– Чего тебе надобно?
– Узнать, что за чудесная у тебя чаша. Уж не та ли это чаша, о которой матушка не велела нам упоминать? Не ее ли украл коварный Лай? И не из нее ли отравила лошадей Хрисиппа ревнивая Лето? Не эта ли чаша показывает грядущее, взамен отбирая разум? Сколько раз пил из нее мой брат?
– Единожды.
– Ему хватило. Слабый он какой… а ты силен… и бесстрашен… или же кровь твоя служит тебе защитой от безумия?
Коснулась Клеодокса руки Аполлона, и холодными были ее пальцы.
– А если и так, то что?
– Мести желаешь, сын Лето? И что помешает мне остановить тебя?
– Быть может, это? – Острый нож прижался к ее белой шее. Но лишь рассмеялась Клеодокса:
– О, неужели сам меня убьешь? Тогда все бросятся искать убийцу. И найдут тебя, не сомневайся. А еще, я могу закричать, и воины отца положат конец твоей бессмысленной жизни.
– Ты и правда змея!
– Мы стоим друг друга. Хочу я предложить тебе сделку. Ты обещал мне, что стану я царицей, что Фивы будут моими, так сдержи слово. Я не стану мешать твоей мести, помогу даже.
Молчал Аполлон, пораженный ее коварством, и решила Клеодокса, что обдумывает он ее предложение.
– Ты не справишься один. А вдвоем мы сумеем. И если захочешь, то сам взойдешь на трон! Ты силен. И бесстрашен, если не побоялся явиться сюда один. Умен. Коварен. Из тебя выйдет хороший царь. А я буду славной царицей.
– Я не люблю тебя, – отстранил Аполлон ее ледяную руку.
– А кого же любишь? Неужто эту глупышку, Этодайю? Хорошо, забирай ее и увози. Пусть она станет твоей наградой, если иной ты не желаешь. Так что, сын Лето, примешь ли ты мою помощь?
На другой день вновь боролись братья, и вновь побеждал Файдим. Но теперь не доставляла их борьба Илионею приятных ощущений. Видел он не схватку на радость богам, когда силой своей человек восславляет их, но злость, сокрытую в могучем теле Файдима. Вот заламывает он руку брату сильнее, чем надо бы. Вот выкручивает ее, так что мышцы стонут и трещат кости. Вот спина борца натягивается, словно древесный ствол под ветром, того и гляди хрустнет.
– Здравствуй, царевич. – Вчерашний незнакомец уселся рядом с Илиопеем: – Как твои братья?
– Я… я поборю его! Вырасту сильным и поборю.
– Так когда это будет… и разве вернет это брата? Месть ничего не меняет, юный Илионей. Месть лишь дает увидеть призрак справедливости.
– Тогда что мне делать?
– Помочь.
– Как?
– Хочешь, чтобы завтра Тантал поборол Файдима?
– Хочу.
– Он сильный, но очень добрый. Надо, чтобы Тантал стал злым, ненадолго, этого хватит. Когда поймет Файдим, что способен брат его одолеть, тогда и перестанет метить на его место. Вот, возьми.
Незнакомец протянул ему стеклянный фиал, в которых матери обычно хранят драгоценные масла для своих чад.
– Добавь в воду одну каплю. Всего лишь каплю! Смотри, не ошибись! И дай Танталу выпить. Достаточно будет, даже если просто пригубит он. Сила войдет в его тело. Вот, гляди.
Из сумки возникли серебряная чаша и обыкновенная фляга. Налил незнакомец в чашу воды, капнул каплю из фиала, всего одну. И – выпил воду. Ничего с ним не случилось.
Поднялся незнакомец, подхватил на руки Илионея и подбросил его, так высоко, как ни один из братьев не подбрасывал.
– Видишь, каким сильным я стал? – спросил он. – Сам решай, помогать ли брату. Но, чур – не рассказывать ему об этом! Он у тебя очень честный. Не захочет побеждать такой ценой. А не победит – погибнет.
И этим же вечером вновь обнимал Аполлон возлюбленную, пел ей, лишь только ей, улыбался, хотя страшная боль разъедала его душу. Он бы отдал ей и сердце, и саму жизнь, лишь бы переменить все. И слушала его пение Этодайя, прижималась к нему нежно, готовая идти за милым хоть на край света, хоть за край его.
Кусала губы ревнивая Клеодокса: впервые обошла ее сестра!
Но она заплатит за это. И этот золотоволосый, тоже считающий, что он – почти бог. Пусть поможет он исполнить Клеодоксе ее желание, а там уже получит то, что заслужил.
Утро наступило.
Всю ночь проворочался без сна Илионей. И так он думал, и иначе. Вдруг яд дал ему незнакомец? Но нет: испил он из чаши и остался жив, силен только сделался… и не желает Илионей дурного. Только брату хочет он помочь. Каплю, всего-навсего каплю… одна победа Тантала – и перестанет Файдим брата мучить.
Рано-рано побежал Илионей к роднику, принес воды холодной и, наполнив чашу – самую обыкновенную, не такую красивую, как у незнакомца, – влил в нее одну каплю снадобья.
Но хватит ли одной? Файдим силен… и Тантал выше и крепче того незнакомца.
И дрогнула его рука, выпуская из фиал еще одну каплю. Две…
– Вот, – поднес Илионей чашу брату, зная, что не откажется Тантал выпить. – Я для тебя к роднику бегал. Кто выпьет это, сильным становится! Люди так говорят.
– Ну, если люди говорят, надо их слушать.
Принял чашу Тантал, выпил половину содержимого, а вторую часть – Файдиму отдал:
– Возьми, брат. Если уж сильными быть, то вдвоем.
Хотел закричать Илионей, предупредить Тантала, но не успел. Глотком одним осушил Файдим чашу и отбросил ее в сторону за ненадобностью. Вновь сошлись в бою братья. Содрогнулась земля. Затрещали кости, как корни деревьев, из земли выворачиваемых. Согнулись спины, и вздулись мышцы на руках Файдима. И на руках Тантала. И руки их переплелись в борьбе – как змеи огромные.
– Прекратите! – закричал Илионей.
Но кто его слышал? Ломали братья друг друга. Сила невиданная бурлила в их крови. Туманила она разум, и уже не знали братья, где они и кто они.
– Прекратите!..
Видели лишь один другого и желали смерти друг другу. Закричал Тантал, ломая спину Файдиму. И захрипел Файдим, сжимая руки на горле брата. Рухнули оба на землю.
– Видишь, что ты наделал? – Незнакомец возник, как и в прошлый раз, из ниоткуда. – Зачем ты две капли добавил? Лекарство и яд – две стороны одного клинка. В умелой руке он ранит. Неумелую – кусает.
– Я не хотел…
Дышал еще Тантал, пена кровавая лилась с губ его.
– Брату скажи, – велел незнакомец.
И подошел Илионей к Танталу на непослушных ногах, обнял брата.
– Прости, прости меня…
Только не узнал Тантал младшего брата: по-прежнему видел он перед собою врага. И рука его сомкнулась на детском горле. Быстро умер Илионей. А незнакомец ушел.
Нет, не шел он – бежал, бежал прочь от белокаменных Фив, желая лишь одного: очутиться там, где нет людей. Обессиленный, упал он на дорогу, закричал, и лишь солнце слышало этот крик:
– Пожалуйста! Я не хочу больше!
Дополз Аполлон до края дороги, свернулся в клубок в пыли. Плакал, и пыль поглощала его слезы. Уснул он нервным зыбким сном, и пронеслись перед внутренним взором его все иные дороги, пройденные им. И моря безбрежная равнина. И остров, подобный зеленому драгоценному камню. Услышал он знакомые с детства голоса. Волны разбивались об острый каменистый берег. Кружились чайки. Ветер напевал колыбельную, но нет, это не ветер – мамин ласковый голос.
– Расти, расти, мой сын, – шептала Лето, склоняясь над колыбелью. – Сильным расти. Смелым расти. Пусть твое сердце станет камнем… таким же камнем, как и сердце Лая. Пусть душа твоя будет черна, как душа Ниобы. Пусть не знаешь ты радости иной, чем горе врагов своих… расти, мой сын. Болью ответь на боль, которую мне причинили… я знаю, что будет так. Я видела. Видела!
С серебряной чашей играл Аполлон – не было иных игрушек на острове. И не рисунки на волнах видел он, но людей, далеких, которым предстояло умереть. Там, дома, все это казалось забавой.
Люди сделали больно маме?
Аполлон отомстит им. Он ведь для этого только и рожден.
В нем кровь моря, и кровь бога, и сам он, наверное, бог, ведь люди в это верят. Они нашли путь к острову и желают знать, что будет с ними. Они слушают мать, называя ее пророчицей. Лето же говорит, что она – лишь голос нового бога. Всегда исполнялось то, что видела Лето. И тем мать укрепляла славу Аполлона. Но отдал бы он все, лишь бы переменить свою судьбу.
– Не хочу, – молил он, обращаясь к небесам. – Не хочу! Избавьте меня от этого, боги!
Не избавят. И старец Нерей глядит на правнука строго: как смеет он бежать от судьбы?
