– Здесь была коммуналка, – Катерина повторила слова риелтора.
– Тогда почему засов со стороны коридора?
– Этого я не знаю. С замками та же история, закрываются ключом только снаружи. – Она решила обсудить то, что по-настоящему ее волновало. – Вам не кажется, что здесь чем-то пахнет?
– Запах? – переспросил прораб. – А что вы хотите? Дом старый. В таких домах необходимо вскрывать полы и все вычищать.
– Что вычищать?
– Если коротко, – Тищенко решил сам все объяснить, – это особенность старых домов. В Питере, например, та же история. Там в блокаду, зимой канализация не работала. Случалось, истощенные люди вырезали дырки в полах и справляли туда нужду.
Катерина пожала плечами.
– В Москве блокады не было.
– Зато была революция. В те годы канализация не работала. В барские и купеческие квартиры вселялись люмпены, которые без зазрения совести гадили в подпол, а не в ведро, которое нужно выносить во двор.
– Тогда будем вскрывать, – она согласилась.
– По-любому, – кивнул Исаев. – С этого и начнем, поскольку перепланировки не будет.
– Подпишем договор, тогда начинай. – Тищенко пригласил Катерину вернуться в комнату. – Давайте поговорим о дизайне. Если мы друг друга поймем, через неделю привезу готовый проект. Кстати… – он поднял глаза и осмотрел потолок. – Как насчет потолочной лепнины? Будем сохранять или сбиваем? Если реставрировать – это намного дороже.
– Сохранять, – сказала Катерина. – Всю – сохранять. И еще: входную дверь хотелось бы реставрировать.
– Зачем вам такая рухлядь?
– Она – неотъемлемая часть этого дома. Мне бы не хотелось, чтобы квартира утратила душу.
Тищенко улыбнулся.
– И здесь я с вами согласен. Хотя вот что для меня удивительно… – Он выглянул из окна, потом посмотрел на нее. – Как может понравиться этот двор? Простите, что говорю вам об этом, в Москве за те же деньги есть варианты получше.
Катерина тоже посмотрела в окно, потом объяснила:
– Мои родители были военными, и мы часто переезжали из города в город. Самый счастливый кусок моего детства прошел в питерской коммуналке. Наши окна выходили в такой же двор.
– Понимаю… – Тищенко на мгновение задумался. – Что ж, приступим к работе?
Обсуждение предстоящего ремонта прошло при абсолютном и взаимном понимании. Катерина точно знала, чего хотела, Тищенко все улавливал на лету. На подоконнике собралась небольшая стопка эскизов, которые он мастерски сделал в ходе беседы. Катерина внимательно их просмотрела и, кажется, осталась довольна.
Когда все было закончено, архитектор взял номер телефона Германа Трубникова.
– Прошу не затягивать и позвонить ему завтра, – сказала Катерина и поинтересовалась: – Когда начнете работать?
Прораб остановился в прихожей.
– Я могу хоть завтра начать. Свободная бригада есть и сейчас.
– Сначала договор, а потом работа, – напомнил им архитектор.
– И все-таки прошу, начните быстрее!
– Обещаю: на следующий день после подписания договора начнем ваш ремонт.
Мужчины попрощались и вышли. Собираясь закрыть дверь, Катерина увидела, что из соседней квартиры на нее смотрит Инна Михайловна.
– Простите, могу я к вам заглянуть?
– Прошу вас, – Катерина отступила в прихожую. – Буду рада. Только вот угостить ничем не смогу.
– Насчет угощения не волнуйтесь. Чай попьем у меня… – Инна Михайловна торопливо зашла в квартиру и словно в изнеможении застыла. – Боже мой… Боже мой!
– Что такое?
– Вы просто не представляете! – с чувством сказала старуха. – Я не была здесь целую вечность!
Не зная, что на это ответить, Катерина решила дождаться, пока Инна Михайловна снова заговорит.
– В пятьдесят втором году квартиру перегородили стеной, и нашей семье отдали три комнаты в противоположном крыле. Получилась полноценная двухкомнатная квартира. Из третьей комнаты отец оборудовал кухню и санузел. Но в этой части квартиры я не была с тех самых пор. По этому коридору я бегала маленькой. – Инна Михайловна показала на ближайшую дверь: – А здесь жила абажурщица Александра Филипповна… – Она тихо и печально спросила: – Позволите мне дальше пройти?
Катерина ответила:
– Пожалуйста, проходите!
Старуха вошла в комнату, оглядела стены и вновь повторила:
– Боже мой… Боже мой… – Она говорила четко, кругленько, широко разевая рот, как будто через непрошеный смех или зевоту. – Как часто я сюда забегала! И как же интересно здесь было!
– А куда же делись остальные жильцы этой квартиры? – спросила Катерина.
– Они получили другое жилье в разных районах Москвы.
– Кому досталась эта часть коммуналки?
– Недолгое время здесь располагалась контора. Потом въехала семья дипломата. Но мы их не видели, они жили и работали за границей. Ну а в последние годы сюда вообще никто не заглядывал. Не помню, чтобы дверь квартиры хоть раз открывалась.
– Значит, вы не бывали в этой части квартиры с пятьдесят второго года?
– Представьте, каково мне снова здесь оказаться, – растроганно прошептала старуха. – Когда мы вселились сюда, мне было пять лет. – Она подняла руку и провела по щеке.
Катерина сказала:
– Я очень вас понимаю…
– Знаете, – старуха доверчиво подняла глаза. – Теперь я каждый день вспоминаю свое детство. Кажется, это было самое сладкое, самое хорошее время. По ночам думаю: хоть бы одним глазком заглянуть. Хоть бы раз побывать там. Увидеть нашу комнату, маму, отца, себя маленькую… – Инна Михайловна вытерла слезы. – Какое доброе, хорошее было время! Какие люди меня окружали! И как жаль, что все это прошло!
– В моей жизни было нечто похожее. Мы жили в Ленинграде, то есть в Санкт-Петербурге…
– Для меня этот город навсегда останется Ленинградом, – вставила Инна Михайловна.
– Мне тогда не нравилось занимать очередь в ванную. А в туалет вообще невозможно было попасть. – Катерина вдруг улыбнулась. – Хотя в чем-то вы правы, времена были хорошие.
– Детство… – Инна Михайловна по-дружески взяла Катерину под руку. – Идемте ко мне. Чаю попьем, угощу клубничным вареньем.
Десятая квартира была намного меньше девятой, но Катерину поразили чистота и какой-то особенный, девичий уют ее комнат, строгость кухни, где стоял старинный буфет, а стены от пола до потолка покрывал белый нарядный кафель.
Они сели за стол с настоящей льняной скатертью, где на деревянном кружке стоял медный чайник. Старуха налила в него воду и поставила на газовую конфорку.
Катерина спросила:
– Скажите, а для чего на дверях комнат со стороны коридора были засовы?
– Засовы? – удивилась Инна Михайловна. – Этого я не помню. Возможно, не обращала внимания. Где именно?
– Например, на первой двери справа.
– Там проживала семья известного кардиолога, профессора Леонтия Яковлевича Белоцерковского. – Старуха поставила на стол две тонкостенные чашки костяного фарфора. – Мне так давно хотелось об этом повспоминать. Да не с кем было поговорить. – Она спохватилась: – Я не задерживаю вас? Вам никуда не надо идти?
– У меня много времени, – успокоила ее Катерина.
– И вы будете слушать бредни полоумной старухи? – улыбнулась Инна Михайловна.
Она надолго задумалась, уставившись на дребезжащую крышечку закипевшего чайника.
Глава 4
Инна Михайловна рассказывает
Я помню зимний солнечный день, когда приехал отец.
Наш двор был завален сугробами: таким белым снегом, что до боли в глазах. Мы с мамой шли по тропинке среди высоких сугробов, а навстречу к нам бежал мой отец. Высокий, стройный, в шинели, схваченной ремнем портупеи. Мы не виделись больше года. Шла война, он служил во внутренних войсках и был комендантом Подольска.
Папа взял меня на руки, обнял и крепко поцеловал маму. По дороге домой она рассказала, что наш дом разбомбили, мы переехали в соседнее здание и заняли свободную комнату, хозяева которой были в эвакуации. Два месяца назад они возвратились, и весь наш скарб, включая диван с двумя откидными тумбами, вынесли из квартиры.
– Теперь мы живем в подъезде под лестницей, – сказала мама, как будто в этом не было ничего, о чем стоило беспокоиться.
Мне никогда не забыть отцовское лицо, когда он увидел наш угол под лестницей: диван и ржавую печь, которую топили дровами из досок. Их, кстати, было трудно найти. За войну в Москве сожгли все заборы.
Мама хотела согреть чаю, но отец ушел и вернулся только под вечер. Тогда я впервые услышала слово «ордер». Потом мама рассказывала, что папа явился в комендатуру и потребовал, чтобы его семье дали жилье.
Наш диван погрузили в машину, меня с мамой посадили в кабину, и мы поехали по заснеженным московским улицам. Полуразрушенные, разбитые бомбежкой здания в сумерках казались могильными памятниками. Над крышами уцелевших домов вились дымки. Их вместе со снегом сдувало с крыш порывистым ветром.
