Втиснувшись на свободное место, Рогов попытался разглядеть попутчиков. Но удалось ему это лишь после того, как зэки дружно закурили — и огоньки спичек и сигарет начали выхватывать из темноты одно за другим суровые, угловатые лица.
Шум и суета на улице довольно скоро прекратились.
Лязгнула внутренняя решетка, за ней дверь фургона…
— Все. Тронулись. — Расположившийся напротив Виктора зэк загасил окурок о подошву и обратился к находящемуся тут же, внутри, но по другую сторону решетки конвоиру:
— Слышь, деревяшка? Открой вентиляцию.
— Нэт, — ответил солдат, уроженец солнечной Средней Азии.
— Ну, дышать же невмочь!
— Нэт. Тэбе гаворю…
— Открой! — Рявкнули из темноты. — А не то автозак раскачаем.
— Нэт, — вновь отказал конвоир и добавил ещё что-то на родном своем языке.
— Чего он там?
— А пес его знает, — откликнулся зэк, пообещавший раскачать машину. Разве разберешь? Не калды-балды, говорит… бешбармак.
Снова грянул дружный хохот. Кто-то, поддавшись общему настроению, крикнул:
— А ну, давай, братва! Навались!
Зэки равномерно распределились вдоль бортов машины и начали попеременно приседать, словно качаясь на детских качелях. Потребовалось совсем немного времени, чтобы спецавтомобиль стал похож на попавший в бурю крейсер.
— Перекрити, слишь! — Завопил конвоир. Выпустив из рук автомат, сын Востока судорожно вцепился в решетку. — Перекрити!
Поведение солдата вызвало новый всплеск агрессивности и восторга, несмотря на то, что автозак шел на приличной скорости и в любую секунду мог перевернуться.
— Н-на! — Кто-то из заключенных изо всей силы саданул конвоиру каблуком по пальцам.
Тот взвыл от боли и потянулся за оружием:
— Перекрити! Стырылять мене станет!
— Валяй, козел вонючий! — Крикнул один из зэков, припав лицом к решетке. — Лупи! Век воли не видать… У меня восьмая ходка, вся жопа в шрамах.
Новая волна истерического хохота чуть не развалила фургон на части. Люди, загнанные в душное, тесное чрево обезумели — самовозбуждаясь, они строили конвоиру нечеловеческие гримасы, топали изо всех сил, подвывали, улюлюкали…
И Рогов, поначалу ужаснувшийся происходящему, вскоре вместе со всеми рычал, корчил рожи и бесновался.
В конце концов, под лавку полетела буханка хлеба и консервы. Виктор уперся в обитый железом пол и изо всей силы ударил локтями в борт фургона:
— Навались, ребята! Ломай её, паскуду — на волю пора.
Гомон разом стих.
Люди, словно окаменев, замерли на своих местах. Насторожился и конвоир, направив ствол автомата прямо в грудь Виктору.
— Это ты брось, земляк, — приглушенно сказал кто-то из темноты. — Так недолго и полосу схлопотать. Или — пулю от этой чурки…
— А что за полоса-то? — Смутился притихший вместе со всеми Рогов.
— Схлопочешь — узнаешь…
— В зоне, говорят, на всех карточки такие заводят, — пояснил один из тех, что оказались поближе. — Если на ней менты тебе полоску нарисуют значит, склонен к побегу. Каждые два часа отмечаться и прочие неудобства…
Весь оставшийся до вокзала путь ехали в полной тишине. Даже курить никто не рещался — все ждали развязки.
— Точно говорю, отметелят нас всех при посадке в «столыпин», — нарушил молчание пожилой зэк и стал укутываться, несмотря на духоту, в большую ватную телогрейку.
Видать, бывалый человек — не ошибся.
Прежде чем очутиться в вагоне, каждый «этапник» пробегал сквозь плотно сомкнутый строй солдат внутренних войск.
Били сильно и больно — прикладами автоматов.
Самые хитрые из осужденных успели надеть зимние шапки, но выяснилось, что те, у кого их не оказалось, пострадали даже меньше: по голове им, во всяком случае, старались не попадать.
Рогову же, как ни странно, вообще повезло. Видимо, конвоиры, сплошь кавказцы и азиаты, приняли черноволосого, смуглого Виктора за своего и лишь имитировали удары.
В вагоне зэков распихали в зарешеченные купе — по восемь человек.
— Ах ты, блядь! — Выругался Рогов, карабкаясь на верхнюю полку.
— Чего бесишься, Циркач? — спросил у него тот самый парень, что помог забраться в автозак.
— Да понимаешь, — машинально ответил Рогов. — Хлеб и рыбу в машине забыл.
Только потом он спохватился и узнал собеседника:
— О, это ты? Ты меня за шкирку тянул?
— Ну, вроде я.
— Спасибо. Давай, залазь сюда.
Новый знакомый бесцеремонно отпихнул кого-то и уселся рядом с Виктором:
— Душновато здесь будет, когда чифир варить начнут.
— Как это — варить? — Удивился Рогов. — Здесь же нечем.
Сосед усмехнулся:
— Первоходчик?
— Да.
— Понятно… — Он подпер голову рукой и пояснил:
— Разожгут прямо на полу костерчик небольшой. Насыпят в банку жестяную чай — и сварят.
— А дрова?
— Ну, ты вообще! Тряпье-то на что? Бумага?
— А вагон не может загореться?
— Да и х… с ним! — Отмахнулся зэк. — Не вагон-то и был.
«Столыпин» вздрогнул. Послышался характерный лязг.
— Прицепили, — сказал кто-то внизу.
— Слышь, Славка? — Окликнул сосед Виктора.
— Чего? — отозвался тот же голос.
— Вали ко мне. Места много, и пассажимр прикольный… А главное — у него жрать ни хрена нету. Не дадим пропасть человеку?
Через мгновение между полками просунулась рябая морда, о таких говорят в народе: шилом бритый.
— Знакомьтесь, — предложил сосед. — Это Славка Шипов, кореш мой. И, как говорят обычно в детективах, он же — Дядя.
— Очень приятно, — протянул Виктор руку.
— Ну, а я — Васька Росляков.
— Будем знакомы… Рогов Виктор.
— Циркач! — Напомнил о недавнем происшествии сосед.
Локомотив загудел — протяжно и тоскливо.
— Ну, вот… — прокомментировал Дядя. — Сейчас — ту-ту, и через пару дней: здравствуй, тюрьма!
— Скорее бы, — Росляков откинулся на спину и сверля взглядом грязный потолок крикнул, обращаясь ко всем сразу обитателям вагона:
— А что, братва? Слабо «столыпин» раскачать?
… Благовещенский следственный изолятор построили то ли в конце прошлого столетия, то ли в начале нынешнего. Говорят, принимали в его строительстве участие китайцы — а эта нация, как известно, возводить капитальные строения умеет. Вспомнить хотя бы Великую Стену…
Здание в Благовещенске, разумеется, Великой Китайской Стене по грандиозности замысла и исполнения несколько уступало, но вот с пресловутыми Питерскими «Крестами» могло поспорить легко.
Мрачные сырые подвалы… Несколько этажей вглубь земли, сложенных из грубоотесанного природного камня. Сквозь шероховатые, местами покрытые зеленовато-бурой плесенью стены непрестанно сочится грунтовая вода. Ее то и дело откачивают заключенные из обслуги, но пол в камерах все равно никогда не бывает сухим.
Впрочем, справедливости ради стоит отметить — зэков здесь давно уже не содержат. Подвалы в основном используются в качестве неких «отстойников», куда ненадолго размещаются вновь прибывшие, прежде чем их рассортируют и расселят по камерам верхних этажей.
Тут же проводится тщательный шмон…
Номер «четыре-четыре». Все очень просто, как в гостинице: первая цифра обозначает этаж, вторая — порядковый номер камеры на этаже.
Внутри два ряда двухярусных металлических коек-«шконок», длинный деревянный стол, такие же лавки. В углу — «параша» и черный от ржавчины умывальник.
Тюрьма — она тюрьма и есть.
Кстати, почти в каждой камере имеется окно. Оно, правда, наглухо закрыто решеткой, и редкий лучик попадает внутрь сквозь хитрое переплетение зазубренного металла, но с мая по октябрь заключенных это даже радует.
В этот период сильна солнечная активность в Амурской области, небо ясное — ни облачка. Налетит порой ураган, раздует, развеет… и вновь затишье.
Жарко, душно. Стены перегреваются, кровля раскалена чуть ли не до бела. А в камерах народу, что сельдей в бочке — не продохнешь. Если ещё и солнышко внутрь, сварились бы заживо.
Теперь, слава Богу, осень. Ночи прохладнее, полегчало немного.
Рогов сидел в «четыре-четыре» уже полтора месяца. Ждал отправки на зону…
По случайности, вместе с ним мариновались новые кореша — Васька Росляков и Шипов по прозвищу Дядя.
— Ну? Что у нас на обед сегодня?
В окошке «раздачи» возникла привычная и даже успевшая надоесть рожа заключенного-«баландера». Хмуро глянув на Рослякова, он плеснул в миску горячего варева:
— Плов. Из семи х. в!
Приятель Рогова хотел было что-то ответить, но сдержался. Принюхавшись, он довольно мирно посоветовал:
— Ты не остри… Глянь лучше! Вроде, кольцо в миску попалось. Никак, серебряное?
