– Шиповник нынче одолел, – пожаловался он, накрыв ладонями навершие трости. – Его руки, полупрозрачные, тонкие, походили теперь на эту птичью лапу. – Розы-то Лидии Анатольевны погибли, за хозяйкой следом, а шиповнику – что сделается? Растет и растет. Совсем спасу не стало! Я уж предлагал его выкорчевать, но Илья Федорович не разрешили. Астры, помните, ваша матушка передавала? Тоже живы и цветут… Хотите взглянуть?
Саломея хотела.
Она не помнила, чтобы матушка «передавала» астры или вообще хоть что-то, да и сомневалась, что в оранжерее сыщется место для столь простых цветов. А они есть – и живы.
Степан Игнатьевич шел медленно, хромота его за эти годы усилилась, и Саломее стало стыдно, что она потревожила покой старого человека.
– Помните, вы вон там, в кустах, прятались? – Он вывел ее на террасу, за которой начинался сад. Некогда ухоженный, сейчас он разросся и одичал. Поникли ветви деревьев, набросив влажную вуаль тени на кусты, лужайки и развалины клумб. – А наш Борис делал вид, что сердится.
Делал вид? Саломее помнится иное…
– Он был добрейшей души человеком. Четверых дочерей имел…
– И что с ним случилось?
– Ушел, – Степан Игнатьевич открыл стеклянную дверь. – Давно. Когда Федор Степанович с Ильей Федоровичем поругались. Тогда многих уволили.
Сад подобрался вплотную к дому. Неряшливый, дикий, он забросил на участок сети из плетей винограда и пустил вьюнок по каменному парапету.
– Норов у Федора Степановича больно горячий был. Долго они потом помириться не могли! Перед самым несчастьем только, когда Лидия Анатольевна занемогла.
Узкая тропинка вела в глубь сада, туда, где драгоценным камнем в зелени древесной оправы стояла оранжерея.
– И теперь вот… запустеваем.
– Степка! – крик донесся со стороны оранжереи. – Степка, ты кого притащил?!
Голос был женским и каким-то неприятным.
– Степка, иди сюда немедленно!
– Простите уж, – Степан Игнатьевич церемонно поклонился, – но Алиса Сергеевна не любят ждать.
– И ты иди сюда! Не вздумай от меня бегать!
«Бегать» Саломея и не думала. Она сошла с тропы и, наклонившись, с удовольствием коснулась высокой влажной травы. Мягкие колоски скользнули по ладони, и ромашка оставила на коже россыпь желтой пыльцы.
– Что ты там делаешь?! Степка, кто это?
– Саломея, – представилась Саломея, избавляя Степана Игнатьевича от необходимости объясняться. – Меня Илья пригласил.
– Элис.
На вид ей было чуть за двадцать. Высокая, но не настолько, чтобы выделяться в толпе. Стройная, но не до истощенности. С идеальной формы бюстом, с идеальной же формы ногами. Белоснежное бикини подчеркивало золотистый оттенок ее кожи.
И никаких веснушек…
– А вы ему кто? – Она внимательно разглядывала Саломею, явно не зная, стоит ли воспринимать ее появление как угрозу или же следует проявить дружелюбие и заручиться ее поддержкой – на всякий случай.
– Друг.
Элис фыркнула, похоже, не верила она в такую дружбу.
– А я – невеста, – она решила обозначить правила игры. – Отдыхаю вот… медитирую!
Судя по расстеленному на земле покрывалу, крему для загара и свежему номеру «Вог», Элис банально загорала, но постеснялась в этом признаться.
– И тут – вы! – добавила она.
– Извините, Алиса Сергеевна. Мы не думали причинить вам беспокойство.
– Ты вообще думать не умеешь, – огрызнулась Элис. – Чаю нам принеси. И не сюда, а в… в голубую гостиную! Ясно? Ничего не может! Старый уже. На пенсию пора… чего тащишься еле-еле? Рысью побег!
Она покраснела – не то от злости, не то от жары, и Саломея испытала острое желание влепить этой дурочке пощечину. Степан Игнатьевич удалялся неторопливым шагом и почти не хромал.
Элис замолчала. Саломее тоже было нечего сказать.
– Если вы не возражаете, я прогуляюсь по саду, – произнесла она, когда молчание стало уж и вовсе неприличным. – Здесь где-то есть цветы, которые посадила моя мама…
– Цветочки – там, – Элис с готовностью указала на оранжерею. – Которые остались. А я пойду переоденусь. К чаю!
Она подхватила покрывало, крем и белое теннисное платьице, брошенное на траву. После ухода Элис в саду стало тихо. Жужжали пчелы, тучками вилась мошкара. Пахло травой, землей и розами, огромный куст их приник к стеклу оранжереи, словно заглядывал внутрь.
Пусто. Темно. На стеклах – испарина, и надо бы открыть люки, проветрить, только кто будет этим заниматься? В проходе стоят горшки – пустые и наполненные землей. Хозяйка ушла надолго…
Навсегда.
Рассада мертва. Почернела лиана, свесила пожухлые листья. Разросся декоративный плющ. И некое неизвестное растение раскинуло алые флаги цветов. Они качнулись от невидимого ветра, как если бы кто-то потревожил вязкий воздух оранжереи.
Кто?
Саломея не успела обернуться. Удар обрушился на нее сзади. И цветы коснулись ее лица, впились в кожу тонкими иглами колючек. Саломея хотела закричать, но второй удар погасил и крик, и свет.
В этой влажной темноте было спокойно…
Дверь кабинета ударилась о стену. Громкий звук спугнул мысль, весьма важную и на редкость неподатливую.
– Илья! – Алискин голос эту мысль «добил». И Далматов понял, что сейчас будет скандал. – Будь добр, объясни, кто эта женщина и что она делает в нашем доме?!
Женщина? В доме?..
Саломея! Он привез сюда Саломею, потому что им нужно было поговорить в тихом и спокойном месте, а еще потому, что… просто захотелось показать ей дом.
– Я хочу, чтобы она ушла! Немедленно!
– Хоти.
Саломея. «Оракул». Аполлон. Солнце и чаша. Она рассказала о чаше, вернее, чашах, шкатулках и прочих замечательных вещах, хранившихся в доме Ренаты Сергеевны.
Рената Сергеевна «поддерживает» Центр.
«Вливает» в него деньги. Зачем? Он не верит в сверхъестественное. Сейчас Центр приносит доход, но – только в последние месяцы. А до того… почему до того она тратилась на это предприятие, заведомо провальное?
– Илья, ты опять меня не слушаешь!
Он думает. Нельзя мешать ему думать! Тишина должна быть в библиотеке, даже если библиотека спрятана в его голове.
– Детка, скройся, – почти вежливо попросил Далматов, впрочем, не особо надеясь, что просьба его будет исполнена. Алиска обладала чудесным талантом закатывать скандалы именно тогда, когда они менее всего были уместны. И сейчас ресницы ее задрожали, глаза налились слезами, по щекам поползли мокрые дорожки.
– Ты совсем меня не любишь!
– Именно, – согласился Далматов. Похоже, этого разговора избежать ему не удастся. И если так, надо завершить его быстро и без потерь. – Я тебя не люблю. И ты меня не любишь. У нас с тобой сделка, и сейчас ты хочешь пересмотреть ее условия. Тебе кажется, что так будет лучше. Не будет!
– Ты… ты… лжешь…
Она разрыдалась.
– Сейчас ты похожа на мокрую ворону. И вызываешь не любовь, а жалость. Но я не намерен тебя жалеть, поскольку в определенных обстоятельствах ты тоже меня не пожалеешь. Поэтому – будь добра, уйди куда-нибудь. А лучше – собери свои вещи.
– Вещи?! – Алиска взвизгнула.
– Именно. Ты что-то слишком здесь задержалась. Чуть позже я отвезу тебя в город.
Она побелела, покраснела, губы ее приобрели лиловый оттенок, глаза налились кровью.
– Ты об этом пожалеешь, Далматов, – совершенно спокойным голосом произнесла Алиса. – Ты не представляешься себе, как сильно ты об этом пожалеешь!
Вышла она с гордо поднятой головой и даже дверью не хлопнула. Видно, действительно разозлилась. Спустя секунду из коридора донесся крик:
– Степка! Где тебя носит! Долго я чай ждать буду?!
Вот дура!
Но отпускать ее нельзя, во всяком случае, пока Далматов не разберется с Центром, с наконечником стрелы и с неизвестным ему Алексеем Ломовым, дважды женатым, единожды разведенным и ныне покойным владельцем фирмы «Бристоль».
В общем-то, Ксения изложила всю эту историю хоть и сумбурно, но верно. Вот только упустила один момент. Новоявленная госпожа Ломова не только пожертвовала крупную сумму денег на развитие Центра, но и фирму покойного мужа продала Павлу Платонову, родному сыну Ренаты Сергеевны Платоновой, ныне – Кукурузиной!
Фирму он сразу и перепродал, выручив едва ли не втрое большую сумму.
А незадолго до того точно так же он «подзаработал» на перепродаже симпатичного особняка на Лазурном Берегу, доставшегося ему за бесценок от безутешной молодой вдовы…
…и небольшой заводик…
…и коллекцию офортов…
Павел Платонов весьма преуспел, помогая юным вдовам избавляться от ненужного имущества.
Алиса была вне себя от бешенства. Ее прогоняют?! Нет! Ее вышвыривают, как нашкодившего котенка, взятого в дом забавы ради! А она – не котенок!
Но что же делать?!
Единственный человек, способный дать ей толковый совет, ответил сразу:
– Да, милая, слушаю?
Анна Александровна говорила так мягко, что Алиса сразу успокоилась.
