кожу. Руки закрывают лицо, как это было в конце сна. Защищают от того, что сидело…
Сон… под землей. Где было чудесно. И очень пугающе. Черная вода. Знаки на стенах. Огонь. Фигура. То существо на каменном троне…
Том оглядывается. Осторожно дотрагивается до половицы, чтобы убедиться, что комната на месте.
Что могло заставить его увидеть такое? У него никогда не было подобных снов, даже яркий бред сильнейшей лихорадки не идет ни в какое сравнение. История была не бессвязной или бессмысленной, а вполне ясной.
Том неуверенно поднимается, и у него хрустят суставы. Запинаясь, он подходит к дверям патио, где стекла ослепляет яркая луна, ее сияние окутывает расплывчатые формы, в которые превратился после заката сад. На опушке леса слабый свет оседает паром.
Пройдя между хлипкими дверями, Том вдыхает холодный ночной воздух. Закрывает глаза, сгибается пополам, кладет руки на колени. Ему хочется ощутить под босыми ногами холодные плиты патио и осознать, что действительно проснулся.
Из соседнего дома доносится громкий гул голосов, слов не разобрать.
Том выпрямляется и смотрит на недавно спиленные деревья и на изможденный силуэт разбитого забора. На границу, за которую сражался всего несколько часов назад.
Он вслепую пробирается по бывшей цветочной клумбе, которая теперь пуста. Словно идет по комковатому печенью, слипшаяся земля крошится под босыми ступнями. Сорняки проскальзывают между пальцами. Кустарник колется и трещит, протестуя против вторжения и вынуждая идти туда, где листва пореже. На месте панели, оторванной от изъеденного червями столба, щель. Том вглядывается в чернильную пустоту.
В конце соседского сада горит свет. Они там, на границе с лесом. Это должны быть они, Муты. Саблей мелькает луч фонарика, затем ныряет за препятствия – растения, украшение пруда и небольшие деревца. Второй луч направлен в землю, на открытое пространство, свет его распыляется в сторону леса.
Том глядит под ноги, отыскивая свободный проход по своей разоренной лужайке. Он ничего не видит, но все равно идет во тьму. Ступает на цыпочках по неровной мертвой земле, и тут в его стопу вонзается что-то острое, Том едва сдерживает крик.
В одних рубашке и трусах он крадется по саду и чувствует себя нелепо. От холода перехватывает дыхание, немеют руки и ноги, ломит в носу и ушах. Но он должен увидеть, что делают Муты. Часов у Тома нет, но, по его прикидкам, сейчас около трех утра. Еще немного, и небо посветлеет.
Дальняя часть его сада, где нет забора, выходит в дендрарий соседей. Так близко к пролому Том гораздо уязвимее, поэтому он опускается на четвереньки и ползет вперед.
За последними устоявшими столбами забора новое укрытие предлагают аккуратные кустарники Мутов. Соседи не увидят его там, если только не подойдут к самой границе участков и не направят свет фонарей в его сад.
Дикий восторг заставляет его преодолеть последние десять метров до правого угла участка, полностью затерянного в темноте. Том бежит. Роса заливает внутреннюю поверхность его бедер и предплечий. А там, где над забором нависает дерево, он может выпрямиться, оставаясь незамеченным.
Том заглядывает в сад соседей, и ему открывается сумрачный вид вплоть до самой двери их черного хода. Но стоит только напрячь зрение и посмотреть туда, где играет свет фонарей, как Том начинает жалеть, что не остался дома за французскими окнами. Закрытыми и запертыми.
Аккуратная миниатюрная лужайка в дальней части сада Мутов, которая больше подошла бы для эксклюзивного поля для гольфа, полностью укрыта чем-то белым.
Тому требуется несколько мгновений, чтобы в свете соседских фонариков различить текстуру. Это или холстина, или ситец, поскольку смотрит он на расстеленные белые простыни. А уложенные на них кустистые массы – это верхушки недавно спиленных деревьев. Отделенные стволы лежат отрубленными головами членов королевской семьи или святых.
Поваленные кроны вызывают в памяти причитания, которые Том не так давно слышал. Сегодня вечером он явно ударил пилой в самое сердце, и теперь Муты собрали своих мертвецов. Соседи действительно любили деревья и с почтением укладывали отрезанные ветви на погребальные саваны.
Кто бы ни разговаривал в саду соседей, делается это не по-английски. Невнятное бормотание переходит в возмущенную тираду. Том будто столкнулся с ненормальным, который несет околесицу. Гортанная интонация потока искореженных слов вызывает отвращение. И любопытство. Том поднимается на цыпочки, его взгляд ищет источник неприятного голоса.
Его любознательность быстро сменяется откровенным недоверием.
Из-за миниатюрного островка черных в ночи цветов появляется одинокая бледная фигура.
Фонарь факелом торчит из земли, освещая жутковатое существо на этой странной, яркой сцене. Тот, кто держит второй фонарь, скрыт от глаз мраком и барьером из листьев в середине сада, но этот свет добавляет дополнительную иллюминацию, периферийное свечение.
Те самые белые монстры, о которых говорила Грейси.
Когда существо бесшумно проходит сквозь свет, в его движении ощущается нечто призрачное, зыбкое. В бесплотной атмосфере бледная как мел фигура, кажется, бесшумно скользит по белым простыням. Когда же она поворачивается, словно собираясь встретиться лицом к лицу с каменным бесом у пруда, Том вздрагивает. И хотя свет лишь слегка затуманивает очертания, этого оказывается достаточно, чтобы Том пожалел, что видение не осталось во мраке.
Костлявые плечи фигуры, которая кажется обескровленной, венчает темная голова – абсурдно большая и гротескная маска с шишковатыми очертаниями. Однако можно разглядеть жутковатые детали. В первую очередь пару щетинистых ушей и острые клыки, которые торчат, загибаясь, из открытой пасти. Под рылом ряд зубов, окрашенных в цвет грязных морских раковин. Маска либо изображает, либо на самом деле является ощерившейся головой дикого кабана.
Под бесформенной головой гибкое человеческое тело пепельного цвета. Его то ли перемазали, то ли нарочно выкрасили каким-то белым веществом, которое высохло и запеклось, точно грязь. Мириады черных трещин выдают огромный возраст тела.
Голова звериная, однако существо – человек. И оно женского пола, с тонкими бедрами и вздернутыми сосками на маленькой груди.
Женщина в маске отрывает от травы одну ногу, переносит весь вес на другую, которую выпрямляет, словно балерина у станка. Она в точности повторяет позу статуи беса у пруда. Плоть и камень обращены друг к другу. Рука изящно вздымается от правого бока и тянется вперед. Распрямляется. Один палец, окрашенный темнее остальной плоти, указывает через границу между участками и разоренную лужайку, в сторону дома Тома.
Из постоянно раскрытых челюстей маски льется все больше тарабарщины. В неузнаваемом языке звучит скорее хрюканье, чем слова, он напоминает флегматичное кваканье жабы. Интонация и без того была грубой, но этот выпад отличается особой язвительностью и ненавистью.
Вся смелость и целеустремленность, которые завели
