— …Сука!
— Сука! — вторил ему сиплый голос незнакомого мужчины. Потом послышался удар, металлический скрежет, шипение Романа. — Я сказал тебе, падле, закрыть дверь! Ромочка, кого хера? Ты настолько, сука, тупой? Сам разбирайся с этим дерьмом!
Спешное шуршание одежд, еще один глухой удар — и Роман взвыл. Причин всего этого Горячев не видел, но почувствовал, как через считаные секунды мощные лапы схватили его за шиворот рубашки, стащили с лестницы и отшвырнули в сторону. Антон врезался спиной в холодную стену, застонав от новой волны боли. Незнакомец задержался на Горячеве взглядом маленьких заплывших глаз. Это был высокий, большой мужик с хорошо развитым телом и, казалось, широким даже скелетом. Его налысо бритая голова правильной формы бликовала в свете ламп, руки сжались в кулаки, строгий костюм сидел на громоздкой фигуре туго, но дорого. Когда-то такой образ человека облагали прилагательным «новый» рядом с национальностью «русский», но этот был без цепей, татуировок, золотых зубов и выглядел прилично даже при наличии вздыбившийся в лицо Горячеву ширинки. Можно было ставить рядом с Лехой в его «парадно-выходном»… Но ничего иного Антон рассмотреть не успел, а мужик желчно сплюнул ему под ноги и зашагал на выход.
Для того чтобы оправиться от шока и вернуть контроль над собственным телом, понадобилось только услышать удар захлопнувшейся двери наверху. Адреналин вскипел, Горячев вскочил на ноги — и тут же ринулся в противоположную сторону, обратно, в саму подсобку. За Романом. Сисадмин сидел на полу возле полок и ящика, держать за лоб. Приблизившись, Антон молча взглянул на него со смесью жалости и пренебрежения… Перед глазами все еще стояла картина, что и у кого Роман брал в рот. И все же первое, что увидел тот перед собой, был не очередной кулак, а протянутая пыльная ладонь со ссадинами внизу, ближе к запястью.
— Антон, блядь. Вот почему ты везде лезешь, а? — Роман оттолкнул руку Горячева, медленно и косо поднялся сам, хватаясь за стеллаж. В голове, судя по тому, как он жмурился, звенело, глаз опух. Сисадмин казался действительно расстроенным. Антон даже увидел следы слез в напряженном воспаленном взгляде. — Почему ты нормально не пересрал и не свалил?
В ответ на злость и обиду жалость Горячева вновь сменилась гневом. Он вздыбился, выдвинул челюсть, а Роман оказался одним умелым толчком зажат в угол.
— Потому что у меня постоянно рядом с тобой все идет через жопу! — зарычал Антон, нависая над напружинившимся сисадмином. — Что, похоже, совершенно неудивительно при твоем образе жизни!.. Ты сам себе как, нормально ситуацию представляешь?! Кто это был вообще?!
Слова подействовали как пощечина. Антон сказал что-то такое, что Роман и сам знал, и хотел было ответить, опровергнуть, а потом притих и взгляд его переменился. Опустился. Сисадмин не защищался, только отворачивался от Горячева.
— Какую ситуацию? Тебя смутила моя личная жизнь? Или то, что я тебе специально подкинул, кретин ты, чтобы показать, что за тобой следят? А теперь из-за тебя, тупицы, я в еще большей жопе! Тупой красавчик ты, Антон, вот кто! Бабы таких любят, а в голове ни хрена нет, — прошипел сисадмин. — Ты думаешь, я не нашел бы более удачного случая тебя подставить?! Не от тебя я, уебок, прятался!
Горячев помолчал, двигая желваками. Он шарил взглядом по бледному побитому лицу, пытался найти уловки… Но Роман был так напуган и раздосадован, что мышцы в готовых к борьбе руках сами собой расслабились. Антон голос понизил, и теперь, хотя и продолжал давить, делал это шепотом:
— Когда хотят что-то показать, обычно нормально показывают… Я хуй знает, как у тебя с подставами, но остаться со мной наедине у тебя более удачных случаев была масса. Или по чужим вещам шариться — хорошая идея? — о собственной «ответочке» — ни слова. А Роман получил тычок пальцем в грудь. — Так что хватит плеваться тут ядом, фильтруй базар. «Ромочка…» Или ты мне начистоту все рассказываешь, или я сразу пойду к Богдановой. Или к Богданову. Не сами же на себя они там тоже писали? Я внимательно читал… Так…
Антон вздохнул, хмурясь. Стал думать, выбирать из памяти все странные эпизоды. А Роман, может, и хотел бы ответить наперерез, но Горячев одарил его таким взглядом, что желание, похоже, улетучилось быстро. Зато допрос — продолжился.
— Первое. Где ты взял эти свои бумажки?
— Антошенька, ну… серьезно… Понимаю теперь, почему от тебя начальник в восторге. Ты глупый. Он любит идиотов. Ты требуешь от меня ответов на вопросы, издеваясь? — Рома потер лоб, пытаясь отвоевать немного личного пространства. Но не вышло, тогда сисадмин разозлился: — И, может, ты отойдешь от меня? А то поцелую губами, которыми только недавно падал на грязный мужичий хуй.
Было бы в подсобке светлее — Роман увидел бы, как Антон покраснел от тройной дозы возмущения и ярости… Но аргумент был не столько реально убийственный (потому что Горячев знал очень много способов, как держать противника на расстоянии от себя), сколько мерзкий. Пришлось, скривившись, отступить на шаг.
— Два раза переспрашивать не буду. Рыпнешься — не убежишь далеко.
— Если ты думаешь, что я тебе не отвечу — это ты зря. Просто его… — Роман вздохнул. Он скрестил руки на груди и опустил взгляд, не желая сталкиваться с Горячевым. — Его я бить не хотел. А в случае чего повешу все побои на тебя. Ты бы сам ни в жизнь не нашел, где я, верно? Тебе кто-то подсказал. А значит, у меня есть свидетель, Антоша. Так что это я тут стою по своей воле и с тобой разговариваю, а не ты меня держишь, усек? Послушай… Объясняю для очень тугих: в сумке у тебя рылся по очень простой причине — не знал я, на чьей ты стороне. Я сначала думал, что ты играешь против Богдановых. Ну а зачем иначе ты здесь появился в такое время? Так внезапно, и эти фиксированные встречи после работы? А потом понял, что ты вообще третье лицо, случайный парень. Переживал, что тебя, дебила, заденет наотмашь. Вот и решил подсказать, что здесь творится неладное. Рискнул. Думал, ты увидишь на себя документы и свалишь сразу от греха подальше. Пожалел теперь… Откуда документы — не скажу, ибо уверен, что ты и туда полезешь и нарвешься. Да и это личное, — сисадмина передернуло, он съежился.
— Рома… Поздно пить «боржоми», я, по-моему, уже нарвался, — Антон развел руками. — Куда я тебе свалю, ты хоть понимаешь, какой у меня контракт? Да мечта это! И работа, главное, отлично вся идет, в пизде только то, что опосля происходит! — Он скрестил руки на груди, оценивающе взглянув на горе-защитника. — Ладно. Ты, значит, начальника защищаешь? От чего, конечно, тоже не скажешь — ну, допустим, какое-то корпоративное дерьмо, что при таких деньгах неудивительно… Но ты прекрасно понимаешь, что чем больше ясности ты внесешь сейчас, тем меньше шансов, что я спрошу не того. Так что давай второе. Этот, — он кивнул в сторону лестницы, — не он тебе тогда звонил? Больно интонации похожи… Что это за хер? И какого черта, будь у тебя трижды тут игры в Штирлица, ты не можешь заниматься тем, чем занимаешься, где-то еще? За закрытыми дверями? Да сюда кто угодно мог зайти! Вон, Лиза! Она мне и сказала. Сложно не заметить Романа, который вылез и куда-то пошел, знаешь…
— У меня не было выбора. Дверь обычно закрывается, но… — сисадмин помрачнел окончательно, а его взгляд судорожно забегал, дыхание сбилось. Романа сковал самый настоящий страх. — Не начальника, Антон, я защищаю. Мне на него плевать, я вообще к Богдановым отношусь плохо. Не доверяю. Как и тебе, собственно, но я уверен, что ты правда просто дурак, который попал не в то место и не в то время. «Спасибо» бы хоть сказал, а… Теперь мне пиздец… И не только мне, я все испортил… Не стоило, твою мать, ну зачем я… — Роман схватился за голову, стискивая пальцами череп. Ужас на лице, который дошел с опозданием, исказил его, предал болезненности. Все, что смог Роман, это отвернуться. — Ради такого дурня разорвал в клочья идеальное полуторагодовое сотрудничество…
— Роман… — Антон, видя, что ситуация выходит из-под контроля, обхватил плечи сисадмина руками и встряхнул его. — Успокойся, мать твою… Я еще не решил, кому стучать на тебя и стучать ли вообще, потому что… все через задницу! Объясняй мне все, господи! Или даже… — он оглянулся на лестницу. В подсобке было тихо, как в склепе. — Или давай мы сначала уйдем отсюда? Ты мне не веришь, я тебе не верю… Но я тебя отпускать не собираюсь, а торчать здесь — уже себе дороже. Я отсюда уже минут сорок как свалить должен был, а мой байк до сих пор в гараже. А тому, куда я ходил в последний раз, как ты говоришь, есть свидетели.
