Голубоглазый улыбнулся:
- Так вам будет удобней понять нас.
- Удобней некуда, - кивнула Елена Сергеевна, - тогда зовите меня Вечной Женственностью.
- Вы очень волевая женщина и вы все прекрасно понимаете. Но вы не знаете одного - мы несколько раз спасали вас от обыкновенных бандитов, которые вряд ли бы стали с вами церемониться, - назвавшийся Отечеством присел рядом, и глаза его были наполнены почти поэтическим чувством.
- Вы выражали свою волю на словах, а нам приходилось исполнять её на деле. Вот так - пух! - названный Царем спародировал выстрел с помощью указательного пальца.
- Мы отсекли всех ваших преследователей, - кивнул Отечество, - но вы оказались хитрее. Вы отсекли нас.
- Да что вы с ней церемонитесь! Эта стерва присвоила себе то, что принадлежит целой нации! Пусть отдает бумаги к чертовой матери! А то устроила себе сладкую жизнь!
"Царь" смотрел на "Веру" с презрением, а "Отечество" вздохнул:
- По сути ты прав, но вот по форме...
- Нет, нет, - возразила Елена Сергвевна, - и форма меня устраивает. Он говорит яснее, чем вы.
Она уже поняла, что они знают почти все, разве что им не известно как пользоваться листом "память-желание", который в данный момент был у них в руках, но о котором они не ведали.
- И я, наверное, не ошибусь, если признаю в вас организаторов тайного общества?
- В вашем вопросе я уловил иронию. Но ваше положение очень серьезно. На каких-то этапах мы будем вынуждены использовать радикальные, жесткие меры, - голубые глаза Отечества смотрели добродушно-добродушно.
- Рано или поздно вы бы сделали промашку и оказались бы обречены, добавил Царь.
- А мы люди чести, нами движет не корысть, нами движет стремление возродить родину, сплотить народ ради идеи возрождения.
- Что ты перед ней прогибаешься? Хватит с нее, она уже озолотилась, тоже мне - художница! - с ненавистью выговорил Вера.
- Хорошо! - резко оборвала Елена. - Я передам вам бумаги, если вы действительно патриоты. Но я должна знать о вас все. Кто вы? Сколько вас? Какая программа? Чего вы хотите? А в первую очередь - откуда вам известно о бумагах?
Троица возбужденно переглянулась, бородатый перестал играть четками, а с лица толстяка сползло презрение.
- У нас везде люди, источники информации, - начал было Отечество.
- У службы безопасности имелся один информационный лист, - перебил его Царь.
- Да ещё при Сталине НКВД занималось поиском этих бумаг! - возразил Вера. - За ними охотились и немцы, и французы, и англичане с американцами.
- Бумаги переходили из рук в руки, - согласился Отечество, - и многие использовали их для осуществления примитивных желаний, как вы, например. Мы знаем, что вы выкрали их у Ямского, а он из-за них убил Потапенко, который в свое время ограбил коллекционера в Киеве. Кстати, у нас тоже имеется лист, на котором проявляются и исчезают знаки, слова и цифры.
- Это национальное достояние! - по-бабьи взвизгнул Вера.
- Где они находятся?! - навис над Еленой Царь.
Похитители страшно возбудились. Добыча, за которой охотились эти люди, была в двух шагах.
- Но вы же не государство, и вас никто не избирал представлять весь народ, - хладнокровно заметила Елена Сергеевна.
- Сука! Сука! - завопил Вера и бросился на Елену.
Его товарищам удалось оттащить его к дивану, но это не помогло.
- Дать ей по харе! Чего она из себя строит! Это же мразь!
Елена приготовилась к любому насилию.
Вошли двое короткостриженных и увели Веру.
- Может быть вам нужны деньги, много денег? - спросила пленница.
Теперь не выдержал Царь.
- Ты не понимаешь своего положения! Ты можешь не выйти отсюда никогда!
Но тут и Елена проявила себя:
- Ну что ты раздулся! Что ты распух, как жаба! Тебе, кажется, что ты крутой, всесильный? Тебе только с бабами воевать, моча лягушачья, урод!
Толстяк сделался багровым, от бессильной злобы у него прервало дыхание. Захлебываясь от ярости он не мог сообразить, что бы ответить этой "выскочке".
Отечество же явно забавлялся этой сценой, он был веселый-веселый. Он явно получал удовольствие от стычки.
- Угомонись, Кирилыч, - добродушно сказал он, - Елену Сергеевну пугать бесполезно, она сама кого хочешь напугает.
Багровый Царь как-то сразу обмяк, и кашляя отошел в дальний угол.
- Простите его, Елена Сергеевна, он просто взял не ту ноту, потому и сфальшивил. Вы хотели узнать нашу программу? Я вам предоставлю такую возможность. Я даже хочу предложить вам сотрудничество...
- Да знаю я вашу программу! Тоже мне - конспираторы! Грош - цена вашей программы.
Но глаза у Отечества оставались ясными-ясными, голубыми-голубыми.
- Давайте работать вместе, вносите свои предложения.
- Я обдумаю ваше предложение и дам ответ, - она встала.
- О, я понимаю! Вы возмущены насилием и хотите сказать, что вы свободны и независимы и что вы ничего никому не должны. Как хорошо иметь такое счастливое сознание! Но все-таки вы присвоили себе то, что вам не принадлежит. Зачем вам бумаги, вы и так состоятельная и известная женщина. Вам не симпатичны мои друзья? Но я-то не вызываю у вас неприязнь, верно?
- Вы великолепны в этом дурацком балахоне.
- Да, я вас недооценил. Вы перевернули мое представление о женщине. Я любуюсь вами! Простите за это банальное выражение моих чувств к вам, - он приблизился поближе и доверчиво продолжал: - Но вы и опасная и даже страшная женщина. Рядом с вами тускнеют идеальные устремления. Вы порабощаете одним своим присутствием. Вы сказали, что наша программа ничего не значит. Рядом с вами - да! Вы - и какие-то идеалы всенародного благосостояния. Вы - и какое-то объединение страдальцев за Родину. Вы - и борьба с коррупцией. Вы - и экономическое процветание. Конечно - вы! Когда вы рядом, когда вместе с вами - конечно, ваши прихоти и желания! Меркни мир, провались он в тартарары трижды, какие там голодные и нищие, поруганные и обездоленные, обкраденные и оболганные - конечно, вы! Вы сами - весь мир... Вот почему вы так опасны и ужасны... когда вы рядом.
Он закурил, и она заметила, что его пальцы дрожат. Его страстная речь, тональность его голоса подействовали на нее. Но у неё оставалось двойственное чувство - за пылким восхищением она улавливала обжигающее чувство не то ярости, не то ненависти.
- Значит, вы борец... патриот? - почему-то запнувшись, спросила она.
- А вы что - гражданка мира? Россия, Елена Сергеевна, больше мира. Россия - это космос, эта бог.
- Иван, - позвал из угла Царь, - чего тянуть, давай второй вариант применим.
Иван-Отечество пристально-пристально посмотрел ей в глаза и вздохнул:
- Вы же умная женщина, мне придется умыть руки.
И только теперь ей стало не по себе. Она ясно представила, сколько усилий было потрачено на то, чтобы с ней встретиться, на поиски этих треклятых бумаг. Да и собеседник показался ей очень симпатичным думающим человеком...
Что могли сделать с ней Вера, Царь и Отечество, она так и не узнала. Двери широко распахнулись и в зал ворвались двое в масках и с пистолетами. Потрясая пистолетами, они заставили короткоподстриженных и бородатого Веру лечь на гол. А когда Царь потянулся к карману, раздался выстрел. Звякнуло стекло люстры. Все подчинились.
Только Елена Сергеевна не двинулась.
Человек в маске подхватил её сумку с вещами, а второй держал под прицелом лежащих.
- Пошли! - и рука налетчика грубо потянула её к выходу.
- Елена Сергеевна, - услышала она голос Ивана-патриота, - все дороги ведут к нам!
На улице её втолкнули в машину, и скоро они бешено мчались по темнеющим улицам, пренебрегая правилами дорожного движения.
- Как вы мне все надоели!
Водитель снял маску, и не оборачиваясь, успокоил:
- Мы свои!
- А я чужая, - огрызнулась Елена, - я сама по себе!..
Но тут она замолкла - второй похититель снял маску, и перед ней, словно из небытия, проявилось постаревшее лицо Сергея Яковлевича Кандыбова.
Комариное племя.
Елена была из тех натур, для которых однажды рухнувшие кумиры, вчерашние друзья или жалкие родственники умирали навсегда. Они мумифицировались в глубинной памяти, и их образы погружались так глубоко, что только реальное физическое воскрешение могло возродить остроту пережитых чувств и событий. Елена была слишком живой, чтобы жить прошлым и заниматься психоанализом. Она была из тех женщин, которые совершив очевидную глупость, сделав чудовищную ошибку или даже попав в лапы к жлобу-насильнику, помотают заблудшей головой, помоются под душем, приведут в порядок одежду и прическу и полетят навстречу новому дню и новым живительным ощущениям. Жизнь таких натур похожа на фотоальбом: вот это я пять лет назад, вот здесь я такая, а здесь другая, всегда такая разная и в необычных местах - фотографии, между которыми нет зримой связи, нет логики, нет, как в кино, сюжетного перехода. Можно сказать, что она жила ради авантюрных побед, но скорее всего она жила ради ярких красок, ради блеска и торжествующего звона. То есть она была самоей жаждой жизни, её сутью - что вообще не поддается определению и трудно предсказуемо.
