фантазия, рассыпался как некогда прочная фигура из песка.
— Тебе на самом деле интересно? — прошептал он.
— Я хочу помочь, — ответила Грейс.
— Будто ты можешь.
Джим поджал губы, отвернулся, наконец положил ноутбук между ними и медленно засучил рукава. Длинные, прежде скрывавшие все до костяшек пальцев, закатал выше локтя.
— На, смотри, — сказал он, так к ней и не повернувшись.
Грейс охнула.
Руки Джима, бледные, прореженные голубыми венами, горели. Каждая костяшка налилась кровью, каждый сустав алый, яркий, словно окропленный краской. По коже разбрелись шелушившиеся пятна.
Грейс протянула руку, безмолвно спросила. Джим кивнул не сразу, еле заметно. Грейс даже представить не могла, чего ему стоило это согласие.
Она аккуратно взяла его ладонь в свою и погладила самый большой, будто бы налившийся самой смертью, опухший палец. Он был горячий. Грейс аккуратно перевернула ладонь, посмотрела на нее с другой стороны. Все пальцы были поражены. Каждый сустав горел и даже пульсировал под прикосновением. Болезнь сожрала красоту человеческой руки и превратила ее в эксперимент. Указательный палец на левой руке, когда-то сломанный и сросшийся неправильно, был самым печальным зрелищем. Кривой, красный, с загнутым внутрь ногтем, он напоминал ветвь дерева, выросшего на свалке химических отходов.
— Насладилась цирком уродов? — спросил Джим, очень старательно ввернув в вопрос пренебрежение.
— Тебе опасно быть на холоде. В любых перепадах температур, — прошептала Грейс.
— Правда? Спасибо, а то я за двадцать пять лет не узнал, — огрызнулся Джим, но так и не вырвал руку.
Грейс молчала. Прохладные пальцы аккуратно гладили ладонь Джима, а глаза следили. Сколько же в лице его силы и слабости, как будто на предсмертном одре, где храбрятся уже из привычки.
Джим сжал зубы. Тонкие губы вытянулись в ровную линию. Сделал глубокий вдох. Выдох. Зажмурился и, наконец, убрал руку.
— Мне больно, когда я в тепле, — сказал он, — в холод я не обращаю внимания на боль. Боль ревнива, не выносит, когда о ней забываешь.
— И ты решил, что так будет лучше?
— Лучше, хуже, какая разница? Есть то, к чему я привык, и это важно. А они… они потерпят. Я же терплю их заскоки. Пусть и они потерпят мой сквозняк.
Джим чуть помолчал, обдумывал.
— Я знаю, это не аскеза. Но приятно думать, что боль возвышает хоть на сколько-то.
— Боль не возвышает, Джим. Она только тянет к земле.
— А разве не нужно заботиться о земном? Искать добродетели тут и все такое? — с издевкой спросил он.
— Мы не должны думать о Рае и тянуться к могиле. Наша ценность — это жизнь, а не что-то еще. Жить нужно по правде и сейчас, а не быть проповедниками смерти.
Джим хотел было что-то сказать, но Грейс его перебила:
— Ты ходил к врачу?
— К врачу? — хмыкнул Джим. — А что мне скажут? Предложат заменить все суставы на искусственные? Сделать так, чтобы я был успешным винтиком в системе? А зачем мне на нее работать? Что она дала мне? Тем более я привык, какая уже разница.
— Таких приступов не было раньше, Джим, — тихо сказала Грейс и погладила парня по руке, аккуратно, останавливаясь там, где кожа начинала гореть.
Джим пожал плечами. Как же изменился он за последние годы! Когда-то Джим выглядел совсем иначе, высокий, крепкий, сильный духом. А сейчас словно засох и испарялся, но не как Шелдон. В Джиме жизнь еще теплилась.
— Раньше все было не так, — сказал Джим, — и мы раньше были другие. Но какая разница? Сейчас все же лучше, чем было. Так ведь?
— Так, Джим, так, — прошептала Грейс и выпустила ладонь Джима из своих.
Парень, взял ноутбук, положил его на колени, включил.
— И зачем ты тащишь ноутбук еще дальше от электричества? — спросила Грейс, наблюдав за тем, как Джим вводил пароль, длинной не меньше двадцати символов.
— Поработать на воздухе. Вдохновение так и лезет в меня, видишь? Я ж сейчас лопну, как прыщ на носу у Сабрины. Так приятно доделать здесь то, что я не доделал в доме.
Грейс улыбнулась. Джим заметил это, но ничего не сказал.
— А как же Шелдон? Как ты мог пользоваться ноутбуком, пока он не спал?
— Пока ты ворковала с нашим пророком, его внимание было сфокусировано на тебе. Так что я преспокойно зарядил ноутбук, кое-что подделал и доделал бы, если бы не Сабрина.
— Сабрина?
— Конечно, знаешь ведь, как она может истерить. Не знаю, как еще не побежала к Шелдону, рассказывать, что я нарушаю правила дома.
— Она увидела тебя?
— Да, увидела. И верещала так, словно я при ней же продавал ее голые фотографии на сайты для взрослых, а не работу выполнял! — хмыкнул Джим. — Но ведь не рассказывает, понимаешь? Молчит в тряпочку. Глупая.
— Может, она просто предоставила тебе свободу.
— Да ладно! — Джим посмотрел на Грейс и улыбнулся. Глаза его и вовсе хохотали. — Сабрина вообще не понимает, зачем все это нужно, и еще считает, что имеет право время от времени на меня вякать. А ведь живет, живет-то за мой счет! Сама ни копейки не принесет, ни воды не вскипятит, ни макарон не отварит. Только от нас ждет.
— Вас?
— Разве ты не помнишь, какое вкусное рагу сварила Лиза в первый наш год здесь? — вдохновенно протянул Джим и улыбнулся. — Руки ее иногда очень пригождаются.
Грейс тоже улыбнулась. Странно вспоминать былое, но иногда, конечно, только иногда, — даже приятно. Было и хорошее в прошлом.
— А на кого ты работаешь? Ты ведь не устроен никуда, — спросила Грейс и поправила воротник пальто. Ветер задувал ледяной, она совсем замерзла.
— Пишу программы для инкогнито, — ответил Джим, не шелохнувшись.
— А что за программы?
— Да так, ты в этом все равно не смыслишь. Платят неплохо.
— А ты точно не знаешь, куда это пойдет? — с подозрением спросила Грейс.
— А какая мне разница, Грейс? Главное, что платят, а там уже по их совести. — Отмахнулся Джим и продолжил работать.
