Или, пардон, предупредительный выстрел в голову?
И не надо, не надо большие глаза делать! Я знаю…
Откуда знаю? Ха-ха… Киллеров надо подбирать тщательнее… Тебе бы только сэкономить. С бабками туго, а? На такое дело мог бы и не поскупиться! Даже этого уже не можешь. Не на того напал! Ты что же, так тебя растак, думал, что всю жизнь будет, как пятнадцать лет назад? «Да, Сергей Борисович, как скажете, Сергей Борисович!» Ошибочка! Да ты посмотри на себя и признай, что ты кончился. Твое время прошло, твое время — это недодолбанная перестройка, вот твое время! Твое дело — мечтать о несбывшемся, блин, как всех ваших перестройщиков! Ты переварить не можешь, что я другой, что я эту жизнь в кулак возьму! Возьму, возьму! И плевать мне на все! И на тебя тоже! Да ты посмотри на себя, посмотри-и-и… — Булыгин брезгливо ткнул Губина пятерней в грудь. — Что ты можешь? Кишка у тебя тонка! Не вышло меня убрать? И ничего у тебя больше никогда не выйдет!
Лучше отползи в сторону…
Губин молчал — стоял, кулаки в карманах брюк, желваки играли на скулах.
— С тобой сейчас бесполезно говорить, — было видно что Губин сдерживается изо всех сил. — Ты ничего не станешь слушать.
— А и слушать нечего, — процедил Булыгин. — Хочешь сказать, что не заказывал меня? Брось, не трать время! Надо же, ты у нас мужик с идеалами, а заказать друга киллеру не постеснялся! Ай-ай! Такое я мог бы сделать, но никак не Серега Губин.
— Мишка, — сказал Губин тихо. — Что с тобой стало? Вспомни, пятнадцать лет назад… Когда мы вместе начинали, ведь никто из нас не был сукой. Мы упивались собственной ловкостью и предприимчивостью, проворачивали выгодные дела, прикрывали друг друга, и казалось, это на всю жизнь. Мы были как одна семья, вспомни, нам казалось, что мы одни против всех — и все выдержим, всех перехитрим, всех перекупим. Мы помогали друг другу… А сейчас все чего-то делим, делим…
— Со мно-о-ой? — изумился сверх всякой меры Булыгин. — Со мной ничего. Я наконец смог стать самим собой. А пятнадцать лет назад я собой не был, извини. Ты, наверное, думал, что я по гроб жизни благодарен тебе за то, что ты тогда в райкоме мне работу выхлопотал и с Ревмирой познакомил? (Ревмира была первая жена Булыгина, которая обеспечила ему московскую прописку.) А тебе никогда не приходило голову, что твое покровительство мне всегда было поперек горла? Чем я был хуже тебя тогда, пятнадцать лет назад? Мозгами? Х…ня! Тем, что у меня прописки в Москве не было? Но это не моя вина, приятель! Но ты, видишь ли, устраивал мои дела как хозяин, гордясь собственным великодушием, — вот тебе местечко тепленькое при комсомоле, вот тебе невеста с пропиской, «только уж не подведи меня, не опозорь перед Ревмирой» и подмигнул мне, помнишь? А я тогда думал, что наверняка у тебя с ней шуры-муры были, а потом ты мне решил сбагрить подпорченный товарец! У меня аж мурашки по коже бегали от отвращения и унижения! Так и прожил с ней семь лет и каждую ночь об этом думал…
— Ты свихнулся! — Губин выглядел абсолютно потрясенным. — За кого ты меня принимаешь?
— Может, и свихнулся… Но тогда. А сейчас я — это ; я. Тогда было твое время, а сейчас мое.
Булыгин по-хозяйски плюхнулся в кресло и развалился в нем — руки на спинках, ноги навытяжку.
— Теть Лю-у-уб! — вдруг завопил Булыгин, а потом указал Губину на соседнее кресло. — Садись, Серега, будь как дома. Теть Лю-у-у-уб!
В дверь заглянула встревоженная тетушка Губина.
— Теть Люб! — обратился к ней развалившийся Булыгин. — Принеси нам чего-нибудь выпить. Надо отпраздновать мое воскрешение. Не каждый день друзья возвращаются к вам вновь. Не правда ли, Серега?
Губин по-прежнему стоял на середине комнаты, руки в карманах, зубы сжаты.
— Садись, садись, — уже миролюбивее предложил Булыгин. — Поговорить надо серьезно.
Губин продолжал стоять. Ему очень не хотелось следовать словам Булыгина, что бы тот ни говорил — «садись» ли, «стой» ли. Ему не нравилось, что Мишка ведет себя как хозяин — в его кабинете, в офисе его холдинга. Гоняет за выпивкой тетю Любу, растекается телом по его креслу и только что ноги на стол не кладет, как американец. Но как дать ему укорот, сохраняя чувство собственного достоинства, и как не попасть при этом в глупое положение, Губин не знал.
Мишка находился в каком-то особенном неуязвимом настроении — смертельно-агрессивном и в то же время как бы шутейно-ерническом. Его невозможно было пронять ни окриком, ни сарказмом. Он то щетинился и оскаливался, то переходил к фальшивому дурашливому миролюбию, отдающему тайной угрозой.
Губин сел. «Плохой из меня заказчик, — ругнул он себя. — Гнать его надо взашей, сказать: ничего не знаю. А я мнусь, жмусь… Комплекс вины». Он и вправду выглядел неуверенным. Булыгин, выжидая, злорадными хищными глазами наблюдал за выражением лица Губина, за его колебаниями.
— Не трепыхайся, Сергей, — посоветовал он ему вполне доброжелательно. — Сохраняй чувство реальности. Мою смерть мы проехали, давай поговорим о дальнейшем. Бизнес-то остался.
Булыгин замолчал — в комнату вошла тетя Люба с подносом, полным бутылок и тарелок.
— Вот это дело! — громко приветствовал ее Булыгин. — Коньячок не повредит! И колбаска, ба! Икорка… Огурчика, огурчика маринованного нет? Есть?
Теть Люб, не обижай, принеси. Оголодал я, пока в морге-то лежал!..
И он загоготал, косясь на Губина. Пока тетя Люба расставляла тарелки на столике, Булыгин не переставал балагурить, за его идиотской болтовней проглядывали злоба, напряжение и настороженность. Когда старушка удалилась, Булыгин налил себе в рюмку коньяку и, не пригласив Губина разделить с ним удовольствие, вылил коньяк себе в глотку. Потом еще.
После этого он стал угрюм, разыгрывать балагура ему надоело.
— Слушай, — обратился он к Губину уже без всяких прибамбасов, — помнишь наш разговор? Так вот теперь, я считаю, самое время к нему вернуться. Я напомню тебе, о чем речь. Ты отпускаешь меня вместе с «Пресс-сервисом». Как это оформить юридически, мы отработаем. Я советовался с ребятами — есть несколько способов. Мы оба заинтересованы в том, чтобы все прошло безболезненно и дешево. Иначе, Серега, извини, ты знаешь, что может последовать.
Булыгин потянулся к столу, взял с него свидетельство о собственной смерти и помахал перед носом Губина.
— Иначе я подаю заявление о том, что ты намеревался меня убить, для чего нанял киллера. Как ты понимаешь, показания киллера записаны на магнитофон и припрятаны в надежном месте. Кстати, киллера не ищи — я его до поры схоронил. В общем, свидетельские показания будут исполнены в лучшем виде, можешь не сомневаться. И замышлять против меня больше ничего не советую. Как ты сам понимаешь, я принял меры к собственной безопасности.
— Постой, ты говоришь так, будто я во всем признался… А я ведь ни при чем… — попытался вставить слово Губин.
— Плева-а-ать! — не дослушав, зарычал Булыгин. — Плевать, признался ты или нет. Ты хотел меня убрать — я это знаю, и ты это знаешь. И считай, сука, что легко отделаешься, если отпустишь меня с фирмой, потому что я, Серега, злопамятный, я через двадцать лет помню, кто мне кнопку на стул положил в пятом классе: Ошибочка твоя, Серега, ошибочка…
— Ладно, — сказал Губин, поразмышляв и поиграв желваками. — Отложим этот разговор на некоторое время. Тебе надо остыть, ничего сейчас не соображаешь. Я тебя заказал?! Иначе на меня заявишь?! Бред какой-то!.. После поговорим про фирмочку — подробно, с расчетами. Я не говорю ни «да», ни «нет».
Губин решительно встал, чувствуя, что наконец-то берет ситуацию под контроль. Держался он уже более уверенно. Булыгин с кресла следил за ним исподлобья по-прежнему злыми глазами.
— Я тебя понимаю, Серега. Это тебе нужна передышка. Это тебе надо прийти в себя. Это ты ничего сейчас не соображаешь, — зафиксировал Булыгин.
«Черт, он недалек от истины. Совсем не так он туп, как я думал», — признал Губин про себя. А Булыгин продолжал:
— Так и быть, бери время, очухивайся.
Но не тяни — это я потому такой добрый, что деться тебе, Серега, некуда. И шутки со мной больше не шути. И кстати, в случае чего показания киллера сразу попадут в прокуратуру. А если ударим по рукам, я оригинал записи при тебе уничтожу…
«А копии?» — чуть было не спросил Губин, уже рот открыл, но спохватился. Такой вопрос был бы равносилен признанию собственной вины. А сейчас главное — не поддаваться на провокацию, кто его знает, может, у Булыгина магнитофон в кармане?
Булыгин вышел, как и вошел, — с грохотом, пнув приоткрывшуюся дверь ногой. Губин стоял посередине кабинета — сжатые в кулаки руки в карманах — и сдерживался, чтобы никак не показать свою досаду и злость. Чтоб одна сплошная радость по поводу «воскрешения» друга и недоумение по поводу его обвинений… Губин старательно вспоминал их разговор, внимательно «прошелся» памятью по каждому своему слову и пришел к выводу, что никак не выдал себя.
