том, что многие поколения назад их предок совершил неправильный выбор, приняв решение остаться волком, в то время как его товарищи эволюционировали в собак. Их-то решение, напротив, было верным, – размышлял Ульф. Оно, это решение, обеспечило новой ветви семейства пожизненный бесплатный стол и теплое местечко для отдыха. Это был великий договор – общественный договор между человеком и зверем; договор, на который волки могли смотреть исключительно с завистью.
Глава одиннадцатая. Повсюду Ångest
Визит к ветеринару имел место в пятницу вечером. После этого, в выходные, Ульф не делал практически ничего. Он только что получил свежий номер журнала, на который он был подписан – «Северное искусство: ежеквартальное обозрение», и посвятил ему утренние субботние часы. За этим занятием он неторопливо позавтракал, а потом продолжил чтение за чашечкой кофе в кофейне неподалеку от дома. Кофейня эта, носившая название «Кафе Пом», принадлежала католическому священнику-расстриге, Класу Франссону, с которым Ульф давно уже был в приятельских отношениях. Клас был человек худощавый, аскетического вида; в нем оставалось еще что-то от священника: он производил характерное впечатление человека немного не от мира сего, который, тем не менее, точно знает, что именно происходит.
В свое время Клас сложил с себя сан из-за Леи, медсестры, с которой он познакомился в больнице, когда ему удаляли аппендикс. Лея тоже ушла с работы и теперь держала на окраине города маленький садик. Там она выращивала экологически чистые овощи для нескольких популярных в городе веганских ресторанов. Епископ Класу попался понимающий, и Клас покинул лоно церкви, оставшись с ней в прекрасных отношениях: теперь он был усердным прихожанином. По воскресеньям он ходил на мессу и иногда даже совершал паломничества в Рим и к другим католическим святыням. Лея, которая не была католичкой, посещала мессу из солидарности с мужем, где, сидя на задней скамье, потихоньку решала судоку.
Клас тепло приветствовал Ульфа – в своей, конечно, манере: еле заметная улыбка, быстрый кивок. Заказывать Ульфу не пришлось – Клас прекрасно знал его вкусы, и уже через несколько минут перед Ульфом стоял его любимый субботний кофе: большой латте со сливками.
– А где Мартин? – спросил Клас.
Ульф объяснил, что Мартин сейчас с госпожой Хёгфорс на пилатесе – ей нравилось брать его с собой на занятия по субботам. «Чтобы его подбодрить, – сказала она как-то. – Физическая нагрузка идет ему на пользу».
Клас бросил взгляд на журнал, который читал Ульф.
– Видел этот журнал на прилавках, – сказал он. – Никогда, правда, не замечал, чтобы кто-то его покупал, но, я так понимаю, мне просто не везло. Художники, наверное, берут, и кто еще там искусством занимается.
Ульф указал ему на заголовок статьи, которую он читал. Заголовок гласил: «ВРЕМЯ МУЖЧИН ПРОШЛО». На лице у Класа появилось мученическое выражение; «Ångest», – пробормотал он себе под нос.
Лучше и не скажешь. Ångest – ангст – был повсюду. Говорят, каждый швед носит в себе это чувство.
– Тяжелые времена, – ответил Ульф. – Весь этот ångest по любому поводу. Буквально у всех, кого я знаю, – тут ему внезапно пришло в голову, что исключения ему все-таки известны, и добавил: – Кроме, пожалуй, пары-тройки нонконформистов: свободные души.
– Назови мне хоть одного нонконформиста, – сказал Клас с ноткой отчаяния в голосе.
– Нильс Персонн-Седерстрём, – без колебаний ответил Ульф.
Клас с удивлением посмотрел на него.
– Это который писатель? Тот самый Седерстрём?
– Да. Он живет здесь, у нас, в Мальмё.
– Я знаю, – ответил Клас и бросил на Ульфа пытливый взгляд. – А ты его читал?
Ульф кивнул.
– Не все, конечно, но пару его крупных романов одолел – помнишь, те, которые так нашумели? Один был про охоту на слонов в Восточной Африке – этот я прочел. И еще один, про боксеров, которые сражаются без перчаток.
– «Кровь на твоих кулаках»?
– Да. Я ее прочел, – тут Ульф немного помолчал. Его удивило, что Клас, с его кроткой, пасторской манерой, так хорошо знает эти брутальные, очень маскулинные вещи. Конечно, людям свойственно восхищаться тем, что им недоступно – этого не учитывать нельзя. Поэты и ученые часто восхищаются спортсменами именно потому, что они – полная их противоположность. Ульф сказал:
– Никогда бы не подумал, что тебе нравятся подобные книги, Клас.
Клас улыбнулся.
– О, я их обожаю. Я же знаю, что все это – только выдумки.
Ульф подождал, не скажет ли он что-нибудь еще, но Клас, взяв тряпку, принялся протирать соседний столик.
– Погоди-ка, Клас… Выдумки? Но разве не вся художественная литература – это выдумки?
– Да, – ответил тот. – Выдумки, конечно. Но в некоторых романах выдумки больше, чем в других. И у Нильса Седерстрёма, по моему мнению, дело обстоит именно так.
Ульф решил расспросить его до конца.
– Но почему? Почему именно у него?
– Да из-за вот этого его имиджа – круче только яйца, пьяница, бабник. Потому что он дает понять, что добивается своего во что бы то ни стало, любой ценой. Потому что строит из себя этакого плохого парня, а на самом деле он – самый добропорядочный швед, и страдает от ангста не меньше, чем все мы, а может, даже и больше, потому что писателям, как правило, достается двойная доза.
Ульф рассмеялся.
– Ты говоришь так, будто ты с ним лично знаком.
Клас повернулся – до этого он стоял к Ульфу спиной – и сказал:
– Так я и знаком. Он – мой двоюродный брат.
Ульф на секунду потерял дар речи.
– А-а, – только и смог выдавить он.
– Да.
– Так, значит, ты его хорошо знаешь.
– Да, неплохо. И знаешь, Ульф, Нильс – очень хороший человек. Я бы даже сказал, достойный. В самом буквальном смысле: он полон достоинств. И достоинства эти он воплощает в жизнь. На самом деле.
Ульф задумался. Он не был уверен, стоит ли задавать этот вопрос – и все же решился:
– А есть у него что-то… какая-нибудь ахиллесова пята? Хоть какая-то слабость?
Что-то же должно быть, подумал он. У каждого, подумал он, у каждого есть что-то подобное. Пускай даже, теперь он готов был это признать, пускай Нильс и был настолько хорошим человеком.
– Нет, – не задумываясь, ответил Клас. – И я говорю это с абсолютной уверенностью. Понимаешь, Ульф, я ведь был когда-то священником, как тебе известно, а при этой профессии поневоле начинаешь разбираться в людях. У тебя развивается нечто вроде шестого чувства, потому что ты постоянно сталкиваешься с теми или иными чертами человеческой личности. И в какой-то момент тебе достаточно просто увидеть человека – и тебе все про него понятно. То же самое
