детей, готовящихся напроказить.
И второй поцелуй стал чувственным, страстным, сексуальным.
Они терлись друг о друга, стягивали одежду и швыряли ее через всю комнату, слюна смешивалась и текла, когда они покусывали друг другу шею, плечи и грудь. Когда рука Алексиса скользнула под резинку ее брюк, он приоткрыл глаза и удивленно улыбнулся.
– Трусиков нет? – прошептал он.
– Я же сказала, что не ждала гостей… – делано извинилась она, хватая его за голову и притягивая к себе.
Она прикусила его губу и впилась ногтями в его спину.
Их тела прижались друг к другу, обоих лихорадило, кожа стала гиперчувствительной, как у младенца. Ее груди были крупными, идеально круглыми и теплыми, а соски твердыми от возбуждения.
Они искали друг друга, возбуждали друг друга, покрывали друг друга сладкими поцелуями, неистово обнимались, их пальцы гладили потаенные зоны, разгоняя желание, и оба раскрывались, познавая тело другого.
Вскоре Алексис вошел в нее, высвобождая разом все сексуальное напряжение, накопившееся за эти минуты. Они прижимались друг к другу, отталкивались, извивались, пока Людивина одним движением не опрокинула его на бок и не забралась на него сверху. Они стонали, ласкали друг друга, сливаясь и спаиваясь накрепко влагой собственных тел, их пальцы сплетались в сети реальности, чтобы держать и не отпускать, их бедра сталкивались по очереди, когда они меняли положение, то мягко, то яростно.
Когда они упали на ковер, Алексис перевернул Людивину на живот и стал брать ее все крепче и крепче, запустив одну руку ей в волосы и прижав ее к полу. Они задыхались.
Ее влагалище было похоже на нежные ножны, оттачивающие лезвие оргазма, раскаляя его до нетерпения.
Жар поднимался из центра их тел. Рассеянный шар крутился все быстрее и быстрее, создавая все более длинные интенсивные дуги электричества.
Людивина вдруг сжала кулаки, и ее крики стали резче, дыхание отрывистее, ноги застыли, а рот исказился в гримасе полного самозабвения.
Алексис был тверд, как никогда, заряженный наслаждением партнерши, его голова кружилась от эйфории и алкоголя, и вся вселенная вокруг него взорвалась разом, резко, мощными струями, космос выплеснулся из канала его существа и затопил матрицу мира. Этот краткий миг развоплощения преображал мужчину. Алексис всегда знал это. Экстаз был божественным.
Бог был в наслаждении.
Кто мог в этом сомневаться.
* * *
Алексис наткнулся вытянутой рукой на что-то теплое: он был в кровати не один. И кровать была не его. Ему не приснилось. Все произошло наяву. Он был с Людивиной. Алексис поднял голову, медленно открыл глаза.
Декодер на телевизоре показывал время.
2:43.
Почему он проснулся? Опять приснился кошмар?
Он еще был немного сонным, в голове блуждали обрывки сна. На краю сознания проплывали какие-то смутные образы, остатки тревожных мыслей.
Да, ему приснилось что-то страшное. Несмотря на присутствие Людивины.
Он вспомнил следы крови. Много крови.
В каком-то доме.
И вдруг он вспомнил лунный свет, падающий через большое окно на абстрактный рисунок. Нарисованный всем, чем может истекать человек.
Картина, созданная из человеческого материала. Пурпурно-алая гамма, чей смысл может интерпретировать только ее автор.
Как action painting, живопись действия.
Смесь Фрэнсиса Бэкона и Джексона Поллока.
Каждый мог видеть в ней то, что хотел угадать. Единственными ориентирами были цвета и заданные ими движения. Это было искусство не фигуративное, а инстинктивное, обращенное к рептильной коре головного мозга, продолжение первичного атрибута человека – его жестов.
Внезапно Алексис широко раскрыл глаза.
Мысль пришла внезапно, среди ночи, как озарение.
И неожиданно прояснила все.
Это не просто сон! Это догадка!
Подсознание приняло эстафету от упрямо работающего сознания, и то, что не смог сделать бодрствующий ум, выкристаллизовалось в глубинах его же теневых зон.
Чтобы угадать смысл там, где он его не заметил. Разглядеть его через кровь.
Через кровавые следы.
Через первичные жесты. Жесты выживания.
Алексис осторожно откинул одеяло и встал. Это надо проверить. Прямо сейчас.
Ведь никто не заметил. На вилле в Лувесьене.
А оно было прямо у них под носом.
С самого начала.
Красные печати блеснули в белом луче фонарика. Алексис поставил ящик, «одолженный» в фургоне коллег по жандармерии прямо перед выездом на место. Достал складной нож и, раскрыв лезвие, разрезал казенную метку. Потом днем он пошлет кого-нибудь запечатать дверь по новой. А пока главное – проверить теорию.
Он посмотрел на часы. Время шло к четырем.
Они все правы, я чокнутый, внутренне усмехнулся он.
В глубине души он чувствовал скорее возбуждение, чем усталость или даже сомнение. Он верил, что его теория небессмысленна.
Набрав в легкие воздуха, он толкнул дверь.
В доме царил полный покой. Только лунный свет, льющийся в окна, и ни единого звука.
Алексис закрыл за собой дверь. Ящик он нес в руках.
Глаза быстро освоились в темноте, и он увидел коричневые пятна на полу, в луче фонарика, как будто именно этот луч привел его к ним.
Двое суток назад здесь, в этих стенах, убили целую семью. Все было так свежо, что, казалось, стены еще хранили эхо их криков.
Алексис сразу заметил, что запах со вчерашнего дня стал другим. Терпкий дух крови сменился резкой вонью химикатов, используемых при криминалистической экспертизе. Весь дом был обмазан ими для снятия отпечатков пальцев, для выявления всех возможных следов замытой крови, и эти флюиды так и витали в запертом помещении.
Луч поймал несколько рамок с разбитыми стеклами, дробясь и множась отражениями, словно в коридоре вспыхнуло сразу несколько огней.
Алексис вдруг увидел тени Эмили Эймессис, ее мужа Жан-Филиппа и Изабель, они прошли перед ним полупрозрачные, как призраки. Он представил себе, как они живут здесь, разговаривают, едят, смотрят телевизор, смеются вместе, иногда ссорятся. На мгновение он услышал их голоса. Эти люди еще были здесь, стены отражали отзвуки их присутствия, как зеркала времени. Они выстроили этот дом, они жили в нем, наполняли его эмоциями и воспоминаниями.
Затем новая вспышка в мозгу, на сей раз ярче: он увидел их вскрытые тела на секционных столах.
Картины повседневной жизни сменились криками ужаса и страданий, и перед глазами возникла Эмили – спортивная, сильная женщина, способная постоять за себя, – распластанная на полу, оглушенная электрошокером. За ней в тени стоял некто безликий. Человек, которому нравилось убивать жертв у них дома, вторгаясь к ним без звука, без взлома, словно гость, словно член семьи. Он пришел сюда, чтобы спокойно осуществить задуманное.
Он знает, что его никто не потревожит. То есть он знает своих жертв достаточно хорошо, он в курсе их привычек. Он знает, может ли
