Человек, имеющий странное прозвище Аякс, смотрел на спящую Наташу Терехину почти с умилением. Столько лет он наблюдал за этой девочкой, за этим сокровищем, вынашивая планы, один хитрее другого. Но все эти планы не требовали никаких жестких мер, они были рассчитаны на перспективу. Подождать, пока она подрастет, посмотреть, что из нее получится. А заодно и полюбопытствовать, что получается из других детей, зачатых этим Отцом. Разумеется, имя Наташиного отца было Аяксу прекрасно известно, так же как и имена всех женщин, рожавших от него детей, и имена этих детей. Все они были разными, каждый по-своему интересен, но Наташа — это что-то особенное. А Ира — это вообще... Из всех детей Отца, а их без малого дюжина, эти две девочки самые удачные. Жаль, конечно, что не мальчики, на мальчиках выгоднее было бы показывать «товар лицом», но, как говорится, работаем с тем, что есть. Впрочем, девочки или мальчики — пока не суть важно, главное, найти методику, разработанную Отцом, и можно будет плодить киборгов в любых количествах. Конечно, киборгами их можно назвать только условно, для красного словца, они не кибернетические, а самые настоящие живые, рожденные женщинами, вскормленные материнским молоком. Но что-то такое Отец с ними делает, из-за чего дети получаются необыкновенными. У первой, Иры, — феноменальная устойчивость к физическим нагрузкам и потрясающая способность полностью восстанавливать силы за каких-нибудь два-три часа. Идеальный солдат. У Наташи — гениальные мозги. У Олечки, третьей девочки, — память. Наделать побольше таких Олечек — и никаких проблем с передачей секретных сведений. Один раз прочитать ей вслух сложнейший текст и отправлять хоть за тридевять земель. По дороге, в аэропортах, на таможнях и в полициях ее можно сто раз обыскать в поисках бумаг или микропленок, и ничего не найдут. Потому что все у нее в головке записано. С Павликом пока ясности нет, интеллектуальное развитие хорошее для его шести лет, но в таком возрасте еще рано судить, что из него получится. Похоже, Отец применил с ним какую-то другую методику, конструировал ему, образно говоря, не голову, а тело. По свидетельству врачей, Павлик — единственный из всех четверых, упавших с такой жуткой высоты, имеющий хорошие перспективы на выздоровление. Нужны дорогостоящие операции, которые делают только за рубежом, в специальных клиниках, но всем остальным — девочкам и матери — такие операции не помогут, они их просто не перенесут. А у мальчишки, как говорится, прогноз благоприятный. Эти четверо — первые дети Отца. Остальные совсем еще маленькие, от нескольких месяцев до пяти лет. И еще двое на подходе. Интересно, что из них получится? Можно было бы спокойно ждать, наблюдая со стороны, если бы не дурацкая случайность. Отец встретил старуху Анисковец. И ничем хорошим эта встреча не кончилась. Старуха увидела Отца, когда тот гулял со своим очередным малышом и его мамой. Настоятельно звала в гости, намекала на необходимость серьезно поговорить. Отец пошел. Люди Аякса, конечно, глаз с него не спускали, дошли вместе с ним до дома Анисковец, «жучок» в нужном месте прилепили и весь разговор прослушали. Не понравился Аяксу этот разговор, совсем не понравился. Старуха припомнила Отцу Галину Терехину, утверждала, что он сбил ее с нормального пути, заморочил ей голову, уговорил рожать не от мужа, а когда случилось несчастье, ничем не помог осиротевшим детям и их несчастной матери...
— ...Я смотрю, вы опять за свое взялись, Валерий Васильевич. У вас, голубчик, какая-то патологическая тяга к воспроизводству своего рода. Вы по-прежнему женаты первым браком? Или уже двенадцатым?
— Первым. И я не понимаю вашего сарказма, Екатерина Бенедиктовна. В моей жизни ничего не изменилось с тех пор, жена все так же тяжело больна, практически не встает, и, разумеется, я не могу ее оставить. Но я нормальный живой человек, и вы не смеете упрекать меня в том, что я полюбил другую женщину. Пятнадцать лет я был верен Галине, вы не можете этого отрицать. Но с тех пор прошло уже шесть лет. У кого поднимется рука бросить в меня камень, если я встретил и полюбил еще одну женщину? И что плохого в том, что она родила от меня ребенка? Я не собираюсь бросать ее на произвол судьбы и буду помогать по мере сил и возможностей.
— Не морочьте мне голову, голубчик. Если вы такой благородный, то почему не помогаете четырем своим детям, которых вам родила несчастная Галя? Мне с самого начала не нравились ваши отношения, вы совершенно поработили ее, вы завладели ею полностью, вы внушали ей какие-то странные мысли о богоизбранности ваших общих детей. И не думайте, пожалуйста, что мне неизвестно, чем вы на самом деле занимались.
— Я вас не понимаю...
— Да ну? Зато я вас понимаю. Вы ставили на Галине какието чудовищные эксперименты, уж не знаю, зачем вы это делали. И когда я об этом узнала, я предупредила Галю, чтобы она была с вами осторожнее и не верила так уж безоглядно в вашу искренность и преданность.
— Что вы такого могли узнать, Екатерина Бенедиктовна? Что за чушь вы несете? Мы с Галей любили друг друга пятнадцать лет, и вы...
— Перестаньте! После того что Галочка сделала с собой и с детьми, я решила не предавать огласке ваши темные дела в надежде, что эта страшная трагедия вас образумила. Однако несколько месяцев назад я случайно увидела вас на улице в обществе молодой мамы с очаровательной девочкой, и поняла, что вы снова взялись за свое. Я следила за вами, да-да, не смейтесь, хотя я понимаю, как вам, должно быть, весело представлять себе пожилую даму моего возраста в роли сыщика. Что ж, давайте посмеемся вместе, Валерий Васильевич, над тем списком, который я составила, наблюдая за вашими передвижениями на протяжении четырех месяцев. В этом списке девять адресов и девять имен женщин, которых вы осчастливили своей любовью и готовностью растить вместе с ними ваших общих детишек. Из этих девятерых женщин семеро уже сделали вас отцом, а двое только еще готовятся стать матерью. И после этого вы будете продолжать петь мне о том, что вы встретили и полюбили, что вы нормальный живой человек? Да вы чудовище, Валерий Васильевич, вы монстр, которому не место среди людей.
— Вы несете какой-то бред... Какие эксперименты? С чего вы это выдумали? Да, я не образец нравственности, тут вы правы, и раз уж вы меня выследили, престарелая сыщица, то отпираться я не стану. Я люблю женщин, я их обожаю, я — профессиональный донжуан. И если хотите, я — профессиональный отец. Я люблю, когда мои женщины рожают моих детей. И что плохого в том, что я не могу бросить жену, оставшуюся инвалидом после автокатастрофы? Что вы мне тут мораль читаете? Я — уважаемый врач, доктор наук, ко мне на приемы записываются за три месяца, так что можете себе представить, какие деньги я зарабатываю. Никто из моих детей ни в чем не нуждается, вы слышите? И матери этих детей счастливы, смею вас заверить. Вам не в чем меня упрекнуть.
— А дети Галины? Их вы бросили на произвол судьбы. Почему? Они-то как раз больше всех нуждаются в вашей помощи и внимании. И в ваших деньгах, кстати. За эти четыре месяца вы дважды были у них в больнице, и шли вы, голубчик, с пустыми руками. Я это видела собственными глазами. Вы даже килограмм яблок им не купили. За что такая немилость?
— Вы ничего не знаете. Я даю деньги персоналу, чтобы они регулярно покупали детям все необходимое.
— Допустим. Хотя я склонна думать иначе. Вы перестали о них заботиться, потому что они вам больше не нужны. Они были частью ваших жутких экспериментов, они — уже пройденный этап. Теперь вас больше интересуют ваши новые дети, но вы и их бросите так же безжалостно, как только они перестанут быть вам интересными с научной точки зрения. Валерий Васильевич, я взываю к вашему разуму: остановитесь. Заклинаю вас, остановитесь. То, что вы делаете, противоречит всем законам: и божеским, и человеческим. Я не сторонница крайних мер, вы знаете, и если вы дадите мне слово, что остановитесь, я никому ничего не расскажу.
— Да что вы можете рассказать, Нат Пинкертон в юбке! Чем вы мне угрожаете? Думаете, я вас боюсь? Чего вы добьетесь вашими рассказами? Разрушите счастье нескольких женщин, которые узнают, что они у меня не единственные. Вот и все. Вы этого хотите? Каждая из них растит моего ребенка и счастлива. Вас это раздражает? Вы непременно хотите, чтобы все они страдали? Без этого не успокоитесь?
— Я расскажу им, что вы ставите на них эксперименты. Они должны знать, каких детей растят.
— Зачем? Они вам все равно не поверят. И правильно сделают, потому что это неправда. Вы хотите, чтобы они перестали любить своих детей? Я не подозревал, что в вас столько жестокости, уважаемая Екатерина Бенедиктовна.
— Вы прекрасно знаете, что я говорю правду. Вы правы отчасти, вашим женщинам я действительно ничего не скажу, с меня вполне достаточно той ошибки, которую я уже совершила с несчастной Галочкой, когда рассказала ей о том, что узнала. Она-то мне поверила сразу и безоговорочно. И я до сих пор казню себя за то, что сделала это. Она не перенесла ужасной правды и тронулась умом. Но я скажу о том, что знаю, в другом месте. Если вы не дадите мне слово, что остановитесь. Пообещайте мне, что не станете больше производить ваших замечательных детей, и я буду молчать.
