На площадке нашлось место не только для палатки, но и для примуса. Правда, лазать по ней пришлось на четвереньках и вставать в зарослях, зато ткань сигнальной расцветки не было видно ни с дороги, ни с вершины горы.
Наладив жилье, Макс принялся за рюкзак, разобрать который все никак не доходили руки. Примус он сразу выгрузил и теперь, затащив в палатку поклажу, приступил к досмотру. В ухо дышала Майя, ей тоже было интересно.
— Надеюсь, в шмотках не окажется свертка с анчоусной селедкой, — сострил Макс. — Или мешка взопревшего французского сыра, столь же дорогого, сколь и пахучего.
— Нет там ничего съедобного. — Майя посопела, принюхиваясь.
Действительно, ничего подобного в недрах не таилось. Зато было много всякого полезного и не очень. Первым делом под руку попался пакет с трусами, который Макс тут же брезгливо выбросил наружу. За трусняками последовало банное полотенце, тапочки и рубашки.
— А где же посуда? Ложки, вилки? — недоуменно спросил Макс.
— В другом рюкзаке лежали или первым делом выгрузили.
— А примус оставили? Нет, так не бывает.
Столовых приборов не нашлось, зато отыскался диодный фонарь и здоровенный нож страшенного вида, с гардой, клинком сантиметров двадцать, хищно сведенным «щучкой», и глубокими долами, которые в народе принято называть кровостоком.
— Зэки делали, до перестройки еще, — заключил Макс, ни на чем свои выводы не основывая, главным образом для придания себе авторитета.
— Для чего им такой?
— По хозяйству, хлеб удобно резать, мясо на шашлык, вон лезвие какое длинное. — Макс был равнодушен к холодному оружию, но тут обрадовался. — От гопников обороняться…
— Какие в Крыму гопники?
— Ну, если ночью в Лисьей бухте обкурившиеся хиппи полезут с грязными намерениями, тоже хорошего мало.
— Думаешь, бывает такое? Хиппи, они беззлобные.
— Беззлобные они… — проворчал Макс. — Ты видела Лисью бухту? Превратили ее в какой-то рассадник свободы нравов. А где свобода нравов, там наркотики, секс и насилие. А где секс и насилие, там СПИД, триппер, хламидомонады, мидихлорианы и бледные спирохеты. Прямо кишмя кишат. За сезон можно подцепить весь букет, если без конца шабить ганджубас и не давать отпора нудистам.
Майя пропустила высокоморальные рассуждения мимо ушей и сосредоточилась на насущном.
— Смотри, ветровка, — вытянула она застиранную энцефалитку поносного цвета.
— Бери-бери, ночью задубеешь. — Макс вытащил байковое одеяло, проложенное вдоль внутренней стенки. — Тоже в дело пойдет. Теперь нам есть чем накрыться. — Он отстегнул от боковины рулон пенки. — На коврик ляжешь ты, а я рядом.
— А ты как же? Жестко ведь на камнях.
— А я шмоток под себя нагребу. Не впервой спать на газетах.
* * *
Спать на газетах Максу действительно было не привыкать. Во времена активной разъездной работы это иногда приходилось делать. В октябре 1994 года, после «черного вторника», наступил период, когда в крупных городах денег на руках лохов не осталось, зато в провинции бережливые обыватели не рисковали валютой и почти не пострадали. В те дни оголодавший Макс начал, подобно Энди Таккеру, считать оскорблением своей профессиональной чести каждый чужой доллар, если не мог воспринять его как добычу. Макс охотно принимал вызовы, которые бросали ему, сами того не подозревая, неосторожные провинциалы. В жителях районных и областных центров еще буйствовала первобытная дурость, доставшаяся по наследству от деревенских предков. Объегоривать их на последний доллар не составляло труда, достаточно было приноровиться к особенностям провинциального менталитета. Макс бойко торговал ценными бумагами всех сортов. Фальшивые ваучеры, просроченные облигации государственного займа СССР и даже отпечатанные на цветном принтере акции МММ — все шло в дело и охотно приобреталось жадными до халявы мещанами. Дорожный чемоданчик, в котором Макс возил отглаженный костюм и смену белья (брезентовой котомки у него тогда не имелось), был битком набит пачками расписной бумаги. Домашних запасов хватало на покрытие области величиной с Францию, пока не случился неприятный казус — чемоданчик украли. Однажды, проснувшись в поезде, мошенник обнаружил, что остался без багажа и надежных перспектив заработать на обратный билет. Самое досадное — он лишился респектабельной одежды. Хранимый в чемоданчике костюм-двойка был дорогой, но не броский, чтобы не выглядеть в нем как полный лох. Макс остался в чем спал — в спортивных штанах и футболке, хорошо, что куртка и туфли уцелели. В таком полубандитском прикиде он сошел на мухосранском вокзале, легкий и свободный, как ветер.
Впервые за плутовскую карьеру он чувствовал себя ничем не обремененным — ни багажом, ни условностями поведения, которые налагал представительный внешний вид. В кармане лежали ключи, носовой платок, паспорт на чужое имя и немного наличности. Делать аварийный запас финансовых средств Макс считал ниже своего достоинства. Он полагал, что деньги лежат повсюду, надо только не полениться их поднять.
Догадываясь, что выглядит своеобразно, и не желая быть принятым за гастролера, заехавшего покуситься на имущество обывателей, Макс рванул с перрона, укрывшись в толпе от глаз вокзальных ментов. Шагая по обсаженным липами тенистым улочкам, он почти не встречал автомобильного движения. По проезжей части можно было ходить, как по тротуару. «Садок с сонной рыбешкой, — думал жулик. — Только на что вас ловить без наживки?»
Макс прикинул, что наживкой может служить он сам. В конце концов, чем он хуже Остапа Бендера! Кем был герой «Двенадцати стульев», когда пришел в Старгород со стороны деревни Чмаровки? Двадцативосьмилетним босяком, который говорил ироническим тихим голосом. Остап являлся босяком в самом прямом смысле, потому что носков под штиблетами у него не было. Голодранец без рода, без племени, который из своей биографии сообщал только, что его папа турецко-подданный. У него не имелось ни денег, ни ключей от квартиры, где деньги лежат; самой квартиры тоже не было. В Старгороде Остапу довольно было приткнуться в дворницкой и поразмыслить о краже на доверии либо сомнительном проекте распространения ненаписанной картины, который может удаться, а может и нет. При этом вариант с многоженством привлекал своим мягким сроком наказания. Вот и весь простор для работы мелкого мошенника.
Макс не раз воображал себя великим комбинатором, но до мозга костей креатуры Ильфа и Петрова дошел только, когда сам оказался босяком. Впрочем, носки у него были. Не было приличного костюма, без которого Остап Бендер считал невозможным начать карьеру многоженца.
«Попробуем в прикиде санитара общества, — наметил Макс незатейливый план. — Здесь провинция, здесь нравы попроще. Надо найти точку, где собираются телки, и подыскать себе пару до завтрашнего утра. Обнести хату, пока возлюбленная спит, и на вокзал, с первым паровозом к родным колхозам. Нечего выдумывать великие комбинации. Примитивная игра на доверии — основа основ обмана. Самый простой способ всегда самый действенный!»
Прохиндей ошибся во всем. Аллея со скучающими женщинами нашлась, но попытки завязать знакомство не увенчались успехом. Отпугивал бандитский наряд приезжего сластолюбца. Барышни в глубинке требовали от кавалера импозантности, а нет ее — и чувств нет. Остап Бендер был прав. Джентльмену удачи никто не дал приюта. Ночевать пришлось на чердаке, свив гнездо из старых газет. Макс долго ворочался и дрожал (начало ноября теплой погодой не радовало), стараясь не шуршать, анализировал реплики, свои и барышень, и сделал вывод, что телки — дуры деревенские, бегущие прочь от долгожданного счастья.
«Так и будете прозябать в Мухосранске собственного духа, гусыни разборчивые! — думал он, скрипя зубами от голода. Булочка с кефиром мошенника не насытила, а последние гроши он берег на обольщение. — Вот приедет к вам принц инкогнито, которого вы все тут ждете, подойдет знакомиться, а ему от ворот поворот. Так уж вы устроены, тупицы, что останетесь у разбитого корыта, нарожаете таких же ушлепков, и продолжится эта порочная череда долбо…лобов на веки вечные. Быдло!»
Новый день принес проходимцу сплошные разочарования. Ничего не вышустрив на аллее любви, Макс вернулся к лежбищу, но обнаружил на чердачной двери амбарный замок. Пришлось идти в соседний дом, выуживать из почтовых ящиков газеты и сооружать подстилку. Газет наловилось мало, подстилка оказалась тонкая, ни о каком комфорте речи не шло — лишь бы одежду не запачкать. Бродяжный вид стал бы полным крахом авантюриста.
Проснулся Макс в восемь утра и, похрустывая молодым ледком, отправился на охоту, поклявшись до темноты покинуть город. Пасторальный край повернулся к ловчиле неожиданной стороной, показав если не зубы, то закованный в броню бок травоядного динозавра. До клыков, кстати, тоже могло дойти.
