– Ну что, дорогая, понравился тебе папа? Цинтия улыбнулась.
– Мне кажется, он удивительно терпелив.
– Ты хочешь сказать, что мы вечно над ним подтруниваем? Да ведь он совсем не против. В конце концов, он ведь чувствует, что мы его любим. Он чудаковатый, конечно, ты не находишь?
– Эксцентричность, – ответила Цинтия, – есть признак характера и оригинального образа мысли.
– Где это ты вычитала такое? Хотя в этом есть доля правды. У отца, несомненно, сильный характер. Внешность обманчива… Он носится взад и вперед, как старая курица, но вечно «на стреме» и своего не упустит. Он невероятно активен, ты не поверишь – президент того и сего, вице-президент там и сям, член различных комиссий, поддерживает молодежный клуб, посещает школу для малолетних преступников, и так далее…
– А на какие средства он существует? У него есть частный доход?
– У него ни гроша за душой. И не было никогда. Он начал школьным учителем с нищенским заработком, затем баллотировался в парламент и радовался тому, что мог встречаться с людьми и решать их частные проблемы, стараясь восстановить всеобщую справедливость. Он, знаешь ли, по природе великий реформатор в самом спокойном его варианте, а в жизни – добрейший старик. Если бы все люди походили на него, то мир стал бы неплохим местечком для проживания. Однако все сложилось не так, как хотелось ему. Он потерял свое место в парламенте и стал думать, как жить дальше… Ему уже было за сорок, специальности никакой, только ум и энергия, да еще большая семья на плечах.
– И что же он сделал?
– Купил коттедж «Лаванда». В те времена, не забывай, несколько сотен фунтов еще считались деньгами. Затем он начал карьеру свободного журналиста – в его понимании, конечно. Я до сих пор не пойму, как ему удавалось все это… Но в свое время в парламенте он познакомился с кучей очень важных людей и постепенно сумел создать целую серию репортажей о знаменитостях и светскую хронику. Он включал телевизор и просматривал новости, а когда кто-нибудь из знакомых или тех, кого он знал понаслышке, публиковал книгу, проявлял вдруг дар ясновидения или покупал поместье где-нибудь на Ямайке, он немедленно реагировал метким словцом или каким-нибудь хорошо забытым анекдотом. Он и сейчас пробавляется тем же. Вот почему он бежит со всех ног слушать новости.
– Все это выглядит весьма легкомысленно.
– Конечно, но так он прожил уже двадцать лет, и мы пока не умерли с голоду. Представь, он копейки на себя не истратит – не курит, не пьет, не покупает одежды, не отмечает праздников. Он экономит буквально на всем. А кроме того, он научился и другим полезным вещам: изучает жизнь птиц на болотах и регулярно пишет заметки в природоведческие журналы – они неплохо платят за это. Иногда выступает по радио, пишет мемуары за какую-нибудь знаменитость и еще чем-то там занимается. Из него ведь слова не вытянешь – так, порхает с ветки на ветку, перебиваясь случайными крохами…
– Как ты думаешь, ему это нравится?
– Он в полном восторге, моя дорогая! Он абсолютно свободен уже много лет, и если бы мать была жива, он был бы самым счастливым человеком на свете… Правда, смешно? Старый чудаковатый башмак, но мы все его обожаем. Мне бы хотелось, чтобы и ты его полюбила.
– Мне кажется, я буду гордиться тем, что познакомилась с Эдвардом Лэтимером, – искренне ответила Цинтия.
Неделя после визита Цинтии для Эдварда Лэтимера была, как всегда, расписана по минутам. В понедельник с утра – официальное посещение местной психиатрической клиники, днем он и Труди встречаются с главным констеблем полковником Эйнсли с супругой; во вторник он целый день пишет статьи; в среду – коллегия в местном суде; два раза в неделю вечерние заседания, и лишь четверг отводился для блужданий в солончаках с биноклем, карандашом и блокнотом. Но именно в этот четверг от жары и усталости он проснулся с ужасной мигренью и решил денек отдохнуть.
В злополучную пятницу он рано утром оставил свой дом, отправившись в Лондон с еженедельным визитом. По мнению самого Эдварда Лэтимера, он выглядел весьма импозантно, хоть и слегка отдавал нафталином: черный сюртук и брюки в полоску – еще со времен работы в парламенте – сохранились прекрасно. Хью все подшучивал, говоря, что в этом костюме с белым крахмальным воротничком и в черных штиблетах он сильно смахивал на участника похоронной процессии или знаменитого Седдона Отравителя, хотя тот навряд ли держал бы в руках небольшой дешевенький «атташе-кейс».
Перепрыгнув через заросшие травой рельсы на платформу станции Стиплфорд, казавшейся в этот день совершенно заброшенной, Лэтимер обнаружил, что скорый «Директор» уже отошел. Торжественность и тишину нарушал лишь монотонный голос стрелочника, тихонько напевавшего в будке и время от времени обменивавшегося грустным «тинг-тинг» со своим собратом по линии. Эдвард терпеливо сидел на деревянной скамейке, наблюдая за Томом Ликоком, начальником станции, неторопливо маневрировавшим на рельсах с тележкой, наполненной яйцами. Том был медлительным деревенским парнем без всяких амбиций и вот уже тридцать лет разрывался между собственным огородиком и обязанностями смотрителя.
Увидев Эдварда Лэтимера, он тут же решил поболтать со старым приятелем. Обычно они обсуждали погоду, но сегодня Том нуждался в совете. Его дочь только что родила второго ребенка и боялась делать прививку, потому что первенец перенес ее тяжело. Лэтимер посоветовал официально отказаться от прививки, дав обещание подписать все бумаги, чем несказанно облегчил душу приятеля.
Но вот раздался хриплый гудок, и к перрону, кряхтя, подкатил малюсенький поезд из трех вагонов образца начала века. Ярким пятном выделялась лишь свежая металлическая табличка с надписью «Бритиш рейлуэйз», как будто кто-нибудь собирался оспаривать их принадлежность. Эдвард зашел в небольшое купе – узкое и пустое, со сломанными оконными шторками и старым сиденьем, обитым плюшем. Он плюхнулся на него, взметнув тучу пыли, и принялся разглядывать старую фотографию с потеками грязи под узкой багажной сеткой напротив. На фотографии он различил вид на Саутенд Пайер и джентльменов в соломенных канотье, отчего почувствовал себя гораздо уютней.
Состав тронулся с места, и Эдвард, достав из своего «атташе» целую кипу газет, принялся синим карандашом отмечать «моменты для светской хроники». Обычно это занятие поглощало его целиком, но сегодня он без конца отвлекался, чувствуя, что не оправился от вчерашней мигрени. Он помахал рукой на прощанье Джо Сэйбертону, молодому стрелочнику на Соутгейт Милл Бокс, с которым они вместе управляли футбольным клубом, затем поболтал с Биллом Хопкинсом, постоянным кондуктором на «Кукушке». Билл казался холодным и неприветливым – такие и в теплый весенний день обычно ворчат: «Мы еще поплатимся за это!» Эдвард до сих пор с удовольствием вспоминал, как они встретились в первый раз. Он ехал один в общем вагоне, когда Билл ворвался в него с неизменным «Ваши билеты!». Пробив единственный из имевшихся билетов, предъявленный ему Эдвардом, и выполнив тем самым свою святую обязанность, Билл уселся в самом дальнем углу, отвернувшись и как бы давая понять, что необычность сложившейся ситуации еще не дает ему повода вступать в контакт с пассажирами. Со временем он изменил своим незыблемым правилам, и Эдвард знал его как скромного и дружелюбного парня, к тому же весьма популярного руководителя местного ансамбля ручных колокольчиков.
Разъезд остался далеко позади, и поезд вошел в свой привычный ритм, благополучно добравшись до Лондона. Автобус довез Лэтимера от станции до Флит-стрит, где размещались редакции многих газет. Свободное репортерство, каким бы успешным оно ни было, предполагало постоянное развитие личных контактов. Возникали идеи и предложения, которыми Эдвард мог с успехом воспользоваться впоследствии, и новые полезные знакомства. Нельзя сказать, что все эти поездки были деловыми и оживленными, но Эдварду там всегда были рады и старались помочь, чем могли.
Покончив с делами, он слегка закусил в «Эй-би-си», выбрав салат, холодное молоко и сыр, и поехал в парламент в надежде увидеть там старых друзей. Он искренне радовался, когда полицейский, стоявший при входе, отдавал ему честь, как будто он все еще там работал. Не без грусти, но и не предаваясь отчаянию, Лэтимер бродил по коридорам, время от времени останавливаясь поболтать с теми немногими, кто узнавал его. День пролетел незаметно. Выпив чашку чаю в кафе, он на автобусе добрался обратно до станции, стараясь успеть на последний поезд до Стиплфорда.
Эдвард был очень доволен поездкой. Ему заплатят не меньше пятнадцати шиллингов, а может, и фунт, за эту беззлобную сплетню о председателе королевской комиссии – больше, чем он истратил на сегодняшнюю поездку! К тому же появился новый журнал для «заметок натуралиста», а это совсем замечательно! Эдвард достал свой черный блокнот и тщательно записал это в «прибыль». Жизнь в столь стесненных финансовых обстоятельствах научила его скрупулезности. В одно прекрасное утро, и он прекрасно это понимал, он вынужден будет принять финансовую поддержку от Квентина и Хью. Но очень бы не хотелось, чтобы день этот наступил слишком скоро…
