— Мне абрикосовый сок, салат из свежих овощей и что-нибудь легкое выпить.
Массажист заказал себе мясо с кровью.
Вне всяких сомнений, он нравился Антонине. Они уже не стеснялись друг друга. Обоим не терпелось лечь в койку.
— Вас приглашают в соседний зал, — подлетел рыжий парень. Его лицо светилось улыбкой.
— Кто приглашает?
— Один человек. Не беспокойтесь. Все будет в порядке.
— Придется идти. Надо уважить, раз человек просит.
Прошли в конец коридора. Свернули и попали в помещение значительно больше прежнего.
Стилизованный под древнерусские палаты интерьер не отличался изысканностью вкуса: провинциальная самодеятельность с претензией на старину. Вдоль стен — длинные диваны, похожие на деревянные лавки. В красном углу — иконостас и громоздкие стулья с высокими резными спинками.
Не надо быть физиономистом, чтобы понять, какая публика здесь расслаблялась. Конечно, не те, кто лезет под пули, но и не те, кто под них посылает. Нечто среднее: криминальные клерки, знающие всему цену. Внешне все — вполне приличные люди, будто вместе с плащами и кепками оставили в гардеробе разнузданность и циничность.
Официант в красной рубахе принес сделанный ранее заказ. Грузинское сухое вино оказалось отличного качества. Антонина с удовольствием выпила целый фужер и попросила еще. На нее нашла неуемная веселость, и все стало до фени. В вино подмешали наркотики. Сейчас их пихают во все, даже в жвачку.
— Какие все симпатичные мальчики. Но почему их жарят на растительном масле?
— Чтоб меньше смердели.
— Это неправильно. Они заслужили, чтобы на топленом.
— Хорошо еще, что на растительном, а то могли бы всухую.
Антонина шарахнулась и с опаской посмотрела за спину. Никого.
Суровый Спас с образов строже сдвинул брови. А Богородица… подмигнула.
Антонина мелко перекрестилась.
— Вам нехорошо?
— С чего вы взяли?
— Мне так показалось.
— А насчет масла вы что сказали?
Массажист округлил глаза.
По соседству была открытая наполовину дверь. За ней что-то происходило. Тонька со своего места не могла туда заглянуть и сгорала от любопытства.
— Санек, спой что-нибудь для души.
Санек — известный певец, совсем недавно собиравший на свои концерты полные стадионы, взял гитару и запел что-то неизвестное Тоньке, из тюремного репертуара.
Подошел официант и что-то шепнул массажисту. Он вышел. Пользуясь моментом, Антонина пересела на другой стул и смогла наконец заглянуть в вожделенную дверь. Она так увлеклась увиденным, что не сразу заметила подсевшего к ней человека, а увидев, похолодела от страха. Это был Устрица.
— Не ожидали?
«Как он здесь оказался?»
— Мы разве с вами знакомы?
— Заочно. Я знал вашего покойного мужа. Напрасно вы так испугались. Ну выиграли… Что тут плохого? Ипподромы для этого и существуют. У меня к вам нет никаких претензий.
— В самом деле?
— Уверяю вас. Меня интересуют всего два момента. Надеюсь, вы не откажете мне в любезности удовлетворить этот интерес?
— Пожалуйста. Только сомневаюсь, что смогу быть чем-нибудь полезной.
«А чего, собственно, я так испугалась? Больших денег у меня при себе нет. Да и вряд ли они сейчас его интересуют. Ему надо другое: выведать, кто выключил Пашину лошадь. Если бы ему понадобилось выбивать из меня признания, он сделал бы это в другом месте. Но как он узнал, что я здесь?»
А все очень просто.
Сразу по окончании пятого заезда Устрица погнал к Паше в конюшню ветеринаров, а к кассам выдачи — своих архаровцев засечь всех, кто крупно наварил на победе Михалкина.
Через полчаса ветеринары имели результаты анализа, а мордовороты засекли бабенку, но она ухитрилась смыться.
— Достаньте из-под земли. Я сам буду с ней разговаривать.
Но он зря волновался. Нашелся доброжелатель и сообщил, где можно найти Тоньку. Этим доброжелателем был человек Лунева.
— Если память меня не подводит, вас зовут Антонина?
— Да.
— А меня… Впрочем, это не важно. Будем знакомы, Тонечка. Позволите мне так называть вас?
— Ради бога.
— Тонечка, не будем кривить душой — вы мне симпатичны. Поэтому для беседы с вами я выбрал людное место, а не какой-то вонючий подвал на заброшенной стройке. У меня к вам всего два вопроса. Всего два. От кого вы узнали, что основной фаворит заезда не в форме? И когда это вам стало известно?
— Догадаться было несложно. Объявили по ипподрому, что лошадь будет подана прямо на старт. А такие объявления без причин не делают. Я до сих пор помню, когда заявили Арта под седлом Сугуевца в скачке на приз Буденного. Помните? Он считался единственным фаворитом и, выиграй ту скачку, стал бы трижды венчанным. Как Анилин. Но Арта записали в скачку хромым. Специально для тотализатора. И чтобы скрыть его хромоту от зрителей, объявили, что он будет подан прямо на старт. Вот ответ на ваш вопрос. Ответ на второй вытекает из ответа на первый.
— Как разминка — неплохо. Попробую поставить вопрос по-другому. С Михалкиным вы близко знакомы?
— А он здесь при чем? Вы прекрасно знаете, что перед важными стартами никого из посторонних близко не подпускают к конюшням. Тем паче наездников. Они все между собой — как волки.
— Значит, вы с кем-то знакомы из Пашиной команды?
— Смеетесь? У вас там свои люди. Давно бы уже сообщили.
— Кто тот парень, который вступился за вас в кассовом зале?
— Мой хороший знакомый. Могу дать его телефон.
— Если нетрудно.
Она написала номер телефона на обрывке салфетки так же размашисто, как недавно писала Луневу латинское название лекарства в русской транскрипции.
Вино, так понравившееся Антонине, все больше лишало ее способности здраво оценивать происходящее. Она уже никого не боялась. Чувствовала небывалый прилив сил. Слушала Устрицу вполуха и отвечала ему, почти не думая.
В комнате, куда наконец ей удалось заглянуть, по-видимому, назревал конфликт. Рослая статная блондинка, судя по внешности из Прибалтики, лежала обнаженная на кушетке и вяло шевелилась под огромной оплывшей тушей. Рядом сидела девица поминиатюрнее в короткой комбинации и чесала борову бок, тщетно пытаясь пробудить в нем желание.
Комната предназначалась для занятий любовью, а точней, для удовлетворения внезапно нахлынувшей похоти. Профессия «уголовник» нервная. Пока добежишь до нумеров, охота пройдет. Поэтому и придумали эту комнату. Приспичило — пожалуйста. Все двадцать четыре удовольствия. Дверь специально оставляли открытой, чтоб и другие могли набираться «сеанса». С потенцией у уголовников проблема.
— Не хочу вас запугивать, но предупредить считаю необходимым. Я нисколько не сомневаюсь в правдивости ваших слов, но мне все же придется это проверить.
— Я очень надеюсь на это. Мне безумно хочется, чтобы вы убедились в моей искренности.
Внезапно ее осенило: «Чем этот тип — не противовес бандиту? Пусть вцепятся друг другу в горло. А я погляжу, что из этого выйдет».
— Вы в самом деле не сердитесь на меня за сегодняшний выигрыш? — спросила она.
— Конечно. Можете в этом не сомневаться. Единственное, что не дает мне покоя: кто мог устроить мне такую пакость?
— По меньшей мере трое: сам наездник, кто-то из ветеринарных врачей и кузнец.
— Если отбросить первых двух, я им полностью доверяю, остается Валерка. Тонечка, я допускаю, что он мог быть исполнителем. Но кто-то должен был его настропалить. Вот в чем загвоздка. Кто он? Не узнав этого, я не смогу спокойно спать.
— Могу я рассчитывать, что все, что сейчас скажу вам, останется между нами?
— Безусловно. Клянусь матерью. Чем вам еще поклясться?
— В клятвах я ничего не понимаю. Вы дали слово. Мне этого достаточно. С Луневым Геннадием Юрьевичем вы знакомы?
— С Луневым? Постойте, постойте. У него ожог на левой щеке возле уха, размером с металлический рубль.
— Значит, знакомы?
— Жженый. Ну и что? Не тяните, Тонечка, не тяните.
— Несколько раз я видела его с ипподромным кузнецом. Кажется, даже за день до злополучного старта. Точно, в пятницу вечером.
— Вы просто прелесть. Жженый. Вот на кого никогда не подумал бы. Очень интересно. Спасибо. Я это проверю.
Разговаривая с ипподромным боссом, Антонина со всевозрастающим интересом следила за развитием событий в комнате интимных свиданий. Процесс там явно не шел. Терпение блондинки в конце концов лопнуло. Она выбралась из-под борова и возмущенно бросила ему в лицо, тщательно выговаривая каждое слово:
— Вот если бы вы более ответственно занимались этим делом, мы смогли бы довести его до логического конца.
Боров не шелохнулся.
— Зря ты соскочила. Я могу еще.
— Могу еще. Могу еще. Вы уже ничего не можете.
