– Вот уж не думал, что написал обратный адрес.
Мандель окаменел, сам не понимая, как мог совершить подобную глупость.
– Привычка – вторая натура, – прокомментировал Канаан. – Я обратился по этому адресу, и твоя хозяйка сказала, что ты тут работаешь. На глаза Манделю навернулись слезы.
– Эй, послушай, я не хочу оскорблять твои чувства. И вообще не собираюсь обижать тебя. Твой друг умер. Тебе известно об этом?
Мандель кивнул.
– А кто тебе сказал?
– Кто-то сказал.
– У этого человека есть имя?
Мандель опять страшно перепугался. Как будто есть что-то предосудительное в том, чтобы поговорить по телефону с незнакомым человеком.
– Значит, он тебе не представился. А что ему было нужно?
– Не знаю. Он сказал, что Кении умер, и я сразу же повесил трубку. Не хотел больше ничего знать.
– Значит, ты ему ничего не сказал про себя и про Кении?
– Только то, что мы не виделись около года. -. А почему не виделись? Потому что он заболел СПИДом?
– Нет! То есть это, конечно, страшно, но…
– Но страшно тебе было, как ты выразился в открытке, вовсе не из-за этого?
– Я даже не знаю, кто вы.
Мандель внезапно насторожился, может быть, даже озлился.
– Могу показать тебе свою бляху. Хочешь, чтобы я у всех на глазах так и сделал?
– Нет.
– А мне всего-то и нужно задать тебе пару вопросов.
– Хорошо.
– Почему вы с ним раздружились? Почему ты послал ему открытку, в которой написал, что тебе страшно?
– Он связался с очень странной публикой.
– Связался еще в то время, когда вы с ним общались?
– Еще раньше. Мне кажется, гораздо раньше. Но я ничего не знал, пока однажды вечером он не пригласил меня отправиться туда вместе с ним.
– Куда это туда?
– Это ресторан, частный клуб или что-то в этом роде, прямо на пляже в колонии Малибу.
– А как называется этот клуб?
– "Люцифер".
– И что в этом клубе так тебя напугало?
– Они там передавали друг другу снимки маленьких детей, занимающихся сексом друг с дружкой и со взрослыми. Там были только мужчины. И вели какие-то сумасшедшие разговоры.
– Насчет чего?
– О дьяволе, и о человеческих жертвоприношениях, и о черной мессе. Все в таком роде. Сначала мне казалось, что все это – в шутку, эдакий, знаете ли, обряд посвящения. Что они меня просто испытывают. Знаете, как, бывает, в закрытых компаниях дурачат и морочат новичков.
– Но они не шутили?
– Мне показалось, что нет.
– И они хотели, чтобы ты вступил в клуб?
– Такое впечатление у меня возникло.
– А Кении Гоч уже состоял в действительных членах?
Мандель замешкался. Ему явно не хотелось обвинять покойного друга и, возможно, любовника в измене. Но в конце концов он сказал:
– Так оно выглядело.
– А после этого с кем-нибудь из тогдашних знакомых ты встречался?
– Туда я больше не вернулся. Мы с Кении разругались на эту тему, когда возвращались в город. Я сказал, что мне не нравится, если меня завлекают в подобную ситуацию.
– Ну, а в тот первый и единственный раз тебя там с кем-нибудь знакомили?
– Там был мужчина с гладкими черными волосами, заплетенными в косичку. Он сказал мне, что его зовут Рааб.
– Помнишь кого-нибудь еще?
– Рыжий тощий мужик, похож на Шалтая-Болтая, имени я не запомнил. Жирный мужик по имени Лестер.
– Просто Лестер?
– Так он представился. Никто не назвал мне своего полного имени. Только так. Часто я даже не понимал, имя это или фамилия. Кроме одного старика. Самого настоящего старика. Кто-то назвал его мистером Кейпом, а сам он уже представился мне как Уолтер.
Канаан дернулся, как будто его укололи в грудь.
– С вами все в порядке? – спросил Мандель.
– Со мной все в порядке, Уильям. С одного раза у «Люцифера» ты запомнил довольно много.
– Все это произвело на меня впечатление. -Мандель нервно улыбнулся. – И, кроме того, у меня отличная память на имена. Отец всегда говорил, что мне это пригодится, независимо от того, чем я буду заниматься в дальнейшем.
– Твой отец прав. Мне вот, например, это помогает.
Они улыбнулись друг другу.
– Спасибо тебе за то, что рассказал все, что вспомнил.
Мандель, услышав такие слова, залился румянцем.
Канаан собрался было уйти, но затем вернулся.
– И вот что, Уильям. Не стесняйся того, что написал Кении Гочу, что ты его любишь. Не так-то много в этом мире любви, чтобы про нее еще и молчать.
Маленькая церковь Святого Иуды в Ван Нуйсе, католическая миссия в испанском стиле, стояла посреди пустоши на обочине дороге в одноименный аэропорт.
Имелось здесь и другое здание: большой деревянный амбар ярдах в пятидесяти дальше по дороге, а дальше, до самого аэропорта, – только столбы линии электропередачи, вышагивающие длинными ногами в пустоту.
В другом направлении шли приземистые дома и хижины, брошенные легковушки и грузовики, и все та же пустошь.
Свистун подъехал к церкви, запарковался на участке черного асфальта, больше всего похожем на чугунную сковороду.
Ясное небо, без намека на смог, было сущим благословением для тысяч обнаженных тел, купающихся в лучах солнца на пляжах по всему побережью; такие дни – блаженные для большинства жителей Лос-Анджелеса и непривычные для обитателей голливудской панели – оборачивались сущим проклятием здесь, в долине Сан-Фернандо. И если хоть какая-нибудь церковь во всем огромном городе, являющемся одновременно и округом, нуждалась в системе кондиционирования воздуха, то это наверняка была церковь Святого Иуды.
Читальный зал и официальные кабинеты располагались в задней части здания, которое, чтобы попасть туда, надо было обойти снаружи. Когда-то давным-давно кому-то пришло в голову разбить здесь сад с цветочными грядками, но все это с тех пор пришло в полное запустение. Кроме камней, на здешнем песке смогли подняться разве что кактусы. Проходя мимо выкопанной здесь канавы, Свистун увидел, что в ней нет воды, да, строго говоря, она и не была никогда действующей оросительной канавой, а всего лишь артефактом, навевающим утешительные или, может быть, ностальгические чувства. Понятно, у мексиканцев, на законных основаниях или нелегально обживших этот жалкий уголок гигантского мегаполиса. Свистун подумал: интересно, почему это здесь ничего не вышло даже у мексиканцев, славящихся своим умением творить чудеса из кирпича и глины.
Пока он, застыв в неподвижности, размышлял над этим, дверь задней части дома открылась – и его взору предстала нервозная женщина в черном платье с белым кружевным воротничком. Сама она посмотрела на него, прищурившись на солнце. Она была англосаксонского происхождения и бледна, как привидение. Сразу чувствовалось, даже издалека, как тяжело ей, бедняжке, приходится под палящими лучами солнца. Высокая и сухопарая, она казалась уроженкой Миннесоты или Мэна. Поневоле приходилось задумываться над тем, каким ветром ее занесло в Южную Калифорнию.
– В чем дело? В чем дело? – плачущим голосом повторяла она, словно до сих пор ни разу не сталкивалась с тем, что люди попадали в неказистый сад, просто-напросто переступив через низкую и сломанную ограду.
– Меня зовут Уистлер! Мне назначено!
Ему хотелось, представившись и внушив ей мысль о собственной безобидности, успокоить ее как можно скорее.
– Ах да. Но вам вроде бы еще рано?
– Не исключено.
– Наверняка вы прибыли раньше, чем вам назначено. Я сейчас сверюсь по журналу.
– А разве это мы не с вами договаривались?
– Да, конечно, но я записала это на клочке бумаги и положила его святому отцу на стол. Я не уверена, что он внес эту встречу в свой распорядок. Но мы сейчас узнаем.
– Не стоит беспокоиться. Я подожду, пока он освободится.
– Но здесь же так жарко!
Из затененного дверного проема она посмотрела на залитую солнцем площадку, на которой стоял Свистун.
– Да мне все равно.
– Я предложила бы вам зайти, но…
Она оборвала фразу, так и не сообщив ему, что именно приводит ее в смущение, однако создав общую атмосферу опаски: как же так, пускать незнакомца, когда святого отца нет дома.
– Что ж, может быть, вы хотя бы намекнете мне, сколько приблизительно придется прождать.
– Не знаю… Отец Мичем на курином рынке.
– Где-где?
– Да вон там.
Она махнула рукой в сторону амбара.
– А войти туда можно?
– Ну конечно же.
– Тогда я просто пойду и представлюсь ему. Он будет в сутане?
Она улыбнулась.
– Вы его ни с кем не спутаете.
Свистун пересек сад, еще раз перемахнул через низкую ограду и пошел по пустырю. То здесь, то там ему попадались на глаза брошенные легковушки и грузовички. Чем ближе он подходил к сараю, тем громче слышалось кудахтанье кур и возбужденные голоса.
Обойдя амбар кругом, он оказался у двери. Та была полуоткрыта и под нее подсунут кирпич. Внутри было темно, лишь сновали туда и сюда какие-то тени. Шагнув через порог, Свистун оказался в море пропитанных потом белых рубашек, соломенных шляп, сапог с серебряным рантом, смуглых лиц ацтеков и майя, двух-трех азиатов и так далее. В здешней тьме почти фосфоресцировали белки чьих-то глаз и чрезвычайно белые зубы. Говорили здесь громко – и исключительно по-испански. Куры находились в клетках, выставленных тремя рядами и поставленных друг на друга по десять-двенадцать штук; пахло здесь высохшим куриным пометом, он же и кружился в воздухе.
