— Куда нас везут? — спрашиваем у сопровождающего милиционера, поняв, что машины направляются не к райотделу.
— В Питер, наверное, — отшучивается он со злой иронией. — Слыхали, может, о Шурике Питерском. Так вот к нему в гости и поедете.
Все молчат, словно в рот воды набрали.
А вышло все так. Весной, когда стало таять, одна женщина, проходя по аллее парка, заметила торчавшие из-под снега сапоги. Подошла поближе, а там труп.
Милиция, впрочем, уже знала, что зарезали Питерского. Но улик не было. И вот теперь, когда труп обнаружили, решили устроить облаву. Всех нас пропустить, так сказать, через фильтр. И получилось у них это неплохо. Во время облавы вместе с карманниками в лапы «мусоров» попали и два «спеца» по хатам и магазинам, находившихся в розыске почти год. Преступлений за ними числилось много, и сроки, ясное дело, им дадут немалые. Из всех, кто ехал в автобусе, только им надели наручники, а это кое-что значило.
Привезли нас, конечно, не в Питер, а в Областное управление внутренних дел. И посадили в одну большую камеру.
— Всех держать здесь долго не будем, — обратился к нам какой-то важный начальник. — Сознайтесь, кто резал Питерского, и скоренько все закончим. За кем «хвостов» нет, сразу отпустим.
Огород решил было пойти с повинной, но Шура, один из тех, кого привезли в наручниках, сказал ему: «Не выдумывай, я беру Питерского на себя».
Он знал, что по кражам, которые на нем висят, в общей сложности получит не меньше двадцати пяти лет. Значит, терять ему нечего. Оставалось одно — рассказать «спецу» о подробностях, которые могут пригодиться ему во время следствия, — с поправкой на то, что к убийству Питерского остальные не причастны.
Шура «сознался», что порешил ленинградского тезку в одиночку. Нас отпустили, продержав трое суток, а его арестовали вместе с подельником.
Потом в клубе Воровского над ними устроили показательный суд. Воры хотели организовать после суда побег, но милиции было очень много.
…И снова настало лето. Зазеленел парк в Раменском, открылась лодочная станция. Впрочем, мы с Люсей проводили время не только здесь, но частенько выбирались и в Москву. Ходили в цирк, несколько раз были в театре, обедали в хороших ресторанах.
И все же о Розе я всегда помнил, даже полюбив другую. Не было у меня в жизни светлее воспоминаний, чем о днях, проведенных с ней в ранней юности. И горько мне стало, когда узнал, что осудили ее на целых восемь лет.
Все больше в последнее время сходился я с Володькой Огородом — видать, много общего оказалось в характере и в подходе к жизни. Однажды мы с ним поехали погулять в Малаховку. Хитрого Попика дома не оказалось, и мы отправились на пруд. Зашли в буфет, посидели, изрядно выпили. Выходим на улицу, и тут к Огороду начали приставать какие-то парни. Он ударил одного, ребята стали наседать. Мог ли я не вступиться за кореша?.. Мы, карманники, драк старались всегда избегать. Но тут заставили обстоятельства. Да и особой драки-то еще не было, а «мусора», как назло, увидели.
В общем, забрали нас с Огородом и предъявили обвинение за хулиганство — в прежнем Уголовном кодексе это была статья 74.
Надо ж такому случиться: мне, карманному вору, который и хулиганить-то никогда не умел, предъявить такое обвинение. Однако факт свершился, прокурор дал санкцию на арест.
После ареста подвернулся случай, и мы с Огородом бежали. Меня поймали через несколько дней, его — через месяц.
И вот опять я в Таганской тюрьме, под следствием. Как опасного (совершил побег) меня водворяют в спецкамеру. Маленькую, всего на пять человек. Люся и тетя Лена, мать Хитрого, носят передачи. Узнал, что рядом, через две камеры от меня, сидит Гена. Мы с ним перестукиваемся. Выясняю, что «спалился» он за карман, проходит по делу с какой-то девушкой из Ростова.
На суд меня везут в наручниках. В зале вижу Люсю, всю в слезах. Жалко ее больше самого себя.
Судья объявляет приговор: три года лишения свободы. Такой же срок дали и Огороду. Ну, это ничего, жить можно. За такой приговор остается только сказать спасибо.
После тесной спецкамеры следственного изолятора, оказавшись в пересыльной тюрьме на Красной Пресне, я вздохнул с облегчением. Здесь и камера была куда как просторней, и народу побольше. Между прочим, многолюдье я всегда любил. Оттого, видать, что привык «работать» в толпе. К тому же с детства не имел своего угла и его заменяли «блатхаты». Но не только в этом было дело. Главное — здесь оказалось много «своих» — известных мне «воров в законе». Два Коли — Туляк и Акробат, Глист (не помню его имени). Встретил я тут Яшу Жида, с которым мы вместе отбывали срок в Салавате. Вспомнить нам с ним есть о чем, да и другим интересно будет послушать о восемнадцатой стройке. Такую встречу, ясное дело, грех не обмыть.
— Коли «хрусты» имеете — организуем, — Яша и здесь успел войти в свою роль. При этом щегольнул новым словечком, обозначавшим купюры.
Но, пожалуй, самым большим сюрпризом было для меня увидеть в этой камере Гену. Он тоже мне обрадовался. Однако был он какой-то не такой, как всегда. Молчаливый и чем-то удрученный. Казалось, надо радоваться: дали ему на год меньше «положенного», судья пожалел. А парень киснет.
— Что с тобой, братишка? — спрашиваю.
— Да, ничего хорошего, — отвечает он нехотя, выдавливая из себя каждое слово. — Живу я здесь «мужиком». Чему радоваться?
— Какой же ты «мужик», ты же самый что ни на есть вор, тебя же пол-Москвы «щипачей» знают!..
— Ну, так вышло… Когда водворили в эту камеру, никого знакомых не оказалось, — развел руками Геныч. — А сам я постеснялся сказать, что вор. Тут, видишь, какие «гладиаторы», а у меня и наколки толковой нет.
— Ну это, как говорится, дело наживное, — успокоил я. — В зоне тебе что угодно изобразят. Главное, все должны знать, что ты вор.
В этот же день в нашу камеру водворили и Огорода. О таком стечении обстоятельств можно было только мечтать.
Мы дали Яше деньги, он «подсуетился», и к вечеру нам доставили литра два водки.
Воры жили тут «кучками», или «семьями», по два-три человека. Кучковались по принципу — кто кому нравился, подходил по характеру. Каждая семья «питалась» отдельно. Однако общее правило не нарушалось: если кому-то присылали посылку или приносили передачу, он делился со всеми. Получив свою долю, вор нес ее в «семью».
Сперва, как обычно, состоялся у нас с ворами ознакомительный разговор: кто где сидел, с кем крал на свободе, кого из воров знаешь и т. д. и т. п. Видя, что Гена все еще отмалчивается, словно зверь затравленный, мы с Огородом объяснили всем, что он вор, что вместе «работали» и знаем его не первый год.
— Что же он как воды в рот набрал, — отозвался Глист. — Коли свой, не будь красной девицей, давай сюда кружку.
Выпили, культурно закусили — у нас с Огородом в котомках снеди достаточно. Всем стало хорошо и весело. Пришел в норму и мой Геныч. С этого дня он был на равных с ворами. С ним и Огородом мы жили одной «семьей».
Новый, пятьдесят пятый год, встречаем в камере. А после меня и Гену вызывают на этап. Огород остается в камере. Заключенных в нашей партии едет много, человек восемьсот. Меня, как совершившего побег, сажают в «зековский» спецвагон с отдельными «купе», в каждом человек восемь-девять. В этом же вагоне едет группа «польских воров». С недавних пор их начали этапировать отдельно, боясь, как видно, нежелательных инцидентов.
Поинтересовался у конвоя, куда нас везут. Ответил, что в Кемеровскую область. Далековато.
Чем дальше от Москвы, тем холоднее, а за Новосибирском мороз стал уже пробирать по-настоящему, за окнами вагона было за сорок. Выручали стеганые ватные брюки, валенки и бушлаты — их выдали нам еще в пересыльной тюрьме.
Вот уже и Кемеровская область. Приезжаем на станцию со странным названием Яя. А отсюда — пешком километров тридцать. Там лагерь, зона. К счастью, Гена тоже попал сюда.
Все бы неплохо, да только зона здесь какая-то странная, не показалась мне сразу. В двухэтажном бараке живут одни «мужики». Еще в одном — «политические». «Воры в законе» тоже занимают отдельный барак, но их мало.
У «мужиков» сильный главарь по кличке «Кореец». Воров он не любит и обещает стереть с лица земли. Но и у нас есть поддержка. На нашей стороне бригадир по фамилии Ковтун, у которого срок десять лет. Говорят, сам он тоже из воров.
К этому времени в воровской жизни многое изменилось. Во всех лагерях прошли «сходняки», и в результате воры достигли общего согласия: в лагере можно теперь работать и даже становиться бригадирами. Это было вынужденное решение: поскольку везде началась сильная борьба с «законниками», другого не придумаешь.
Одни заключенные вкалывали на лесобирже, разделывали строевой лес, другие, а именно бригада Ковтуна, сооружали плотину. В эту бригаду попал и я.
