— Он не человек вовсе, товарищ Саушкин, — убежденно произнес начальник МУРа. — Комаров — это какая-то оболочка, лишь отдаленно напоминающая человека. А нет человека, нет и психического расстройства. Этот Комаров отнюдь не психопат. Какое душевное расстройство может быть, если души нет… Хотя, конечно, показать его специалистам-медикам надлежит в обязательном порядке. Их врачебное заключение по состоянию психического здоровья Комарова и его супруги для суда очень пригодится. У судей не должно остаться никаких сомнений, чтобы приговорить обоих выродков к высшей мере наказания. И еще… — Иван Николаевич уже обращался непосредственно к Бахматову, — пусть покажет места, где он зарывал трупы. Мы ведь нашли всего двадцать тел. Значит, где-то лежат еще девять… И последнее: обеспечьте надлежащую охрану для преступника.
— От нас он больше не сбежит, будьте уверены, товарищ Николаев, — заверил начальника МУРа Николай Осипов.
— Я не имел в виду побег, — посмотрел на Колю Иван Николаевич. — Я имел в виду то, что его, возможно, придется охранять от разъяренной толпы, когда вы его вывезете на места захоронений.
— Ясно, — ответил Бахматов.
— И… спасибо вам, что поймали и обезвредили такого гада. — Николаев всем поочередно пожал руки и вышел из допросной.
Он оказался прав. На следующий день, как только милиционеры вывезли Комарова в бывшую усадьбу Орлова на Шаболовке — Комаров охотно согласился показать, где он зарыл трупы убиенных им людей, — вокруг них, словно по сигналу, собралась большая толпа. Милицейскому наряду едва удавалось сдерживать разъяренных мужиков и особенно баб, готовых произвести над Комаровым моментальную экзекуцию.
— Убивец! — орали бабы, наваливаясь на милицейскую цепь и пытаясь прорваться к Комарову, чтобы начать рвать его в куски. — Зверюга! Душегуб! Живьем тебя надо сварить, сволочь эдакая!!
Комаров смотрел на все это безразлично, словно происходящее его не касалось. В первый же день, во время приезда на место бывшей усадьбы Орлова, убийца указал места захоронений шести трупов. Когда могилы вскрыли, толпа взревела. Еще немного, и милиционерам было бы не сладить с разъяренными людьми. Пришлось стрелять в воздух, а потом бегом уводить Комарова и везти обратно в МУР. Уже без него, лишь по его словам, два трупа былы найдены в заброшенном соседнем доме на Шаболовке и один в заброшенном сарае в Конном переулке.
По Москве и до поимки Комарова ходили разные нехорошие слухи о деятельности изверга. А как убийцу арестовали (наутро после его поимки об этом знала вся Москва), слухи поползли и того круче. На полном серьезе «знающие люди» утверждали, что при обыске в доме извозчика Комарова милицейские нашли наволочки, битком набитые деньгами, а под одной из половиц обнаружили женский чулок, наполненный золотыми кольцами, брошами, цепочками и зубными коронками, естественно, тоже золотыми. Еще говорили, что убивец кормил человеческими внутренностями своих свиней. Когда одному из репортеров каким-то непостижимым образом удалось пробиться в МУР и выпросить встречу с Комаровым у Николаева, на его вопрос, правда ли, что он и его жена кормили свиней человечиной, убийца, усмехнувшись, хладнокровно ответил:
— Коли б кормили, так поросят больше бы завели…
Приходили люди из контрразведки, которых заинтересовали три любопытных, на их взгляд, факта.
Первый заключался в том, что Комаров прозывался чужим именем, и контрразведчикам очень хотелось прояснить этот момент.
Второй вопрос был по поводу наличия у Комарова денег: откуда у него оказалось досточно средств, чтобы купить дом и чистокровную лошадь с пролеткой?
А еще контрразведчикам хотелось прояснить, что делал Комаров в плену, и почему белые его не расстреляли или не повесили. И не является ли Петров-Комаров белогвардейским шпионом с разведывательными целями, завербованным контрразведкой Деникина?
Два дня люди из ГПУ вели неспешные беседы с Комаровым. Но, увы, ни заговором, ни политикой в деле Комарова и не пахло. А белогвардейский агент из него был такой же, как, к примеру, из Бахматова балерина. Что же касается денег, добыты они были во время бегства деникинцев из-под Харькова, а иными словами, украдены у раненого поручика, у которого Комаров был кем-то вроде лакея.
Василия Комарова и Марию обследовали лучшие московские врачи-психиатры — Краснушкин и Ушке из Мосздравотдела. Судебно-психиатрический осмотр, как и предполагал Николаев, ничего не дал: Комаров и его супруга после тщательнейших исследований были признаны вполне вменяемыми и способными руководить своими действиями, так что прекрасно понимали, что они делают.
На всякий случай к участию в психиатрическом освидетельствовании пригласили создателя новой российской психиатрической школы Петра Борисовича Ганнушкина, профессора кафедры психиатрии Московского университета и директора университетской психиатрической клиники. Петр Борисович, ученик выдающихся русских ученых-психиатров Корсакова и Сербского, согласился с мнением своих коллег, добавив, что ничего зверского, равно как и признаков вырождения, ни у Василия, ни у Марии явно не наблюдается, а равнодушие их, особенно Василия Комарова, к совершенным преступлениям, есть не что иное, как «простая тупость социальных чувств».
— Так что они оба вполне здоровы, — резюмировал Петр Борисович Ганнушкин. И добавил, посмотрев на Леонида Лаврентьевича: — А что вы намерены с ними делать дальше? Вы их расстреляете?
— Такое решение выносим не мы, а суд, — ответил Бахматов. — Но их наверняка расстреляют.
— Ну и правильно, — заметил Ганнушкин и по-старорежимному откланялся со старшим инспектором.
О деле Комарова знала вся Москва, много и часто писали газеты, поэтому судебный процесс, начавшийся в Политехническом музее на Лубянской площади через месяц после ареста Комарова, вызвал у публики огромный ажиотаж. Три дня, пока шло судебное заседание, зал суда был полон жителями Москвы. Не было там только никого из бригады Бахматова. Насмотрелись они на этого Петрова-Комарова вдосталь.
Рассказывали, что Комаров с поистине дьявольским равнодушием спокойно и монотонно рассказывал про свои убийства. И эта бесчеловечная обыденность его повествований, безучастность и спокойствие не укладывались в голове и буквально сводили с ума. Несколько женщин прямо во время судебного процесса лишились чувств, а седовласый мужчина, брат одного из убиенных Комаровым, вскочил со своего места, истерично закричал, порываясь пробраться к скамье подсудимых, и тоже впал в беспамятство. Комаров же был явно доволен таким вниманием к себе и хвастливо заявлял репортерам:
— Теперь меня в Москве все знают. Героем, можно сказать, стал…
О решении суда Бахматов с Осиповым и Стрельцовым узнали из газет: высшая мера наказания. Иными словами, расстрел обоих, и Василия, и Марии, который и был приведен в исполнение через два дня. А их дети были определены воспитываться в сиротские приюты на государственный счет.
В самый день расстрела убийц по Московскому управлению уголовного розыска вышел приказ. Все участники раскрытия дела Комарова были поощрены денежными премиями и продуктовыми наборами. А Жора Стрельцов стал агентом уголовного розыска второй категории. Досрочно.
— Эдак ты и меня скоро догонишь, — шутливо сказал ему субинспектор Коля Осипов. На что Жора вполне серьезно ответил:
— А и догоню…
Дига — латвийский музыкальный смычково-щипковый инструмент с одной струной. (Здесь и далее прим. автора.)
Записной боец — боец, «записанный» за одной из сторон кулачного боя. Записной обычно придерживался и выпускался в бой либо тогда, когда приходила пора выручать своих, либо чтобы сломать стенку противника и решить исход поединка.
Атвэртс — открыто (латышский).
Дискос — круглое металлическое блюдо на ножке (церк.).
Потир — чаша на длинной ножке (церк.)
Дикирий — двусвечник (церк.).
«Клюквенники» — церковные воры (жарг.).
Четверть — 3 литра.
Делатели марок — фальшивомонетчики (жарг.).
Сплетовать — сбежать (жарг.).
Понтщики — карманные воры, собирающие толпу скандалом, ссорой, давкой и обкрадывающие зевак и любопытных (жарг.).
