Доживет Ниоба до старости, зная, что мертва Лето, и ребенок ее тоже мертв, и, значит, снам этим никогда не стать явью. Ошибся вещий старец!
Села Ниоба перед зеркалом, не видя отражения, провела ладонью по волосам, утратившим черноту. Ну и что? Амфион не видит ни ее седины, ни морщин… и если так, Ниоба по-прежнему – юна.
Шел по дороге путник. Был он молод и легок на ногу, беспечен, как не надлежит быть страннику, если желает он достичь конечной цели своего пути. Мало ли кто ждет тебя за поворотом? Трещина глубиною с Тартар, человек лихой, или зверь дикий, или же чудовище, одолеть которое под силу лишь герою… и останавливались разумные люди, разводили костры, дожидаясь рассвета.
Но не таков был этот юноша. Он летел по дороге, словно видел ее даже в кромешной тьме – так же ясно, как и днем. За плечом его висел лук, а в руках держал юноша кифару.
Шел он издалека, но горевший внутри него пламень не давал покоя ни душе, ни телу, особенно теперь, когда до цели оставалось всего ничего. Вот и рассвет. Ринулись тени прочь, страшась солнца. Запела земля, отдалились горы. Увидел юноша долину, зеленую, как драгоценный камень, и город, к которому спешил. И только теперь он позволил себе недолгий отдых. Остановившись у ручья, он снял запыленные одежды и умылся. Исчезла дорожная грязь, и коже вернулась утраченная белизна. Волосы юноши были цвета спелой пшеницы, а глаза – как аквамарин. Черты его лица соединяли в себе и мужскую силу, и женскую красоту. Пожалуй, любой согласился бы – прекрасен юноша, как молодой бог!
Взяв в руки кифару, заиграл он. Мелодия полетела к городу, предупреждая жителей. Гроза звучала в ней, и ласковый шепот волн, и пение птиц, и свирепый крик стрел. Долго играл юноша, а доиграв, оделся и продолжил путь. Музыка успокоила его, развеяв все сомнения.
Никогда прежде не видел юноша Писатиды, но не покидало его ощущение, что когда-то бывал он в этом городе. С легкостью нашел он нужный дом и, обратившись к рабыне – она замерла, завороженная красотой незнакомца, – спросил, здесь ли проживает Лай Фиванский.
– Господин дома, – ответила рабыня, когда смогла заговорить.
– Тогда скажи ему, что гость появился в его доме.
Юноша улыбнулся, и улыбка его была странной. Опрометью бросилась рабыня исполнять поручение. Вышел к гостю Лай. Пощадили его годы. Не старца, но зрелого мужа увидал юноша: крепкого телом, бодрого духом.
– Ты ли будешь Лай, родом из Фив, сын Ладбака? – так обратился к нему юноша, говоря весьма вежливо.
– Я. А ты кто?
– Ты ли посылал дары на остров Делос, в святилище нового бога, чтобы открыл он тебе твое будущее и через мудрую пифию дал ответ на твои вопросы?
– Я. Отправил я туда золотой треножник. И еще тельца. Дюжину голубей.
– Что ж, я принес тебе ответы, Лай. Сам решай, готов ли ты услышать их.
Юноша заглянул в глаза Лая – будто отразился в собственном взгляде.
– Будь гостем в доме моем, – сказал Лай и сам повел гостя в покои. Угощал его, подливал хмельное вино, и уже не из страха, что вести тот принес дурные, но из желания угодить.
– Спрашивал ты, суждено ли тебе стать царем Фив? Ответ дан такой: ты станешь царем, когда стрелы солнца поразят сыновей и дочерей твоего брата. В столп соляной обратится его жена. А сам он умрет от тоски. Доволен ли ты таким пророчеством?
– Доволен.
– И еще ты спрашивал, стоит ли тебе жениться на Иокасте. Ответ дан такой: женись, но не входи к жене как муж. Родится дитя, от руки которого примешь ты смерть. Опозорит это дитя весь род твой, вызовет гнев богов небывалый и принесет в Фивы мор. А теперь доволен ли ты пророчеством?
Молча поклонился Лай гостю. Тот не стал ночевать в его доме, неугомонный, спешил он туда, куда вела его серебряная чаша. Скоро, скоро встретят его белокаменные Фивы…
– Стой, – окликнул его Лай. – Скажи хоть имя свое!
Не обернулся юноша, чьи мысли бежали впереди него, ответил через плечо:
– Аполлон.
Долго думал Лай, стоит ли верить незнакомцу, назвавшемуся именем нового бога. Смятенное его сердце не желало смиряться с предсказанием, а разум твердил, что каждое слово – правда.
Много разного говорили люди.
О том, что вдруг возник у берегов Эллады остров, которого прежде там не было. Что этот остров – целиком из камня, и только на самой вершине его бьет родник с водой, столь чистой, что исцеляет она любые недуги. А женщина, увидевшая в нем свое отражение, навеки сохраняет свою красоту. Что родник питает корни чудесных деревьев, вырастающих едва ли не до самых небес. А в тени их роятся пчелы.
Медом их питалась титанида Лето и сын ее – Аполлон.
Новый бог сказал о себе: вот он я, приходите, если желаете узнать свою судьбу. Спрашивайте, коль не боитесь услышать ответ. И многие люди пришли – и уходили, смеясь от счастья, а другие – слезами умываясь, говоря себе, что еще не исполнилось предсказанное. Но исполнялось оно, и год от года крепла слава великого Аполлона.
Пригнал он к острову ладью, и моряки воздвигли храм. Пчелы помогали им, скрепляя камни воском. Избрал он женщину, которая говорила от его имени и его словами. Понесли к ногам пифии богатые дары, золотом пытаясь от судьбы откупиться.
Никому еще это не удалось.
– Гость ли у нас был? – спросила Иокаста.
Вошла она тихо, не желая беспокоить мужа. Была Иокаста юна – только-только исполнилось ей четырнадцать – и прекрасна, как всякая юная женщина. Жизнь, в ней кипевшая, подобно горячему роднику, разбудила сердце Лая. Не желал отец Иокасты подобного союза. Говорил дочери, что иного жениха для нее найдет, такого, у которого будет что дать царевне, помимо скромного домика в чужом городе. Ведь не взойдет Лай на трон фиванский! Четырнадцать детей у брата его. Найдется кому править городом после смерти Амфиона. А ведь он еще могуч, в силе он, так что жить будет долго. К чему связывать жизнь свою с неудачником?
Но не послушала отца Иокаста. Полюбился ей Лай. Отличался от прочих женихов – был молчалив, суров даже, не спешил говорить о подвигах своих, но лишь смотрел на нее с такой невыразимой печалью, что душа Иокасты наполнялась слезами. Слышала она страшную историю про женщину, имя которой было предано забвению, рассорившую Лая с братьями. Жалела Иокаста царевича – и сама не заметила, как полюбила.
– Был гость, – отвечал Лай жене, глядя на нее с нежностью. – Ушел уже.
– И кто же это?
– Помнишь, отправлял я гонца на остров Делос?
Нахмурилась Иокаста, не по нраву ей было то, что собрался Лай богам вопросы задавать. Больно уж высокую цену брали они за ответы.
– И прислали мне ответ, – обнял Лай Иокасту, вдохнул запах ее волос, и льняного масла, и аромат драгоценного сандала, который источала ее кожа. – Сказали, что скоро взойду я на трон. Не станет моего брата. И жены его. И детей…
Страшно стало Иокасте. Неужто мор идет в Фивы?
– И ты, моя царица, получишь то, чего заслуживаешь по праву рождения.
Сдавил ее в объятиях Лай, словно испугался, что покинет его Иокаста. И поняла она, что это – еще не все, предсказанное гонцом. И он представился ей ужасным человеком – кривым стариком или даже женщиной, чью красоту съела страшная болезнь, – кто еще способен был принести вести столь ужасные?
– Что? Что он еще сказал?!
– Прости, драгоценная моя…
– Отвечай!
Глянул Лай в глаза Иокасты – камни драгоценные на белом алебастровом лице.
– Сказал, что наше дитя… наше дитя родится мертвым.
В ужасе замерла Иокаста, накрыла руками живот и хотела убежать, но не позволил ей Лай.
– Сказал, что это – плата моя за то, что увез я тебя от отца. Но будут дети другие… будет у нас множество детей. И выживут они!
Так уверял ее Лай. Иокаста же не знала, плакать ей или кричать от ужаса, молить богов о пощаде, но… кого? Разве способен человек свою судьбу изменить?
– Оттого не желал я ничего говорить тебе, – Лай сделался мрачен, как Аид. – Однако не посмел солгать.
Долго оплакивала Иокаста свое нерожденное дитя. И говорила она ему, что еще, быть может, не сбудется страшное предсказание, что новый бог – бог жестокий – не посылал в ее дом гонца, но то был случайный человек, бессердечный шутник… И, утешившись, расцветала на миг Иокаста, чтобы тут же вновь погаснуть. Разве осмелится какой-либо забавник шутить с богами?
Лай ждал. Он боялся и поверить, и не поверить судьбе. Каждый день выходил он на дорогу, высматривая гонца с новостями из Фив. Но пуста была дорога. И, значит, ошиблась пифия?
