– Устала?
– Твой Грег меня достал, – ответила она. – Этот раздолбай приехал в шесть. И с тех пор не закрывал рот. – Помолчала немного и спросила: – А что у тебя? Я говорила, тебе еще рано выходить. Ты ж совсем зеленый, посмотри на себя. Болит?
– Не болит, – соврал Шибаев, едва державшийся на ногах. – Я тебе уже надоел, Мита. Извини, что так получилось. Свалился тебе на голову…
– Ты виделся с ней? – спросила она прямо.
– Да, – ответил Шибаев так же прямо.
– Понятно, – уронила она.
– Мита, ты хороший человек, честное слово, я не встречал таких, как ты. Ты очень красивая…
– Заткнись, – велела Суламифь. – Старая! С тобой я чувствую, какая я старая!
– Ты пацанка, Мита, – сказал Шибаев искренне. – Такие, как ты, никогда не стареют.
– Не свисти, – отозвалась она печально. – Если бы ты знал, Саша, как быстро все проходит. Вроде и не жила совсем. Нам кажется, что мы тут навсегда… у нас не так, как у других. Я ж не изменилась, внутри я такая же, как и была.
Она говорила ему в спину, а он делал вид, что моет посуду, понимая, что не нужно оборачиваться, не нужно отвечать, не стоит ни в чем ее уверять. Она говорит не ему, а себе. Звенела горячая струйка воды, он стоял неподвижно. Ему было жаль Суламифь. Ему было жаль Ингу.
Шибаев не числил себя в слюнтяях и всегда с чувством превосходства слушал Алика Дрючина, которому не везло с женщинами. В отличие от «розовых соплей» партнера по бизнесу, шибаевские отношения с женщинами были просты и понятны. Его работа требовала силы и жестокости, что отражалось на всем остальном. И, если супермен Алик только повторял, что «женщина должна знать свое место», то Александр жил именно по этой схеме. Вернее, он отводил женщинам определенное место в своей жизни, не позволяя переступать черту, за которой начинались разборки и выяснения отношений, скандалы и упреки. В системе его ценностей женщина занимала место где-то сразу после хорошо вычищенного оружия, от которого часто зависела его жизнь.
А потом случилась Инга. Появилась и сказала: «Привет!» И Шибаев поплыл. Такого страха за чью-то жизнь он никогда еще не испытывал. Он, не задумываясь, отдал бы свою взамен. Долгие часы, когда он метался по городу в поисках Инги, были самыми страшными в его жизни – он не ожидал увидеть ее живой. При его профессии любая привязанность – слабость, болевая точка, непозволительная роскошь. Инга лишала его сил. Он никогда раньше не думал, что способен так чувствовать.
Ему было жаль Суламифь. Не так пронзительно, как Ингу, – по-другому, с легкой примесью снисхождения и непонимания – почему она так трагически воспринимает свой возраст? Или они все так? Ответа у него не было. Женский характер никогда не являлся предметом его пристального внимания, как и у любого другого здорового самца, которому не нужно прилагать никаких усилий, чтобы завоевать женщину. Он не читал Бальзака или Жорж Санд, когда-то, в школе, еще просмотрел наскоро Мопассана, да и то обращал внимание совсем на другие вещи. Женский характер был для него тайной за семью печатями. Сейчас оказалось, что и его собственный характер для него полон сюрпризов. Он увяз в Инге, Суламифи, все валилось из рук, шло наперекосяк, что привело его к неутешительному выводу – или любовь, или дело. Некрасивая история с Лилей вдобавок… Персону Ирину с натяжкой тоже можно причислить к женскому полу – хотя такая, как она, даст фору любому мужику.
Полно бабья вокруг, любил повторять Алик Дрючин, а толку нету. Нерациональный пол.
Пора завязывать, думал Шибаев ожесточенно, рассматривая свои покрасневшие от горячей воды руки. Хватит «розовых соплей»! Хватит!
Суламифь вдруг обняла его сзади, прижалась лбом к спине. Шибаев замер от неожиданности. Потом повернулся, обнял ее в ответ. Оба молчали. Суламифь, кажется, плакала. Тихо, не всхлипывая, даже не дыша.
– Мита, – Шибаев оторвал ее от себя, заглянул в глаза. – Мита, ты… ты… я не стою тебя, честное слово!
Суламифь вдруг рассмеялась и отодвинулась от Шибаева.
– Дурачок! При чем здесь ты? Не обращай внимания, это я так… Ты мне в радость, просто я впервые поняла, что… А, не обращай внимания! – Она снова рассмеялась, вытерла рукой слезы. – Совсем плохая стала. Давай лучше выпьем за жизнь, черт бы ее побрал! Без Грега, а то у меня в ушах до сих пор звенит. Брось на хрен, я сама потом домою, вытирай руки и садись. В темпе! А то скоро утро.
Шибаев заметил ее сразу. Ирина вышла из подъезда приземистого одноэтажного здания вместе с какой-то женщиной. Он последовал за ними по другой стороне улицы. Женщина остановилась у входа в магазин, Ирина отрицательно помотала головой, они обнялись и расцеловались. Ее спутница вошла в магазин, Ирина двинулась дальше.
Шибаев нагнал ее в относительно пустынном месте, пошел рядом. Она даже не замедлила шаг, хотя узнала его. Продолжала идти молча, чуть переваливаясь, ступая равномерно и грузно, как большая ломовая лошадь. Шибаев узнал ее духи – сладкие, приторные, тяжелые – ей под стать. В том, как она восприняла появление Шибаева, угадывалась готовность принять бой. Она не боялась его.
– Добрый вечер, Ирина, – сказал Шибаев, у которого не было никакого особого плана. – Мы можем поговорить?
– Мне с тобой не о чем говорить, – ответила она спокойно. – Тебя Серый искал. Не боишься?
– Серого? Конечно, боюсь. Серый – крутой мужик. Не везет мне с ним – куда ни кинусь – везде он. Как он? Здоров?
Ирина хмыкнула:
– Напрасно смеешься. Серый – мразь и шавка, он теперь из шкуры вылезет, чтобы тебя замочить, – сказала она рассудительно и вполне мирно. – Здоров, но сильно сердит. Считай, что предупредила.
Шибаев подумал, что начало удачное – Ирина не позвала на помощь, не бросилась бежать. И тут же одернул себя – тогда, в доме, она ломала комедию, падала в обморок, а он, мент со стажем, купился. Ирина – прекрасная актриса, ей ничего не стоит изобразить, что угодно. Может, и сейчас она ведет его прямо к Серому, заговаривая зубы.
– Ирина…
Психолог с курсов, которые Шибаев посещал через пень-колоду, говорил, что имя человека, неоднократно произнесенное вслух, действует на него позитивно, усыпляет бдительность и умаляет враждебность. Даже, в известной степени, гипнотизирует.
– Ирина, – начал он. – Ирина, мы могли бы договориться. На ваших условиях. Никто не собирается причинять неприятности вашему… знакомому.
– Ага, ты же просто хочешь с ним поговорить, – отозвалась она с сарказмом. – Посмотреть ему в глаза и спросить: Прах, как ты мог?
– Примерно так.
– На моих условиях – за бабки, что ли? Интересно, сколько ты можешь предложить? – Тон у нее переменился, стал неприятным, в голосе появились уже знакомые истеричные нотки. Она оглянулась.
Шибаев тоже оглянулся, ожидая увидеть Серого, которому она сдаст его с рук на руки.
– Ирина…
– Слушай, отвали, шестерка! – сказала она злобно и непримиримо. От недавнего благодушия не осталось и следа. – Передай своему хозяину, что… – Она ввернула неприличное словечко. – Понятно? Костик не ангел, знаю… Ты, что ли, лучше? Все вы одинаковые. Пауки в банке. Костику я по гроб жизни обязана, слышишь? Мне плевать на то, какой он и что сделал, кого ограбил или замочил, плевать, слышишь? Мне плевать на тебя и твои гребаные бабки. Костик хотел, чтоб я уехала, давал деньги или охрану, но я не хочу. Я знала, что ты здесь. Ты… как тебя там, лузер! Ты был у меня в доме без свидетелей. Что, не привык с бабами? Рука не поднимается? Да Серый бы на твоем месте… А ты лузер! И бабы таких бросают. Всегда бросают! Ты не козырный, ты дешевка, вроде Серого. Хуже Серого! А Прах козырный, знает, чего хочет, и пойдет по головам. Тебе не достать Праха, понял, лузер?
Она с особым удовольствием повторяла слово «лузер» снова и снова, словно била наотмашь, словно провоцировала, полная агрессии и азарта, чтобы окончательно слететь с тормозов, завизжать и вцепиться в него, сделай он хоть одно неосторожное движение. Лицо ее побагровело, наэлектризованные красно-рыжие жестяные волосы встали дыбом. Глаза налились кровью. Медуза Горгона. Шибаев заметил, как дрожат ее руки. Психопатка или наркоманка? Несколько прохожих замедлили шаг, прислушиваясь.
– Да я Костику полы буду мыть, понял, мразь? – орала Ирина. – Последнее отдам! Он мне ближе отца родного, он сделал все, чтобы вытащить Виточку. Мою кровиночку, радость, девочку мою… Ты понял? А ты мне свои вонючие баксы! – Она, наконец, заткнулась, раздувая ноздри, уставилась на Шибаева. – Виточка, девочка… – произнесла скулящим голосом. Ее вдруг словно выключили. Как тогда в доме. Имя дочки стало тем бичом или кусочком сахара, который усмирил зверя. Тяжело дыша, она отошла к стене дома, оперлась плечом. Лицо ее исказила гримаса, и она расплакалась. Потек грим, размазалась губная помада. Повисли влажные пряди волос.
