Кроме Марио, другого начальства Норман в гостинице не встречал. Прочий персонал работал на неполную ставку, включая пожилого инвалида по имени Фред, дремавшего по ночам в кресле за стойкой, служба которого заключалась в том, чтобы впускать припозднившихся постояльцев. Постоянную клиентуру составляли в основном коммивояжеры. С людьми подобного сорта Марио был неизменно любезен и даже присаживался в своем белоснежном пиджаке к ним за столик для долгих личных бесед. О чем они толковали? Скорее всего о скачках. Вечером заговорщики оживленно переговаривались над газетными сводками, и пачки мятых купюр переходили из рук в руки.
Но главным образом гостиницу населяли испанские туристы. Каждую неделю утром они вваливались шумными группами, и начиналась неразбериха. Марио носился, словно его кнутом подстегнули, лопоча и жестикулируя, как настоящий испанец. Чемоданы, узлы и люди заполняли фойе, лифт, разумеется, тут же ломался, а Арабика — так звали собаку — восторженно скулила, путаясь у всех под ногами.
Гостиница идеально подходила для целей Скейса. Здесь никто не проявлял к нему интереса, не задавал вопросов. Чтобы привлечь к себе внимание, в «Касабланке» пришлось бы еженедельно расплачиваться за номер, причем вперед и наличными. Если вдруг возникала охота с кем-то поговорить, мимолетная тоска по звукам человеческого голоса, обращенным именно к нему, Норман останавливался обменяться парой слов с девушкой-администратором. Выяснилось, что она сирота, окончила местную школу для слепых, теперь живет с овдовевшей тетушкой на Воксхолл-роуд, и зовут ее Вайолет Хэдли. Взамен Норман не поведал о себе ни слова, не считая краткого сообщения о смерти жены и ребенка. Девушка была единственным человеком, с которым он чувствовал себя в безопасности. Какое бы впечатление у нее ни сложилось, по крайней мере его секреты, беды прошлого и замыслы настоящего, даже уродство и боль надежно укрыты от ее невидящего взора.
Утром двадцать пятого августа, в пятницу, Норман вступил вслед за миссис Пэлфри в благоухающую фимиамом прохладу огромного Вестминстерского собора. Хозяйка шестьдесят восьмого дома не омочила пальцев святой водой и явно не собиралась молиться. Для чего же она пришла? Еще один способ убить время? Мужчина следовал за ней по пятам, незаметно примкнув к группе экскурсантов, говорящих по-французски. Миссис Пэлфри неспешно шагала среди гигантских четырехугольных колонн из мрамора, то и дело замирая, дабы лучше что-нибудь рассмотреть.
Норман еще ни разу не бывал в Вестминстерском соборе, и византийский фасад совершенно не подготовил его к чудесам, которые ждали за западными вратами. Прямо над верхушками зеркально-гладких колонн вздымались гигантские своды из простых шершавых кирпичей зеленого, желтого, красного и серого цвета, изгибаясь во мраке темного как ночь купола. Казалось, хаос и тьма, обретшие наконец форму и сущность, нависли над головой непрошеного гостя, внутренне превратившегося в букашку перед лицом непостижимого таинства. Мерцающие золотом мозаики придела Богоматери, красивые и чуть сентиментальные, ничего не говорили его сердцу. Даже отполированный мрамор колонн всего лишь давал повод возвести глаза к могучим изогнутым аркам потолка. Скейс никогда бы не поверил, что испытает восторг перед каким-либо творением архитектуры. Осуществив задуманное, неплохо бы вернуться сюда, неторопливо пройтись, поднять взор… Опрокинутая черная бездна дарует ему истинное утешение, какого не смогут внушить ни горящие свечи, ни яркие витражи. Пожалуй, в Лондоне много еще достойных внимания мест, а ведь существуют и другие города… И возможно, откроется истинная жизнь, пусть даже совсем одинокая, вместо надоевшего прозябания. Но это — позже, а сейчас переживание чуда вызвало у Скейса укор совести. Вспомнилось, как легкий воробей не больно клюнул его в ладонь. Тогда Норман тоже испытал нечто близкое к радости. Однако же забыться в развлечениях, пока убийца жива и невредима, значило предать память мертвых. Мужчина и так уже сожалел, что позволил обыденным заботам увлечь себя в пучину самодовольной летаргии. Отныне он ставит себе недельный срок. Если за это время девица по имени Филиппа не приедет на Кальдекот-Террас, а миссис Пэлфри ничем не подскажет, где поселилась Мэри Дактон с дочерью, придется измыслить план, хотя бы и самый отчаянный, чтобы заставить домохозяйку выдать обеих.
Когда истекли добровольно назначенные десять дней отдыха и настала пора приниматься за поиски работы, мать и дочь решили не обращаться в Центр занятости на Лиссон-гроув, этот пугающий пережиток бюрократии, а предпочли рыться в вечерних газетах и читать объявления у печатных киосков. Так они узнали, что в забегаловке «Камбала у Сида» в районе Кильбурн-Хайроуд не хватает судомоек и официанток. Автор объявления, пришпиленного к доске у канцелярского магазинчика на Эджвер-роуд, любезно разъяснял, как туда добраться: «шестнадцатым автобусом до Кембридж-авеню», а также заранее сообщал размер оплаты: один фунт в час плюс питание. Женщины рассудили, что, работая по шесть часов в день с двумя выходными в неделю, легко покроют свои расходы. К тому же не мешает иногда посидеть на рыбной диете.
В закусочной подавали именно рыбу с жареным картофелем, но, к счастью, пахло там достаточно свежо. Хозяин, которого Филиппа рисовала себе смуглым неряшливым коротышкой, на деле оказался румяным блондином и вдобавок боксером-любителем. Он лично работал за стойкой, одновременно управляя двумя главными процессами, составляющими славу его заведения: с грохотом захлопывал крышку жаровни с рыбой, плюхал проволочные корзины с картофельными ломтиками в шипящее масло, зубоскалил с посетителями, заворачивая им еду в пергаментную бумагу и газетные листы, покрикивал на персонал, с размаху шлепал еду по тарелкам и торопливо вручал их официанткам, которые попеременно просовывали головы в окошко и выкрикивали заказы. Ни Силни прочие работники явно не замечали беспрестанного оглушительного шума вокруг себя, и Филиппа заподозрила, что в «Камбалу» приходят люди с исключительно крепкими нервами, чего не скажешь об их желудках. Судомойки по очереди исполняли роль официанток — вернее, хватали тарелки с раздачи и со стуком опускали их на огнеупорные столы. Однако это было приятнее, чем мыть посуду, ибо приносило еще и чаевые. Большинство посетителей непременно что-нибудь оставляли, а кроме того, по словам хозяина, всегда можно было надеяться на «нечаянную щедрость» со стороны забывчивого клиента или недавно прибывшего эмигранта, плохо знающего местную валюту. Столь гибкое использование женской силы, избавлявшее владельца от хлопот по найму двух разных типов работниц, Сид называл «жить одной большой семьей».
Филиппу и ее мать хозяин взял на службу с готовностью. Если он и удивился, что же могло вынудить образованных дамочек искать места в таком заведении, как его закусочная, то ловко не подал виду. Девушку вполне устраивало новое место, где можно было не бояться встречи с кем-нибудь из прошлой жизни, а главное, лишних вопросов. Правда, насчет последнего она заблуждалась: вопросами ее прямо-таки засыпали. К счастью, никого не заботила правдивость ответов.
По вечерам постоянно работали три судомойки: Черная Ширл, Марлен и Дебби. Окрашенные в ярко-рыжий цвет волосы Марлен торчали сосульками в разные стороны; казалось, она сама выстригала их портняжными ножницами. На щеках красовалось по сочному свекольно-красному кругу. Филиппа с облегчением заметила, что ее товарка по крайней мере не удосужилась проткнуть себе уши. Предплечье женщины покрывала татуировка: переплетенные сердца, пронзенные одной стрелой, и галеон шестнадцатого века под полными парусами. Дебби обожала вытирать за ней тарелки, лишь бы в очередной раз увидеть, как величавый корабль ныряет в густую пену и вновь появляется на свет.
— Затопи его, а? Ну давай, Марл, затопи! — упрашивала она.
Марлен с гордостью погружала руки в моющий раствор, и Дебби восхищенно смотрела, как радужные пузырьки бушуют вокруг маленького судна.
В сырой, кое-как оборудованной кухне женщины работали парами. Они трещали без умолку, чаще всего — про вчерашние телешоу, своих дружков и магазины Уэст-Энда; проявляли склонность к резким перепадам настроения и пугающим вспышкам гнева; постоянно увольнялись, дабы доказать свою жалкую, тщательно оберегаемую, хотя и мнимую независимость; перемывали Сиду косточки за спиной, при нем же — то скисали, то напропалую кокетничали; особенно им нравилось обсуждать его якобы богатую приключениями личную жизнь — долго и со смакованием подробностей чисто анатомического характера. Впрочем, Филиппа ясно видела: владелец забегаловки занят прежде всего выколачиванием доходов из рыбного заведения, в то время как остаток сил уходит на боксерские схватки, воспитание любимой борзой и удовлетворение капризов своей второй половины. Разряженная, как новогодняя елка, жена хозяина показывалась в забегаловке мимоходом, зато каждый день — видимо, только для того, чтобы напомнить супругу и предупредить возможных соперниц о собственном существовании. Бедняга Сид! Несдобровать бы ему, наберись рабыни здравого смысла, чтобы сплотиться против тирана. Однако дамочки и так уже изворотливо боролись с его скупостью своими методами. К примеру, потихоньку воровали хлеб, масло, сахар и чай из кладовых запасов. Хозяин догадывался, но молчал. Возможно, обе стороны считали, что так и положено. А вот ящик с выручкой охранялся как зеница ока: с деньгами Сид не шутил.
