Половой встал в позу полного к нам внимания:
— Э, я, господа, подумал: может быть, без изысков — например, утку с яблоками?
— Годится, — согласился Казанцев. — И икры к водке для разгоночки принеси. Вы что, Сергей, будете пить?
Я вдруг почувствовал усталость сегодняшнего событийного дня:
— А, водки тоже немного выпью.
Вид у Казанцева был мрачноватый:
— Уличать ее будем чем? Ведь отхапает у честной девушки состояние.
— Да, — помрачнел дядя тоже, — главное мы уловить не можем. То есть, если порвала она эту часть, где завещано главное было Анастасии, как же она его предварительно адвокату показывала, а тот копию снял. Преступный сговор?
Казанцев замотал головой:
— Не та у него репутация и состояние собственное немаленькое. Если бы еще речь о двадцати, а не о двух, тысячах речь шла, да и то...
Он повернул голову к буфету и громко раздраженно произнес:
— Что, долго икру с водкой донесть?!
— Сей момент, — последовало оттуда, и так почти и исполнилось.
— Первая мысль у меня, конечно, была что завещанье подделано, — начал дядя, — но тогда зачем рвать, а не уничтожать полностью.
— А вторая половина завещанья? — вырвалось у меня.
Вырвалось даже не из сознания, а из какого-то более глубокого слоя.
Оба мои визави поставили поднятые уже рюмки и уставились.
— А? — спросил дядя Казанцева.
— Определенно здесь ключ... Ну-ка, махнем, друзья, под икорку!
Какое-то время мы наслаждались этим ключом под выпивку и закуску.
Скоро я почувствовал — мне хватит.
Но старшие товарищи продолжили еще и под утку.
— М-м, друзья мои, — вдруг громко сказал слегка разомлевший дядя, — да я знаю, в какой замок этот ключик вставить.
Мы стали слушать, Казанцев только попросил говорить всех по тише.
И в разговоре, собою сам, сложился план завтрашних действий, причем в двух его вариантах. Один капкан был «лисий», другой, нам казалось, «медвежий».
Возвращался я домой с головой веселой, но не очень ясной, потому что за успех операции выпили еще две бутылки «Клико».
Дома ожидало меня письмо от папеньки.
Грустное.
Сладить с кавказцами удавалось с трудом. Не исчезали мюриды, смерть для которых была прямым попаданием в рай. Папенька сдержанно, но давал понять, что корпусу его на западном направлении приходится нелегко. «Но матери пиши, что письма от меня получаешь легкие и успешные».
Странно жила Россия: у кого война, у кого забота о новой шляпке.
В резерве у Императора Александра II были войска, включение которых в кавказские действия могло быстро закончить в нашу пользу войну. Но он этого не делал. Он многого не делал, по причинам — не ясным ему самому.
Кавказская война началась еще в 1817 году, хотя иногда ошибочно указывается год 1816-й, а закончилась в 1864 году, и не со сдачей в плен Шамиля, произошедшей в 1859-ом, она еще четыре года имела свои продолжения. Многое пошло бы иначе, попросту — гораздо быстрее, если бы и ныне живущий еще генерал Алексей Петрович Ермолов оставался, как в первые десять лет войны, у командования.
Среди плеяды военачальников «того» времени Ермолов признавался всё-таки всеми фигурой номер один. Да, был тот же Строганов, Киселев, Воронцов — единственный, кто выдержал и отбил атаку частей французов, которыми командовал лично Наполеон («Кто такой?!» — возмущенный, потребовал он узнать), позже Воронцов — блестящий Новороссийский генерал-губернатор, на которого Пушкин в Одессе написал мерзкий по смыслу и форме пасквиль. Были и другие герои полководческой категории, но перед Ермоловым все склоняли головы, тем более что ласковое обаяние этого человека очень к тому располагало.
Ермолов, за плечами которого был опыт всех почти наполеоновских войн, действовал стремительно, исключительно профессионально, и по законам врага. Да, будучи мирным в жизни и благосклонным к добровольно сдающимся в плен, он был безжалостен в бою и в карательных операциях: воздастся каждому по мере его — «нам не нужны ваши горы, но вы же равнинным поселянам жить не даете». Верил ли Ермолов в усмирение Северо-Кавказских народов, в их какое-то в будущем огосударствление? Папенька утверждал, что — категорически нет. Да даже у таких сравнительных либералов, как декабристы, было записано в «Русской правде»: народы эти необходимо рассеять мелкими партиями по всей России, то есть довести до искусственной ассимиляции; другого способа сладить с ними не существует. Ермолова не любил Николай I, его брат Константин: «Очень остер и весьма часто до дерзости»; его не любил Аракчеев. А характерным примером дерзостного юмора Ермолова была его фраза, сказанная еще в 1813 году Александру I. Битва при Кульме против отступающего Наполеона, решенная в нашу пользу блестящим руководством войсками Ермоловым: «Какую награду вы себе хотите?» — спросил Александр — «Произведите меня в немцы, Государь». Все знали предпочтительные склонности Императора и Его Двора к иностранцам, а в самом Александре было 7/8 немецкой крови.
Сошло.
Ермолов!
И вот этого уникального специалиста, популярного в армии до такой степени, что солдаты пошли бы за ним на штурм где и чего угодно, вот его и убирают в 1827 году в отставку, заменяя Иваном Паскевичем — близким Николаю человеком. Паскевич не был плохим военным, он был — каких много. Стратегия Ермолова тотального наступления с вырубкой лесов, прокладкой лесных магистралей, с созданием за собой укрепленных пунктов, где оставшаяся — не ушедшая выше в горы — часть населения не смела на русского солдата и глаз поднять, всё это было Паскевичу не под силу. Ермолов брал у якобы примирившихся племен и кланов заложников, и при Ермолове они почти не предавали. Зато потом началось — всё время где-то вспыхивал пожар за спиной.
Зимой Ермолов перебирался жить из именья в Москву, в скромный дом рядом с Пречистенским бульваром, и скучно от посетителей ему не бывало, тем более, из ссылок по амнистии возвращались его друзья-декабристы. Сам он декабристом не был, заговор их называл глупостью, но дружбу ему всё равно «посчитали».
Мне с ним лично познакомиться не посчастливилось... да всё это, впрочем, от навеянного папенькиным письмом.
Собранные, подтянутые — на Казанцеве теперь генеральский мундир — мы едем в уже известный нам дом с садом позади.
— А знаете, как она могла это проделать? — делится по дороге Казанцев. — Мы, кстати, на месте проведем следственную проверку.
— ??
— Очень просто. Кабинет находится в ротонде. Там два крайних окна напротив друг друга. Она убедила генерала, что завещание надо составить, учесть при этом небольшие потребности верной прислуги...
— Таким способом у нее появляется начало завещания!
— Сережа, правильно, но вы все-таки не кричите. Далее бумажки от ветряной тяги разлетаются, ну подробные технические детали я описывать не берусь.
— Почти наверняка так и было, Митя. У тебя все филеры наготове?
— Обеспечено полностью.
Мы уже подъезжаем.
Пристав предупредил нашу даму дожидаться визита и караулит у крыльца.
А особа непростая, я чувствую волненье и чувствую, что даже неспокоен мой видевший анаконд разных дядя.
Нас встречают очень спокойно — полуулыбкой и приглашеньем садиться.
Казанцев морщится, трогая тугой воротник мундира, и проходит мимо стола с дамой к дальнему окну.
— Душновато сегодня. Я позволю себе открыть?
Он делает это до того, как ему говорят «да» и не спеша возвращается, поглядывая в окна.
— А сад хорош!
— Могу вам предложить перейти отсюда в беседку.
— О, не беспокойтесь, мадам. Мы ненадолго, и с маленьким к вам предложением.
— К вашим услугам, генерал.
— Вы не хотели бы отозвать свое заявление и аннулировать обрывок того странного завещания.
— Вы шутите, генерал?
— Ни в коем случае, мадам.
Казанцев достиг противоположного окна и резко распахнул створки.
У меня по лицу сразу пробежал ветер, а на столе у дамы возник бумажный вихрь, какие-то листки полетели к окну и один там исчез.
— Что вы делаете, закройте немедленно!
— Пардон-пардон, — Казанцев закрыл окно. — А сделал я всего лишь то, что и вы какое-то время назад проделали, завладев таким вот приемом нужным началом завещания. Оно просто вылетело из-под пера генерала.
Не-ет, я очень поторопился, назвав даму конфетно-красивой — лицо сейчас без всякой улыбки, потемневшие глаза уперлись в глаза Казанцева, она считывала, казалось, что там есть...
Первый раз, и никогда после, увидел я как генерал отводит свой взгляд от противника.
— Позвольте мне, мадам, — примирительно начал дядя, — мы вычислили всё как было. Нужная половинка завещания потерялась на ветру, а новое-окончательное ваш патрон не успел нотариально оформить по причине смерти, в которой вы, возможно вполне, сударыня, я говорю — возможно вполне, неповинны. Но суть для нас совсем в другом.
