заняться, кроме как читать страницу за страницей. Жена и дети остались в Альпах.
У меня никого нет. Эта фраза то и дело звучала в разговорах. Как будто настоящая жизнь автоматически предполагала парное существование. Жить можно одному, но строить жизнь – только вдвоем. Алексису надоело это слышать.
Но в глубине души эти слова чем-то отзывались. Тоской. Пустотой.
– Скучаете по ним? – спросил он, пытаясь увести разговор от себя.
– Конечно.
После неловкой паузы Микелис спросил:
– А у вас никого нет?
– Нет.
– Пора искать. Иначе эта дрянь сожрет вас с потрохами.
– Насилие?
– Насилие. Оно как пролежень, знаете ли. Только появится – и начинает расползаться, расти. Семья – лучшее лечение.
– Так что даже тянет досрочно уйти на пенсию.
Фраза вылетела слишком резко и, на вкус Алексиса, прозвучала чуть агрессивно. Он опустил голову:
– Извините.
– Нет, вы правы. Семья расставляет приоритеты. Либо увязнуть и постепенно погрязнуть в социальных недугах, либо жить спокойно вместе с родными людьми. Я сделал свой выбор. Любой здравомыслящий человек поступит так же.
– А кто будет делать нашу работу?
– Вам нравится быть мучеником?
– Кто-то же должен.
– Тогда не вкладывайте в эту гонку все, что есть. Иначе к пенсии у вас не останется ничего за душой и никого рядом.
– Вот ради чего вы вернулись? Соскучились по мучениям?
Леденящий взгляд Микелиса вперился Алексису прямо в глаза.
– Не могу отрицать. Мы с вами оба знаем, что насилие – наркотик. Принимаешь дозу и тут же жалеешь об этом. Но это сильнее нас, не так ли?
Жандарм кивнул:
– Идите спать, Алексис, сон всегда был лучшей защитой от того, что вы ищете.
Микелис уже собирался повернуться и уйти, когда молодой человек окликнул его:
– Что же мы ищем?
Микелис полуобернулся к нему. Он глубоко вздохнул.
– То, что живет в каждом из нас с незапамятных времен и что позволило человечеству подняться так высоко. То, что цивилизация приучила нас контролировать, то, что она притупила в нас со временем. И мы забыли, что оно живет глубоко внутри нас.
Он бросил короткий взгляд на Алексиса. Губы его нервно скривились.
– Пещерная тяга к насилию, – сказал он, прежде чем уйти. – Наша примитивная звериная сущность. Инстинкт хищника.
Алексис снова нажал на дверной звонок.
Дверь открылась, показалось удивленное лицо Людивины. Ее белокурые локоны были распущены и падали на лицо.
– Алекс? Что это тебя принесло? Поляки ответили?
Он замотал головой и стал похож на мультяшного щенка Друпи: грустный рот, тоскливый взгляд и повисшие щеки.
– Можно я посплю у тебя на диване?
Ее голубые глаза мгновение всматривались в него.
– Будешь говорить о работе?
– Клянусь, не буду.
Дверь распахнулась.
– У меня нет мороженого в морозилке, извини.
Алексис протянул коробку шоколадных конфет.
– Я принес антидепрессанты.
– Я одета не как на работу и предупреждаю: никаких шуток!
На Людивине были розовые пижамные брюки с вышитыми на штанине буквами PINK, а сверху – клетчатая шерстяная рубаха.
– Очень сексуально! – присвистнул жандарм.
– И меня дома бардак, не обращай внимания. Я не ждала гостей.
В прихожей по меркам Алекса был порядок, и, проходя мимо кухни, он едва обратил внимание на мусорный пакет на полу и несколько невымытых тарелок.
– Видела бы ты, что творится у меня, – пробормотал он чуть слышно.
Она провела его в гостиную. Небольшая комната казалась полной противоположностью ее безликому рабочему месту в офисе: постеры старых фильмов пятидесятых годов покрывали часть стен с терракотовыми обоями, полки с безделушками занимали целую стену.
– Я не знал, что ты фанатка черно-белого кино.
– Мне нравится, как играли актеры того времени.
– Да ты настоящий киноман, подумать только! – воскликнул Алексис, обнаружив немалое количество книг по истории кинематографа, стопками лежавших повсюду. – Ты никогда об этом не говоришь!
– А зачем говорить?
– Я же постоянно говорю о своих «Джайантс»!
– Да уж, каждый понедельник мы с утра в курсе, выиграли они в воскресенье или проиграли!
– Я делюсь с вами…
– А вот мне не слишком хочется делиться с другими тем, что я люблю. Это мое. Это я.
Алексис кивнул, хотя и с оттенком сожаления. Чем больше он узнавал свою напарницу, тем больше она ему нравилась. Она была совсем не такой бесчувственной, как казалось иногда. Он перешагнул через поднос с едой, стоящий на ковре, и, достав из-под куртки-милитари бутылку «Монбазияка», поставил ее на кофейный столик.
– Бокалы найдутся?
– Хочешь, чтобы мы нализались?
– Хочу просто вернуть на лица улыбку.
– Для этого нам нужен алкоголь?
Он пожал плечами.
– Что смотришь? – спросил он, повернувшись к телевизору.
– Американский сериал, ничего интересного.
– У тебя не возникает иногда ощущения, что чем больше каналов, тем меньше интересного они показывают? Как будто количество кнопок дает им право особо не заботиться о качестве…
– Ты становишься ворчуном?
Она протянула ему штопор и достала два бокала, которые он наполнил на три четверти.
– Предупреждаю, когда напьюсь, я начинаю рассказывать всю свою жизнь! – пошутила Людивина.
– А я, когда напьюсь, готов слушать.
Они устроились на диване, застеленном пледом, и меньше чем за час прикончили бутылку, переключая каналы и болтая о фильмах, спорте и прошлых своих увлечениях.
Затем паузы между фразами стали затягиваться, Алексис взял коллегу за руку и притянул к себе.
– Не надо, – прошептала она.
Ее большие синие глаза смотрели на него, она была такая красивая – и робкая, как подросток.
– Скажи «нет», и я уйду без единого слова.
Жажда жизни накатила на Алексиса внезапно. Он сидел в одиночестве за рабочим столом, обложившись со всех сторон отчетами о преступлениях, и вдруг ему стало так тревожно, так тоскливо. Захотелось человеческого тепла. Не того, что могла предложить классная телка с тарифом восемьсот евро за ночь. Ему нужно было общение. Правдоподобная иллюзия любви.
И он сразу подумал о Людивине. По дороге к ней он и не собирался с ней спать. Как можно переспать с коллегой, куда это годится! Просто хотелось провести вместе вечер, может быть, заночевать у нее на диване… Поддержать друг друга. Рассказать все, что волнует. А на рассвете встать, чувствуя усталость, но не одиночество.
Вот она рядом, перед глазами, такая красивая.
Людивина сглотнула и наморщила носик.
– Специально напоил меня, чтобы трахнуть?
– Нет, это я чтобы не наброситься на тебя сразу, с порога, – пошутил он и подумал, что, может, так оно и есть.
– Дурак ты, Алекс.
Она сама обхватила его за шею и притянула к своим губам. Первый поцелуй был долгим, нежным и сладким.
Они выжидали, испытующе глядя друг на друга. Губы улыбались, как у двух
