- Вам не стоит напоминать об этом мне.
Последнее слово Брейк подчеркнул.
- Не было ни ареста, ни обвинения. Благодарю вас за помощь, доктор.
Брейк посмотрел на меня. Его взгляд как аркан тащил меня к двери. Мы оставили Беннинга в передней. Он стоял у гниющей стены, прижавшись к ней, как лист бумаги. Он так крепко прижимал к груди брачное свидетельство, словно это был дар любви, или горчичник, или банкнота, или все это одновременно.
В моей машине было жарко как в печке. Брейк снял пиджак и сложил его на коленях. Его рубашка взмокла от пота.
- Вы зашли чересчур далеко, Арчер.
- Думаю, что не чересчур.
- Это потому, что у вас нет моей ответственности.
Я молча согласился с ним.
- Я не могу полагаться на удачу, - продолжал он, - не могу действовать без улик. У меня нет свидетелей против миссис Беннинг.
- У вас против нее столько же всего, сколько против Алекса Нерриса. Однако он все еще в тюрьме.
- Он будет находиться под стражей двадцать четыре часа, - угрюмо ответил Брейк. - Это разрешено законом. Но с людьми подобными миссис Беннинг так поступать нельзя. Я вообще занялся Беннингом против своей воли. Он всю жизнь живет в нашем городе. Его отец в течение двадцати лет был директором высшей школы.
Брейк добавил извиняющимся тоном:
- Тем не менее, скажите, что у вас против него есть?
- Вы обратили внимание на девичью фамилию его жены в брачном свидетельстве? Элизабет Виановская. Та же, что в телеграмме. Она была любовницей Дюрано.
- Но это не доказательство по делу Синглентона, это даже нельзя назвать уликой. Что мне в этой истории непонятно - это ваше убеждение, что женщина может менять партнеров, как на этих идиотских танцах. В жизни так не бывает.
- Все зависит от женщин. Я знавал одну, которая вертела одновременно шестью мужчинами. Миссис Беннинг жонглировала тремя. У меня есть свидетель, который утверждает, что она была любовницей Синглентона в течение семи лет, временами приезжая к нему. Она вернулась к Беннингу, потому что нуждалась в помощи...
Брейк заговорил и его слова были похожи на москитов, от которых он старался поскорее отмахнуться.
- Не говорите мне больше об этом. Я должен обдумать это дело внимательно и не торопясь, иначе у меня будет полное завихрение мыслей.
- У вас или у Нерриса?
- И не давите на меня. Я веду это дело так, как считаю нужным. Если вы сможете привезти миссис Беннинг для дачи показаний - о кей, я ее выслушаю. Но гоняться за ней я не буду. И я ничего не могу сделать с доктором только потому, что его жена уехала погостить. Ей ведь никто этого не запрещал.
Пот ручьем стекал по его низкому покатому лбу, застревая в гуще бровей, как дождь в чаще листвы. Глаза его были холодны.
- Это ваш город, лейтенант.
Я высадил его у здания муниципалитета. Он не спросил меня, что я теперь собираюсь делать.
27
Уже наступал вечер, когда я ехал через Эройо-Бич к океанскому побережью. Пляж был усыпан телами, как поле после битвы. На горизонте небо и море сливались в голубую дымку, сквозь которую просвечивали выпуклости островов цвета индиго. А за всем этим спускался вниз костер раскаленного солнца.
Я свернул к югу. Машины двигались бампер к бамперу, крыло к крылу, как во время отступления. Скрюченные деревья отбрасывали вдоль кладбищенской стены длинные тени в стиле барокко. Тень от дома Дюрано занимала половину пространства до железной ограды. Я свернул на подъездную дорогу.
Ворота снова были заперты. В бетонный столб ворот под узорчатой надписью: "просим звонить садовнику" была вделана кнопка. Я позвонил три раза без видимого эффекта, вернулся к машине и стал ждать. Через некоторое время из дома вышла маленькая фигурка. Это была Уна. Она быстро шла по дороге и казалась особенно коренастой и приземистой рядом со стройными кокосовыми пальмами. Ее золотое пальто из ламы сверкало как кольчуга сквозь решетку ворот.
- Что вам здесь надо?
Я вышел из машины и подошел к ней. Она посмотрела на меня, потом оглянулась на дом, как будто ее с каждой стороны дергали за невидимые нити. Затем она повернулась ко мне спиной и пошла прочь.
- Мне нужно поговорить с Лео, - сказал я, стараясь перекрыть шум мотора.
Имя брата заставило ее вернуться к воротам.
- Я вас не понимаю.
- Лео Дюрано ваш брат?
- А что, если и так? Ведь, кажется, я вчера вас рассчитала. Сколько раз вас надо рассчитывать, чтобы вы оставили меня в покое?
- А с Максом Хэйсом случилось несчастье, потому что он тоже не оставлял вас в покое?
- А что случилось с Максом Хэйсом?
- Он погиб сегодня утром, был убит. Вы быстро меняете своих служащих, и все они одинаково кончают.
Выражение ее лица не поменялось, но усыпанные бриллиантами руки потянулись одна к другой и встретились в цепкой хватке.
- Хэйс был набит бредовыми идеями. Если кто-то его прикончил, то я тут ни при чем. И мой брат - тоже.
- Смешно, - сказал я, - но когда я увидел Хэйса в морге, то сразу подумал о вас и Лео. Он мастак на такие дела!
Ее руки разжались и подлетели к горлу, как сверкающие рачки.
- Вы видели Бесс Виановскую?
- Немного поболтали с ней.
- Где она?
Уна говорила так, будто у нее болело горло.
- Снова улизнула, - ответил я. - Вы могли бы, пожалуй, открыть ворота. Здесь мы разговаривать не можем.
- Пожалуй, могла бы.
Она сунула руку в широкий квадратный карман пальто. Я держал палец на спуске пистолета. Но она вытащила всего лишь ключ и отперла замок. Я снял цепь и распахнул ворота.
Уна вцепилась мне в руку.
- Что произошло с Максом? Его зарезали как Люси?
- Нет, поджарили как Жанну Д'Арк.
- Когда?
- Сегодня на рассвете. Мы нашли его в разбитой машине. Машина принадлежала Чарльзу Синглентону, и на Хэйсе была одежда Синглентона.
- Чья одежда?
Ее пальцы впились в мою руку. Такой близкий контакт с ней был неприятным и странным. Мне казалось, что я зацепился рукой за колючий кустарник. Я стряхнул ее руку.
- Вы знаете его, Уна, золотого мальчика, за которым бегала Бесс. Кто-то оглушил Хэйса, обрядил его в одежду Синглентона и разыграл дело таким образом, будто этим утром был убит Синглентон. Но ведь вам хорошо это известно, не так ли?
- Если вы думаете, что это сделал Лео, то вы сошли с ума!
- Я удивлен, что в вашей семье все еще пользуются этими словами.
Ее взгляд, неотрывно прикованный ко мне, метнулся в сторону. Опустив голову, она сказала:
- Сегодня утром Лео был дома в постели. Я могу это доказать с помощью его сиделки. Лео очень больной человек.
- Паранойя? - спросил я.
Вымученное спокойствие слетело с нее как маска.
- Проклятые больничные костоломы! Они обещали мне хранить профессиональную тайну. Ну, я им покажу профессиональную тайну, когда они в следующий раз пришлют мне счет!
- Не вините клинику. Я достаточно насмотрелся на судах, чтобы распознать симптомы паранойи.
- Вы никогда не видели моего брата.
Я не ответил на ее невысказанный вопрос.
- Я собираюсь повидать его сейчас.
- Я хорошо забочусь о Лео! - зарычала она внезапно. - За ним ухаживают опытные сиделки! Каждый день приходит врач. Я служу ему как раба, готовлю ему любимые блюда. Если нужно, сама кормлю его с ложки.
Она оборвала поток слов и отвернулась, стыдясь прорвавшегося наружу своего второго "я" - заботливой пожилой женщины.
Я взял ее за жесткий локоть и повел к дому. Его красный кирпичный верх загораживал солнце. Я посмотрел на зарешеченные окна, за которыми сидел Лео Дюрано, получая самый лучший уход, и услышал тихое слово, повторяющееся за стенами, много раз, как эхо.
За входной дверью находилась спиральная железная лестница, ведущая наверх. Уна поднялась по ней и повела меня по длинному коридору. Почти в самом конце его у закрытой двери сидел в кресле полный молодой человек в белом халате.
Мое появление его удивило.
- Врач? - спросил он.
- Просто посетитель.
Он покачал головой.
- Я не стал бы этого делать, мисс Дюрано. Сегодня с ним очень трудно иметь дело. Мне пришлось запереть его.
- Откройте дверь, Дональд, - приказала Уна.
Он вынул ключ из кармана большого, как тент, халата и отпер дверь.
В комнате находилась голая железная кровать и прикрепленное к полу изодранное кресло-качалка. С зарешеченного окна свисало несколько лоскутков - все, что осталось от занавески. На крашеной стене возле окна виднелись отпечатки пальцев и вмятины, которые могли быть сделаны кулаками. Внутренняя сторона дубовой двери была расколота и починена с помощью свежеструганных дубовых досок.
Дюрано сидел на полу у окна в дальнем углу. Его руки, лежащие на коленях, были скреплены коричневым кожаным ремнем, на котором отчетливо виднелись следы зубов. Он посмотрел на нас через гущу черных волос, беспорядочно свисавших ему на лоб. Его окровавленный рот открылся и закрылся в попытке выпихнуть слово.
- Прости, - так прозвучало это слово.
