– Если ей подвезут героин, разговор не получится.
Я кивнула:
– Иди в номер, а я подожду курьера и задержу его.
– Ее, – поправил Байрон и пошел к гостинице.
Сижу и смотрю на окна на втором этаже. Одно открыто. В проеме виден силуэт темноволосой девушки. Вот она дернулась и отошла. Открыть дверь Байрону?
Закрываю чемоданчик с аппаратурой. К гостинице подъехал мотоциклист. Он снимает шлем, освободив копну густых вьющихся волос, и становится ясно, что это – она. С миндалевидными глазами и арабским профилем. Устанавливает мотоцикл и осматривается, делая несколько шагов к двери. Иду к ней не спеша, смотрю в упор. Девушка занервничала и вернулась к мотоциклу.
– Убирайся! – говорю на английском.
Девушка нервничает, садится на мотоцикл. Начинает что-то объяснять на плохом французском. Касабланка должна ей деньги, обещала отдать сегодня.
– Уходи. Ты ничего здесь не получишь. Я вызову полицию.
На втором этаже раздался шум. Мы обе посмотрели вверх. Касабланка вылезла в окно и ухватилась за поручень наружной пожарной лестницы. Я отбежала назад, чтобы лучше видеть. Девушка завела мотоцикл и быстро уехала. Касабланка уйдет по крышам, это понятно. Девушка-курьер знает, где она спустится вниз. В окно высунулся Байрон. Посмотрел на лестницу.
Я отбежала к велосипедам, поставила возле них чемоданчик и покачала головой – даже не думай лезть! И для разгона отошла еще на несколько шагов назад.
Когда Касабланка долезла до верхней ступеньки пожарной лестницы и подняла голову, я протянула ей руку с крыши и цепко захватила запястье Холодная ладошка дрогнула.
Спустились мы по чердачной лестнице. Вернулись в номер. Байрон собирал ее вещи в небольшую дорожную сумку.
– Чай будете, девочки? – спросил он и подмигнул Касабланке.
Она дрогнула:
– Русские?.. Что вам нужно?
– Представляешь, – улыбнулся Байрон, протягивая нам две чашки, – она меня в глазок приняла за Федьку. Сама открыла. Получилось без шума. Мы что, так похожи?
– Похожи, – вздыхаю я. – Ты такой же, как двадцать лет назад.
– А вот ты, любовь моя, молодеешь с каждой охотой, – Байрон захватил мои волосы в кулак и близко посмотрел в глаза. – Извини. Я не ожидал, что она сразу – в окно...
– У меня нет денег, – сказала Касабланка, осторожно присев с чашкой в кресло. – У меня нет ничего для вас.
– Вот тут ты ошибаешься, – заметил Байрон, отпустил мои волосы, пригладил их и кивнул на девушку: – Хорошенькая, да?
– Ничего, – согласилась я. – Отмоем, вылечим, полюбим – красавицей писаной станет.
– Какой еще... писаной?.. – начала приходить в себя девушка. – Еще скажите – каканой! Ваш язык... Я не все понимаю правильно, что вам нужно?
Я вкратце объяснила девушке, что нам нужно. Девушка впала в ступор. Пришлось и Байрону объяснять.
– Я не должна делать аборт? – начало доходить до нее со второго раза. – Потому что вы родители Федора? Вы хотите моего ребенка?
– Очень, – проникновенно произнес Байрон. – Никаких абортов. Мы поедем в санаторий и будем проходить с тобой курс лечения от наркомании и... всего остального, что у тебя найдут. Мы будем рядом. Всегда.
– Да, – кивнула я. – По очереди. То есть лечиться будешь ты, а мы с Байроном будем помогать тебе. Читать стихи, петь песни, рассказывать сказки.
– И про Аленький цветочек? – уточнил Байрон.
– И про Аленький цветочек, – кивнула я.
– Я много знаю о революции во Франции, – добавил Байрон. – Падении Римской империи, Чингисхане...С нами не соскучишься!
Касабланка смотрела затравленно – глазами попавшего в капкан зверька.
– Зачем вы это делаете? – шепотом спросила она.
– Мы хотим внучку, – ответила я. – Ты назовешь ее Ульяной. Это будет правильно.
– Ульяной?.. – девушка удивилась и от этого расслабилась. – Что еще за Ульяна? Это имя такое? Первый раз слышу. Сейчас девочек называют географическими именами.
– Это как? – поинтересовался Байрон.
– Гавана или Венеция, – невеста нашего сына первый раз подняла глаза и спокойно посмотрела на нас по очереди.
– Ты хотела назвать девочку Венецией? – улыбнулась я. – Мне нравится.
– Я не хотела... То есть я не знаю, кто там – девочка или мальчик...
– Девочка, – сказала я.
– Можешь не сомневаться, – кивнул Байрон.
Лицо Касабланки просветлело. Она заглянула в себя и потаенно вздрогнула от осознания намеченного на завтрашнее утро убийства.
Я постаралась отвлечь ее от подступивших слез:
– Можно назвать дочь Венеция-Ульяна, – это очень красиво.
Касабланка посмотрела на свою сумку и заявила, сглатывая слезы:
– Я никуда не поеду без Достоевского.
Мы с Байроном переглянулись. Я осталась сидеть возле Касабланки, а Байрон прошелся с обыском по номеру.
– Ни одной книжки, – доложил он через несколько минут и присел перед Касабланкой. – Солнышко, где эта книга? Что там – «Идиот»? «Братья Карамазовы»? Давай ее возьмем и свалим отсюда по-быстрому, а?
– Я никуда не поеду без Достоевского! – она сорвалась в истерику. – Не нужны мне книжки! И ваша клиника не нужна! Я без него никуда не поеду! Пока он сам... вот тут, на полу!.. не попросит меня стать женой и все... другое разное...
Байрон озадаченно посмотрел на меня. Потом его осенило – постучал себя по лбу указательным пальцем:
– Достоевский! Это ты Федьку так называешь?
И достал носовой платок.
– Ну да... – Касабланка смотрела сквозь слезы, – такое странное имя ему дали родители... То есть вы... Такое древнее, как у моего любимого писателя...
– А как Федька тебя называет? – спросила я, промокая ей лицо.
В этот момент я вдруг подумала, что это тот самый платок. Который Байрон носит с собой еще со студенчества. Вытирать слезы невестам и их мамам.
– Бланка... – пожала плечами невеста Федора. – Еще – Белочка. Белянка... Кики-Мора... Блан-Манже... Дура набитая. Что такое – набитая? Это – изнутри или – когда бьют? – на нас смотрели чистейшие голубые озерца, отмытые до самых донышек с крошечными зелеными камушками.
– А я его лично спрошу, – Байрон присел перед девушкой. – Обещаю. Как только найду, так сразу и спрошу – что он имел в виду? Как следует спрошу. Ладно?
Я смотрела на Байрона, присевшего перед невестой сына, и думала – он ее поцелует когда-нибудь? Поднимет осторожным движением вверх остренький подбородок?..
– Ладно, – легко согласилась Касабланка и выдавила показательную улыбку. – Только сейчас мне надо в ванную, правда. Я на одну минуточку, а потом поедем, хорошо?..
Ее глаза уплыли от нас в непреодолимой тяге к размытым берегам опасной реки.
– Плохо, – Байрон встал и вынул из кармана пузырек с хлороформом.
Я подставила его платок.
Через две минуты мы выходили из гостиницы. Байрон нес девушку, а я – ее сумку. У гостиницы стояла толпа зевак и смотрела вверх, на крышу. Два подростка улепетывали с нашим чемоданчиком. Прощайте, «навигатор» и дорогая прослушка. Я остановила такси.
– Текила, – сказал Байрон в машине, – ты помнишь, сколько этажей было в гостинице?
– Три, кажется. А что?
– Четыре, – он поправил ноги Касабланки, лежавшие у него на коленях.
А я убрала темную прядку волос с ее лица, наклонилась и подула на веки, уложив ее голову удобней. Девочка спала – заблудившийся ангел с моей внучкой внутри.
– Четыре этажа – это высоко, – уверенно заявил Байрон.
– Не очень...
– Текила, это высоко! – повысил он голос. – Ты вскарабкалась по стене на крышу четырехэтажного дома! Как... человек-паук! За две секунды!
– Пять с половиной, – уточнила я, разглядывая два сорванных ногтя на правой руке. – И еще шесть секунд на разбег. И не обзывайся. Я не паук.
– А кто ты? – спросил Байрон.
Интересный вопрос.
– Текила, обещай мне больше так не делать, ладно?
– Ладно...
Все.
