Дверной звонок, будто дрель, пытался пробуравить своим сверлом голову. Мишель собрал последние силы, встал, прошёл по коридору и открыл дверь. На пороге стоял полковник с обезумевшим лицом. Не было случая, чтобы начальник такого ранга сам приходил к Мишелю. Обычно тот звонил, и Мишель летел пулей к своему повелителю, а сегодня…
Мишель потряс головой, думая, что ему всё причудилось, но головная боль тут же больно резанула по мозгам. Он схватился за голову и сморщился.
— Не удивляйся это я, — сказал полковник.
— Что-нибудь случилось?
— У тебя выпить есть?
От этого вопроса к горлу Мишеля подкатился комок, и ему чуть не сделалось плохо. Он кивнул головой и рукой пригласил гостя войти в квартиру. Когда полковник сел на диван, Мишель подкатил к нему сервировочный столик и поставил на него бутылку коньяка и рюмку.
— Тут одной рюмкой не обойдётся, — возразил полковник.
— Что случилось? — спросил Мишель, ставя на столик фужеры.
Полковник налил коньяка, выпил и, посмотрев на Мишеля, с удивлением сказал:
— Рухнула Берлинская стена!
— Как? — не поверил ему Мишель.
Хмель моментально покинул его, головная боль прошла.
— Как? — ещё раз повторил он свой вопрос.
— Очень просто. Так, как написал Сапожников.
Полковник снова налил коньяк в фужер. Мишель пододвинул фужер для себя. После сообщения шефа, Мишель был абсолютно трезв.
— А ведь мы были обладателями суперважной и суперсекретной информации, — сказал он Мишелю. — И эта информация без толку пролежала в письменном ящике стола.
— А я вас предупреждал, что надо рукописи Сапожникова дать ход. Представляете сколько бы нам отвалили, за то, что сейчас не представляет никакого интереса?
— Я не поверил. Разве в это можно поверить?
— Ещё осталась информация о Варшавском договоре.
— Я уже доложил наверх.
— Ну и что?
— Ничего. Они не верят.
— Нет пророка в своём отечестве, — грустно ухмыльнулся Мишель.
— Какой же он свой?
— Когда он в России своим был, его оттуда выгнали, потому что не верили, а теперь мы ему не верим, стало быть, он у нас своим стал.
— Ты, вот, что, — сказал полковник, разливая остаток коньяка по фужерам, — ничего ему не говори, пусть пишет. Когда с Варшавским договором случиться, они сами к нам прибегут. Мы тогда такой гонорар с них потребуем, на всю оставшуюся жизнь хватит!
Полковник ударил своим фужером о фужер Мишеля и допил остатки коньяка.
Мишель последовал примеру своего начальника. Когда спиртное было выпито, он с удивлением посмотрел на бутылку, а потом на своего шефа.
— Господин полковник, мы с вами целую бутылку выпили, а у меня ни в одном глазу.
— У меня тоже, — удивился полковник.
— Я кажется начинаю понимать, почему русские могут очень много пить.
— Почему?
— Они всегда находятся в состоянии стресса, как мы сейчас, вот поэтому и не пьянеют.
— А ведь ты прав, — согласился полковник, — давай проверим твою теорию.
— Каким образом?
— Ты сейчас спокоен? — спросил полковник.
— Спокоен.
— Тогда сделаем так: ты достаёшь сейчас ещё одну бутылку коньяка и мы выпиваем её.
— И что тогда?
— Тогда, если алкоголь подействует на нас, значит твоя теория верна.
Что касается Петра Сапожникова, то его не интересовал вопрос воздействия алкоголя на организм человека, находящегося в стрессовой ситуации. Его сейчас вообще ничего не интересовало. Почувствовав, что он нужен людям, что его труд, труд писателя, востребован, он окунался в создаваемые им самим причудливые сюжеты, то проваливаясь в далёкое прошлое, то взлетая в будущее. Единственное, что было неподвластно писателю, так это настоящее.
Вот сознание художника оказалось в Кремле, вот он видит, как генсек пытается вытянуть огромную страну из экономической ямы, в которой она оказалась. Он видит, как руководитель страны сидит в кабинете и беседует со своим соратником.
— Александр Николаевич, — говорит генсек, — ну почему народ так инертен? Почему наша перестройка забуксовала? Мы же хотим дать людям свободу!
— А она нужна ему?
— Кому?
— Народу.
— Ты хочешь сказать, что народу не нужна свобода?
— Нет.
— Почему?
— Потому, что наш народ состоит из рабов.
Однако разве мнение одного человека может оказаться препятствием в таком важном деле, как государственное устройство? Хотя Александр Николаевич конечно прав: народ сам ничего решать не хочет, он ждёт, чтобы за него всё решили и сделали другие. Именно поэтому генсек унижается перед западом, именно поэтому во всём уступает ему, именно поэтому ходит по всему миру с протянутой рукой, прося в долг. Именно потому, что всё зависит от него, а не от народа. От рабов вообще ничего не зависит. Генсек понимает, что выход из экономического кризиса не самое главное в его деятельности. Главное это превратить рабов в свободных людей. Именно для этого создан съезд народных депутатов СССР, именно для этого, он генеральный секретарь ЦК КПСС становится первым президентом Советского Союза. Но доверять народу страшно. Всё-таки они ещё рабы. Генсека президентом избирает не народ, а съезд народных депутатов, который полностью подчинён его воле, воле генерального секретаря ЦК КПСС.
Заседание первого съезда народных депутатов транслируется по телевидению. Эта передача сразу стала самой любимой для народа. Предприятия, которые и так-то еле теплились останавливались совсем, когда транслировался съезд. Правы были древние, говоря, что для управления массами нужно много хлеба и зрелищ. При таком зрелище, как съезд, хлеба не нужно было вовсе. Депутаты, поняв, что вот так просто, без всякого разрешения, можно подойти к самой главной трибуне государства и говорить с ней всё, что придёт в голову, не опасаясь, что тебя посадят в тюрьму или отправят в психушку, и при этом всё это будет показано на весь мир, оттягивались, что называется, на полную катушку. При этом было совершенно неважно, что говорить. Важно было, как можно дольше пробыть на трибуне, по крайней мере дольше, чем предшествующий оратор. А что касается смысла сказанного, так не всё ли равно, ведь в стране объявлена гласность и плюрализм.
— Смотрите, смотрите, — тыкали зрители пальцами в экран телевизора, — это же академик Сахаров!
— Тот, который атомную бомбу изобрёл?
— Атомную бомбу Курчатов изобрёл, — отвечал кто-то, — а он водородную изобрёл.
— Ерунду вы говорите. Атомную бомбу наши у американцев украли, а те в свою очередь у немцев.
— Не знаете, так не говорите! Её французы сделали — супруги Кюри. Сделали, облучились и померли, вот она у американцев и оказалась!
— Да хватит вам болтать, дайте академика послушать!
— Ой, какие мы умные! Можно подумать, понятно, что академик говорит!
— Он про права человека говорит.
— Какие к чёрту права, когда жрать нечего!
Что касается академика, то он, видимо, решил на трибуне переплюнуть всех. Президент уж и так к нему и этак, а тот всё говорит и говорит.
— Андрей Дмитриевич, — кричит президент, — вы регламент уже в четыре раза превысили!
А тот всё равно говорит.
— Не трогайте академика! — кричат депутаты. — Пусть говорит сколько хочет!
— А почему ему можно, а нам нельзя!? — кричат другие.
— Его КГБшники в Горьком уколами травили, поэтому он о своих правах человека до утра может говорить! — возражали третьи.
— КГБ надо распустить! Черного кабеля добела не отмоешь!
Президент, понимая, что ситуация выходит из-под контроля, отворачивается и кому-то даёт команду:
— Отключите микрофон!
Экран показывает всему миру академика, который стоит на трибуне и как рыба открывает рот, не произнося при этом ни звука.
— Вот вам и свобода слова, — чертыхаются телезрители, — и плюрализм и толерантность!
Что ни говори, а так весело в Советском Союзе никогда ещё не было.
С одной стороны всё это очень печально, но с другой…
Страна всё-таки очнулась от спячки, пусть с трибуны съезда произносятся и бредовые речи, но это всё-таки речи, а не выступления, написанные и одобренные ЦК. Хоть и медленно, хоть и неуклюже, а огромная страна поворачивалась в сторону цивилизации. Перед выборами в местные и республиканские органы власти, как в демократических странах, происходила жёсткая предвыборная борьба. В Москве можно было увидеть, как бывший первый секретарь московского горкома партии, как простой смертный шёл в обыкновенную поликлинику, где лечились, а вернее стояли в очереди, обыкновенные советские граждане, без чинов и привилегий.
Как пели в песенке в то время:
Всё бы шло прекрасно и отлично,
Если б миром правили поэты.
Однако миром правят не поэты, а президенты и генсеки. Как гром с ясного неба, прозвучало решение эстонской партийной организации о выходе из подчинения ЦК КПСС. Только что избранный президент понял, что его страна стоит на гране распада. Нет, напрасно страна решила избавится от дураков. Время умных, похоже, ещё не настало.
