Вот значит когда для умных срок настал! Хочешь, ни хочешь, а умным власть уступить приходится. А почему же не уступить? Зачем такая власть нужна, коли кроме долгов в стране ничего не осталось. К тому же в такое время у власти оставаться не резон. Повесят, чего доброго, за такое то руководство. Вот и собрались в политбюро главой страны умного поставить. К тому же выбрать надо было такого, чтобы не умирал сразу, а хотя бы лет пять правил. Иначе, если помрёт, как предыдущие, с кого спрос? Такой в политбюро один был. Вот его генсеком и поставили.
Пришёл умный человек в Кремль, осмотрелся. Надо что-то делать. А с чего начинать, если ничего нет? Надо хотя бы внешне понравится народу. Посмотрел в зеркало, а у него на самом видном месте пятно родимое. Опечалился генсек, а тут жена, откуда ни возьмись.
— Не печалься, — говорит ему, — ты неказист, зато я красавица.
Она и вправду красивой была, да и умом Бог не обидел. Выйдет, к примеру, генсек к народу, а она локоточком отпихнёт его и норовит вперёд его выскочить. Мужики, как только увидят красивую бабу, сразу слюни распустят. Бабам тоже токая политика понравилась. Коль у генсека жена так делает, то мы-то чем хуже? Вот самая первая и самая главная победа. Ежели народу пришёлся по нраву, значит сразу не убьют — время есть. Генсек для страховки программу 2000 придумал. По этой программе каждому до двухтысячного года государство или квартиру отдельную даст, или даже дом. Тут уже не просто он люб стал, тут он в настоящего лидера превратился. Оставалось только денег достать и страну можно из ямы, в которую её дураки завели, вытащить. Только откуда же взять? Свои работать не будут это точно, им ещё в восьмидесятом году коммунизм обещали. Вот они и живут, как при коммунизме: одни делают вид, что платят, а другие делают вид, что работают. Остаётся только одно — взять в долг в странах, где люди работают. В те времена в Великобритании премьер-министром женщина была. Понравился ей наш генсек — спасу нет. Не удержалась сердобольная, дала всё-таки в долг.
Есть такая поговорка: «Берёшь чужие и на время, а отдаёшь свои и насовсем». А народ сидит и не делает ничего. Хоть бы рубль один заработал! Хлеб уже заканчиваться стал, слава Богу, водка ещё осталась. Нет, невозможно так дальше жить. Нельзя всё время на Бога надеяться, тем более, что его нет. Надо перестраивать всё общество. Одним словом или «Перестройка» или новая революция. А пока перестраиваемся, никуда не деться — по миру с протянутой рукой ходить придётся.
В других то странах руководители, как на грех, всё мужики. У них эти хиханьки, хахоньки не проходят — не дают в долг.
— Вы, — говорят, — ещё с семнадцатого года свои долги не отдали. Всё на бедного царя свалили, а сами взяли его и шлёпнули.
Что на такой аргумент ответишь? Действительно шлёпнули.
Но ведь генсеком не только молодого назначили, но и умного.
— А ну, как, — говорит он, — у нас опять революция случиться? Что тогда делать будете? У нас ведь не страна, а пороховая бочка. Одного ядерного оружия хватит пять раз подряд весь земной шар уничтожить.
А ведь и то правда, с большевиков станется.
Правда, на слово верить не стали — гарантий потребовали. Но тут есть куда отступать. Во-первых берлинскую стену можно разрушить и обе Германии объединить. Хонекер всё равно от рук отбился, всё на запад смотрит, с Москвы только денег требует. А если мало будет, то и весь Варшавский договор можно распустить — толку от него, как от козла молока. Чехословакию все вместе сапогами топтали, а плевки одной России достались.
Мишель, прочитав про Варшавский договор и про берлинскую стену, даже вспотел.
— Неужели это возможно!? — спросил он.
— Это только начало, — ответил Пётр.
— А как твоя книга будет называться?
— Полёт в пропасть со сложенными крыльями.
Если бы Мишель был только сотрудником нобелевского комитета в области литературы, то он конечно же от своего русского друга побежал бы в издательство, чтобы редактор ни в коем случае не упустил будущий литературный шедевр, но Мишель сотрудничал и с другой организацией. Она, правда никаких премий не давала в области литературы, но денежки в ней водились и не меньше, а значительно больше.
— Господин полковник, — с пеной у рта доказывал что-то Мишель. — Этот человек обладает даром предвидения.
— Не можем же мы строить стратегию Северо-Атлантического блока на основании воспалённого воображения какого-то писателя?
— Он никогда не ошибается!
— Это хорошо, но задеты имена реальных политиков.
— В том то и дело, что кроме Хонекера, ни одного имени и фамилии нет.
— Надо быть полным идиотом, чтобы не догадаться, какая женщина возглавляет правительство в Великобритании. А человек с родимым пятном? Вы не поняли, что это Горбачёв?
— Значит вам не нужна копия рукописи?
Полковник отрицательно помотал головой.
— Падение берлинской стены, роспуск Варшавского договора, этого же не может быть!
— Да, такого действительно быть не может, — согласился Мишель.
Он забрал рукопись и направился к выходу.
— Этот человек ещё ни разу не ошибался, — сказал он в дверях. — Предположим самое невероятное: вдруг он окажется прав? Что вы скажете своему шефу, когда он покажет вам его книгу?
Полковник сделал знак Мишелю, чтобы он остановился.
— Дай ка мне рукопись.
Он взял в руки листы бумаги и выразительно посмотрел на них.
— За сколько же он написал столько?
— За один день.
— Быстро работает.
Полковник выровнял листы и положил их в ящик стола.
— Пусть пока у меня полежат.
— Я должен вернуть рукопись. Пока он не закончит книгу, рукопись должна быть у него.
Полковник извлёк рукопись и отдал Мишелю.
— Сделай копию и принеси мне, — сказал он.
— А что сказать Пьеру?
— С Пьером заключишь контракт от имени издательства. Условия должны быть такие, чтобы это всё — полковник показал глазами на рукопись, — никогда и никому не попало.
— Но он захочет увидеть книгу.
— Надо так заплатить, чтобы этих мыслей у него даже не возникало.
Пётр сидел за столиком и не мог отвести глаз от сцены, на которой практически обнажённые девушки поражали своим искусством всех присутствующих. Филигранные движения кордебалета рисовали в сознание образ ни на что не похожий. Его можно, пожалуй, сравнить с брильянтом, разбивающий прозрачный луч света на радужный спектр от которого невозможно отвести глаз. Глаз не только мужских, но и женских. Глядя на эти совершенные во всех отношениях тела, понимаешь, что только Бог мог создать такую красоту, и что прятать её под материей не только безнравственно, но и преступно. Но не только точеные тела завораживали зрителей: музыка, танец, декорации и световое оформление превращали маленький островок земли в центре Парижа в подобие рая, куда человек за какие-то великие подвиги был прощён и снова возвращён господом.
Всё когда-то кончается, кончился и танец. Девушки ушли за кулисы, а зрители вынуждены были вернуться на грешную землю.
— Это Мулен Руж! — восхищённо сказал Мишель, разливая шампанское.
— В стране откуда я приехал всё это называется разврат, — заметил Пётр.
— Назвать это развратом, всё равно, что гейшу обозвать проституткой, — возмутился Мишель.
«А разве это не так?» — хотела возразить Наташа, но на всякий случай промолчала.
— Однако, чтобы очутиться в этом раю, надо банально иметь деньги. Мы так увлеклись здешними красотками, что забыли для чего пришли сюда, — улыбнулся Мишель.
— Как для чего? Посмотреть варьете, — ответил Пётр.
— Ты неисправим, — засмеялась Наташа. — Мы здесь, чтобы отметить заключённый сегодня контракт с издательством.
— Да, действительно. Контракт. Как я забыл?
— И не только контракт, а ещё и умопомрачительный гонорар, — напомнила Наташа. — Я предлагаю выпить за Мишеля — нашего друга. Что бы мы без него делали?
— Не стоит так преувеличивать значение моей персоны. Я просто выполняю свой долг.
— Нет, нет, никаких возражений, — возразил Пётр. — Если тост провозглашён, то его обязательно надо выпить. К тому же я полностью согласен со своей супругой.
Хотелось выпить и за удачу и ещё за многое, но на сцену вышли девушки, и посетители снова очутились в раю, забыв, про нашу грешную землю.
Проводив русских друзей домой, Мишель добрался до своей квартиры и рухнул на диван даже не раздеваясь. Может быть для русских такое количество спиртного ничего и не значило, но для него оно явно переходило за рамки разумного. Голова трещала и только подушка и сон могли излечить неискушённого в питейных делах француза. Однако заснуть ему было не суждено.
Дверной звонок, будто дрель, пытался пробуравить своим сверлом голову. Мишель собрал последние силы, встал, прошёл по коридору и открыл дверь. На пороге стоял полковник с обезумевшим лицом. Не было случая, чтобы начальник такого ранга сам приходил к Мишелю. Обычно тот звонил, и Мишель летел пулей к своему повелителю, а сегодня…
