Люди предпочитают видеть сумасшедших в фильмах ужасов, а не обсуждать их со специалистами в скучных философских беседах. Тем не менее даже за время пребывания здесь вы уже второй человек, который спрашивает меня о чем-то подобном.
– Второй? А кто был первый?
– Немец этот наш рыженький… Кажется, Матиас.
Матиас? Который знает о Еве? Он-то зачем полез, если Марк просил его не соваться?!
– А теперь я попрошу вас рассказать мне, как изображать состояние аффекта, – тяжело вздохнула Вика.
– Зачем вам это?
– Чтобы, когда я проломлю этому наглому немцу башку, мне было что сказать в суде!
В том, что он ее заинтересовал, сомневаться не приходилось: Ева этого и не скрывала. А раз она позволила себе такое проявление эмоций, значит, она очень заинтересована. Неплохо для первого шага. Внушает уверенность, что он прав.
– Что ты думаешь? – спросила она.
– Я не могу поверить, что это самоубийство. Слишком оно… корявое, что ли. Нелогичное. Но в то же время я там был, все видел. Не похоже, что у Ники была компания или что смерть ее была насильственной. Это выглядит как самоубийство чистой воды. Поэтому я и хочу, чтобы ты посмотрела. Ты можешь заметить что-то такое, что я пропустил.
– Я могу заметить и не сказать тебе.
– Можешь, я ведь не знаю, что у тебя в голове происходит! Но какой тебе смысл молчать? Ты делаешь то, что тебе интересно. А молчание прекратит эту игру слишком рано.
Ева улыбнулась. Марк украдкой перевел дух: похоже, получилось! Он уже усвоил, что влиять на нее невозможно, а мотивировать – другое дело.
Хельга, конечно же, попыталась возражать против «вывода ребенка из дома». Однако Марк, редко пользовавшийся своим положением, жестко прекратил все споры. При всем уважении к ее возрасту, она не должна забывать, на кого работает – и Хельга это знала. Да и он не хотел, чтобы Еву видели посторонние, и надеялся провернуть все это быстро.
Девочка оделась быстро, и Марк в очередной раз поморщился. Если книги она выбирала себе сама, то одежду и обувь покупала только гувернантка. С повседневными вещами Хельга еще более-менее угадывала, но с верхней одеждой… Создавалось ощущение, что сказывается военное детство. Вот и теперь Ева стояла перед ним в бесформенном пальто, отдаленно напоминающем офицерскую шинель, грязно-серого цвета. Хорошо еще, что саму Еву это нисколько не заботило!
«Надо будет купить ей что-то приличное», – в очередной раз пообещал себе он, хотя знал, что забудет.
Они вышли из дома и направились к коттеджу Ники. Вокруг было пусто: новость о произошедшем быстро распространилась, немногочисленные обитатели поселка попрятались. Исключение составляли разве что Вика и Мария, прогуливавшиеся вдоль берега, но они были слишком далеко, чтобы разглядеть Еву.
Особого восторга по поводу внешнего мира, который она видела довольно редко, девочка не выказывала. Маршировала она быстро, смотрела только себе под ноги.
– Что, зимняя красота тебя не впечатляет? – поинтересовался Марк.
И, конечно же, не получил ответа. Она никогда не отвечала на вопросы, которые были ей неинтересны.
Возле нужного им коттеджа никого не было. Да оно и понятно: кого к такому зрелищу потянет! Для Марка важнее всего было то, что полиция не приехала.
Он позволил Еве войти первой, закрыл за ними дверь и запер на ключ. Он не знал, что делать дальше, однако девочка и не нуждалась в его руководстве. Она осмотрела обувь, особенное внимание уделив грязным туфлям, прошла в зал, повертела в руках шубку.
– Она в ванной, – на всякий случай сообщил мужчина.
Ноль реакции. Да оно и понятно: в общей сложности он, пожалуй, эту ванную раз двадцать упомянул. Из них двоих скорее он сейчас лишний. Ева была молчалива и сосредоточенна, даже с определенной долей азарта.
Закончив осмотр первого этажа, она пошла на второй. Осмотрела все комнаты и лишь потом заглянула в ванную. Если она и была впечатлена увиденным, то удачно скрыла это. Ни один мускул не дрогнул на бледном, спокойном лице. Она наклонила голову набок, рассматривая лежащий в кровавой воде труп. Даже Марку от нахождения здесь было не по себе, ей – нет. Для Евы не было разницы между этим местом и гостиной. Кресло, торшер, мертвое тело – все это для нее одинаково неподвижные предметы.
Она осмотрела всю одежду, поочередно доставая вещи из общей кучи. В довершение всего она склонилась над Никой. Марк очень надеялся, что хотя бы труп она трогать не будет, но нет – Ева подняла мертвую руку. Правда, очень осторожно, однако это не из уважения к смерти, а чтобы не испачкаться.
Затем девочка обернулась к нему и скрестила руки на груди.
– Ну? – не выдержал Марк.
– Поверить не могу, что мы родственники.
– С Никой?
– С тобой. – Уголки ее губ чуть дрогнули, приближаясь к насмешливой улыбке. – Тебе показалось, что это самоубийство, в котором нет ничего очевидно подозрительного. Я говорю тебе, что это очевидное убийство. Я удивлена, что ты не видишь.
– Не вижу, и в ближайшие полчаса вряд ли увижу! Я понимаю, что издевательства над моим интеллектом тебя вдохновляют, но давай позже, а? Сюда в любой момент полиция нагрянет!
– Не нагрянет, а приедет. И не в любой момент, а еще не скоро. Нагрянула бы – если бы приехали и действительно попытались разобраться в том, что произошло. Но те, кто приедет сюда, просто заберут тело.
– Откуда ты знаешь?
– Если ее смерть так отчаянно пытались замаскировать под самоубийство, то и дальше продолжат в том же духе. От этого не уйти.
Радовало только то, что Ева пока объясняла ему доступными и понятными словами. В остальном радости не было. Во что же эта Ника умудрилась вляпаться, что ее так бесцеремонно убрали?!
– Ева, мне нужно знать, что указывает на убийство. Да, я слепой и сам не вижу. Пожалуйста, покажи! Можно сделать это дома, давай сначала вернемся…
– Нет. Я хочу, чтобы ты увидел все, о чем я говорю.
– Хорошо, но давай хотя бы выйдем отсюда!
– Не вижу смысла.
Вот ведь зараза… В чем-то она пошла ему навстречу, но и от собственных «развлечений» отказываться не собиралась. Зачем она делала это – Марк не представлял. Может, хотела показать свое превосходство над «нормальными». Может, пыталась сделать его лучше, умнее и выносливее.
Как бы то ни было, он лишний раз порадовался, что отговорил Вику идти вместе с ними. Даже ему было тяжело находиться в помещении, пропитанном вязким, сладковато-металлическим запахом крови, от которого тошнота к горлу подступала. А девушке пришлось бы еще хуже!
Ева подняла одну руку и начала загибать тонкие изящные пальчики:
– Они старались скрыть свое присутствие, но ошибки очевидны уже на первом шаге. Ее туфли грязные. Песок и соль. Она шла по снегу. Но возле туфель на полу нет ни капли растаявшего снега. Даже когда он высыхает, остаются грязные мутные пятна. Их нет. Туфли принесли сюда уже сухими. Ее шубка – это два. Ночью, когда она якобы приехала сюда и убила себя, был снегопад.
– Откуда ты знаешь?
– В моей комнате есть окно. – В ее ровный голос не просочилось и капли иронии. Хотя следовало бы! – Ее шуба из натурального меха. Должна была промокнуть. Она была брошена так, что смятая часть меха не могла высохнуть. А она сухая. Как туфли. Тоже принесли сюда просто так. Ее одежда мятая, как будто что-то случилось. Но ее макияж безупречен. Он не был бы безупречен, если бы она кричала и плакала. Или даже пила. Его нанесли на мертвое лицо.
