я могу ошибаться. Даже если это так, не имеет никакого значения, что пишут газеты и что говорит Глисон. Но они все еще занимаются тем, что произошло с Эллой… а может быть, и с Майлсом тоже.
— Думаю, ты преувеличиваешь, — но она явно встревожилась.
— Да, кстати, думаю, с моей стороны не будет нескромным, если я поинтересуюсь, что ты делала в тот вечер в квартире Майлса?
— У меня было для него письмо от Магды.
— Которая примчалась, когда он уже умер.
— Я знаю… но она хотела, чтобы я с ним встретилась и кое-что рассказала. Ее семья следит за ней, как ястребы, она сказала, что не может выйти из дому, поэтому попросила сходить к нему.
— Это было до того, как изобрели телефон, или до создания национальной почтовой службы?
— Не нужно над этим смеяться.
— Я никогда не был более серьезным.
— Тогда и веди себя как следует.
— Я и веду… Черт побери…
Несколько минут мы рычали друг на друга, а потом она сказала, что Магда несколько дней не могла выйти из комнаты, что родители не позволяли ей даже подходить к телефону. Если не считать одного посещения украдкой, Майлсу не позволяли с ней встречаться; фактически семья не позволяла ей встречаться даже с Джейн.
— И что же Магда хотела ему передать?
— Какая теперь разница? Когда все кончено…
— Послушай, так что же она хотела ему сказать?
— Речь шла о ребенке. Она хотела знать, одобрит ли Майлс, если она сделает аборт.
— И что он ответил?
— Ответил отрицательно; сказал, что они поженятся сразу после суда.
— И как он выглядел, когда ты его видела?
— Он был в великолепном настроении… хотя в словах его не было особого смысла… Майлс говорил о новом балете, о «Затмении» и мистере Уошберне… Он был на него очень зол. Не знаю почему.
— Уошберн с ним уже встречался?
— Нет, не тогда.
— А откуда ты знаешь, что они в тот вечер встречались? — Я был похож на окружного прокурора и настроен весьма решительно. Но это не помогло.
— Потому что я встретила мистера Уошберна, когда уходила, и он меня спросил, в каком настроении Майлс.
— В тот вечер там было весьма оживленно: половина труппы побывала у Майлса дома.
— Ох, перестань, пожалуйста, острить. Ты ведешь себя как в кино.
— Может быть, — мрачно буркнул я. — И как реагировал Уошберн, когда тебя увидел?
— Прежде всего был очень удивлен — ведь мы оба должны были быть на приеме.
— Он не просил тебя хранить все в тайне?
— Ой, перестань, может быть, хватит? Это совсем не смешно.
— Я не смеюсь. То, что ты там была и не сказала Глисону, может обернуться серьезными проблемами.
— А он меня не спрашивал… В конце концов, я ему не лгала.
— А о чем он тебя спрашивал?
— Он задавал множество вопросов… самых разных.
Бесполезно: если Джейн решала сохранить что-то в тайне, добывать из нее правду было так же сложно, как собирать шарики ртути из разбившегося градусника.
— Тебе бы лучше пойти к Глисону и рассказать то, что рассказываешь мне.
— Я не уверена, что все закончилось.
— Тогда не говори, что я тебя не предупреждал.
В три часа я отправился к патрону, она пошла на репетицию, и настроение обоих было не из лучших. Я был одновременно и рассержен, и встревожен тем, что она сделала, и подумывал, не рассказать ли обо всем Глисону мне самому. Но по ряду причин решил этого не делать. Зато теперь меня весьма интересовало, упоминал ли Глисону про их встречу мистер Уошберн. Такая возможность прежде не приходила мне в голову, теперь же беспокойство перешло в тревогу.
Мистера Уошберна я обнаружил в кабинете играющим с особым пластиком, подаренным одним из поклонников. Эта безобидная розовая масса, будучи скатана в шарик, подпрыгивала не хуже резинового мячика, но при ударе молотком разлеталась вдребезги; зато если ее растягивать, она вытягивалась в невообразимую длину. В общем, в таком занятии не было никакого смысла, и я расценил как весьма серьезный знак, что мистер Уошберн был всецело поглощен растягиванием этой розовой жвачки в длинный жгут вдоль всего своего огромного ампирного стола.
— Я же сказал, сегодня можете устроить выходной, — невозмутимо заметил мой патрон, начиная заплетать веревку. Интересно, выдержит ли его ум такое напряжение?
— А я решил, что стоит на минутку заскочить и кое-что доделать. Толедо хочет получить свежие фотографии, так что… — я с интересом наблюдал, как мистер Уошберн вяжет из своей веревочки удавку.
— Вчера все было изумительно, — заметил мистер Уошберн. — Пожалуй, лучший спектакль сезона.
— В сегодняшних газетах очень высокие отзывы.
— Прекрасно… прекрасно. Видели раньше эту штуку?
— Да.
— Прекрасная идея… отлично успокаивает нервы. — Он скатал свою игрушку в шарик и начал постукивать им по ковру, пока тот куда-то не закатился. Патрон полез под стол, чтобы его достать. А я спросил:
— Сезон в Чикаго вы решили открыть новым балетом Уилбура?
— Нет, мы дадим премьеру в середине сезона… примерно на третьей неделе. Я еще не решил точно когда…
— Нужно что-нибудь сделать в связи с завтрашними похоронами?
Мистер Уошберн прилепил пластик к верхней губе, но теперь тот походил скорее не на усы, а на безобразную опухоль.
— Пожалуй, лучше ничего не делать. Чем быстрее все это забудется, тем лучше. Кроме того, это сугубо семейное дело. Из Джерси должны прибыть две его тетушки и бабушка; они всем и займутся.
— Вы пойдете?
Мистер Уошберн покачал головой и сунул пластик в коробочку, напоминавшую коробку для яиц.
— Не думаю… Кстати, я предупредил, что и другим лучше не ходить: газеты наверняка ухватятся за фотографии Иглановой и отведут похоронам слишком большое место.
— Тогда я тоже не пойду, — облегченно вздохнул я, так как никогда не любил похорон. Потом как можно небрежнее спросил, не говорил ли он полиции, что видел Джейн возле квартиры Майлса в ночь его смерти.
Мистер Уошберн мрачно покосился на меня.
— Она поступила очень неразумно, скрыв это от полиции.
— А вы не рассказали?
— Нет, я ничего не сказал. Конечно, это тоже неразумно, но у меня не было ни малейшего желания терять Джейн Гарден в тот момент, когда она вышла на первые роли. Впрочем, не думаю, что полиция заинтересовалась бы моими словами. В конце концов, дело закрыли по их собственной инициативе.
— Думаю, вы правы.
— Кстати, что вы сказали вчера тому типу из комитета ветеранов?
— Я сказал, им не удастся доказать, что Уилбур — красный.
Мистер Уошберн расхохотался.
— Тогда вы будете счастливы узнать, что вас обвиняют в
