— Ищи давай! — скомандовал муж. — Не препирайся.
Тоня сделала два шага к лестнице и собралась спускаться.
— Ты куда пошла?
— Знаешь что, Витя, — задумчиво сказала Тоня, — во-первых, я тебе не ищейка. Во-вторых, если здесь и есть псих, то это ты. Я пойду чайку тебе заварю мятного — попей, успокойся. А когда спустишься, переоденься. Уже вся рубашка в пыли.
Виктор так и остался стоять с открытым ртом, глядя, как она уходит. Потом все же выругался и пнул стоящий в углу стул. Стул отлетел, и от него поднялось облако пыли. Виктор зачихал и, продолжая материться, направился к лестнице.
Чай они пили молча. Виктор не притронулся к бутербродам, а Тоня съела их с большим аппетитом.
— Не увлекайся, — не сдержался он. — А то раздашься, как матушка, не будешь в дверь входить.
Тоня подняла на него глаза, и он опять заметил в ее взгляде что-то новое, чего раньше не было. Она промолчала, но у Виктора возникло неприятное чувство, что жена промолчала вовсе не потому, что ей нечего сказать. Он раздраженно выплеснул чай в раковину и вышел из дома, накинув куртку. «Надо обойти участок, — решил он, — может, там что-нибудь замечу».
Пока Виктор бесцельно бродил в снегу по саду и огороду, Тоня сидела на своем любимом месте около окна и напряженно размышляла. Кто-то оставил в их доме листок со стихотворением… Подумав, она была вынуждена признать, что, скорее всего, действительно не Сашка и не Коля. Пожалуй, Аркадия Леонидовича с супругой тоже стоило исключить. А кто еще у них был? Тетя Шура, Юлькины детишки забегали, когда жили на каникулах, еще кто-то был… Ах да, та странная женщина из богатого дома, Ольга Сергеевна. У Тони никак не получалось вспомнить, нашла она стихи до ее визита или после. Только совершенно непонятно, зачем ей прятать в чужом доме какую-то маленькую бумажку! А еще непонятно, почему Виктор так вышел из себя.
Хотя, поразмыслив, Тоня пришла к выводу, что все же понимает, почему муж бесится. Он так любит этот дом, считает его своей собственностью, и совершенно справедливо, а вдруг обнаруживается, что неизвестно кто оставил стишки в его комоде. Ну, то есть не совсем в его, но все-таки… Неприятно. А на второй этаж он полез, чтобы показать, что он все, что можно, сделал. Вот папа у Тони такой же. Будет весь в грязи, зато доволен — доказал, что он настоящий мужчина и пыль ему не страшна. Тоня хмыкнула и решила, что нужно позвать мужа в дом и помириться, а то он может долго по саду шарахаться, еще простудится.
— Витя! — крикнула она, притоптывая на крыльце. — Ви-итя!
— Что? — хмуро спросил Виктор, выглядывая из-за угла.
— Вить, — умоляюще протянула Тоня, — хватит морозиться! Пойдем домой, я тебе пиццу разогрею, как ты любишь. И вообще, перестань дуться. Ты молодец, ты все уже осмотрел. Пойдем!
Виктор огляделся по сторонам, словно надеясь увидеть кого-то, а потом нехотя перевел взгляд на жену.
— Шла бы ты, милая, лесом, — посоветовал он. — Дурындой ты была, дурындой и останешься, хоть всю тебя чужими фразами начини. Иди, лопай свою пиццу!
Тоня сначала покраснела, потом краска схлынула с ее щек. Секунду она не отводила взгляда от безразличного лица мужа, потом повернулась и опрометью бросилась в дом.
«Нехорошо, — укорил сам себя Виктор. — На жене плохое настроение срываем? Напрасно, напрасно. Вот теперь Тоня обиделась. С другой стороны, нельзя же быть такой непроходимо тупой!» С этой мыслью он направился к соседнему участку с заброшенным домом, остановился и стал пристально вглядываться в него.
А Тоня, забежав в дом, сбросила куртку и прижала ладони к пылающим щекам. Господи, как он мог с ней так разговаривать?! На глазах у нее выступили слезы, губы задрожали, но она изо всех сил сжала зубы, чтобы не разреветься. «Он еще никогда не разговаривал так со мной, никогда! Что случилось?! Что я сделала не так?!»
Виктор мог войти в любую минуту. Мысль о том, что муж увидит, как она плачет, была непереносимой. Что же с ним случилось? Тоня вскочила, накинула на плечи куртку, на голову платок, натянула сапоги прямо на домашние носки, на одном из которых была маленькая дырочка, и вышла из дома. Она быстро прошла через сад, надеясь, что не столкнется с мужем, но Виктор был с другой стороны дома. Ни о чем не думая, Тоня вышла за калитку и огляделась.
Идти ей было некуда. Идею вернуться домой за деньгами и уехать к маме она отвергла сразу, потому что считала такое поведение абсолютно недопустимым в семейной жизни. Да и родители не очень бы обрадовались. Нет, они, конечно, любили дочь, но полагали, что уходить из дома, от мужа, можно в самом крайнем случае. А сейчас был не самый крайний, просто… просто… Она вспомнила, как Виктор обозвал ее, и почувствовала, что щеки опять заливает краска. Можно было бы просто пройтись по деревне, чтобы успокоиться, и если бы сейчас было лето, она бы так и поступила. Но ноги в одних только джинсах уже начинали мерзнуть, руки стыли на ветру. Она чувствовала себя… унизительно. Тоня никогда не употребляла это слово, но сейчас оно выплыло откуда-то из глубин памяти и очень точно отразило ее состояние. Она чувствовала себя унизительно, и самое плохое было то, что она не могла ничем ответить Виктору.
В домике напротив, как и во многих остальных, из трубы поднимался рваный дымок, и Тоня представила себе бабку Степаниду с работягой Женькой пьющими чай и ведущими неспешную беседу, и ей стало тоскливо. «Пойду к ним, — внезапно решила она, — не выгонят же они меня. Да и бабка Степанида мне, кажется, бывает рада». Тоня представила себе мужа, обнаружившего, что жена ушла из дома, но сразу поняла: Виктор догадается, что она у соседей. «В конце концов, по следам найдет», — невесело усмехнулась она, ступая на только что выпавший снег.
Калитка была открыта. На стук в дверь из дома вышла сама Степанида и радостно всплеснула руками:
— Ай, кто пожаловал! Давненько не заходила к старухе! Ну, проходи, проходи… Я одна скучаю, передачи всякие смотрю. И какой только ерунды, милая моя, не показывают! Уж лучше мы с тобой чайку с Женькиным печеньем попьем. Он знаешь какое знатное печенье делает?
Тоня угощалась «знатным печеньем» по меньшей мере пять раз, поэтому только улыбнулась в ответ. В доме было жарко, как всегда, и она порадовалась, что не надела свитер.
— Ну, усаживайся, усаживайся, — хлопотала старушка. — А Женька-то мой пошел дверь чинить соседу вашему, доктору, важному такому, громкому. И пропал что-то, вот уж час как нет его, а хотел быстро обернуться. Должно быть, не сладилось там у них с дверью-то. Ну да ничего, мы с тобой сейчас почаевничаем, посплетничаем, ты мне новости расскажешь…
Тоня взяла в руки горячую чашку и подула на чай.
— Да особых новостей нет, Степанида Семеновна, — сказала она. Хотела продолжить, но старушка внезапно спросила:
— А ты чтой-то какая задумчивая, а, красавица моя? Тебя муж, что ли, обидел?
Тоня взглянула на Степаниду, изумленная ее проницательностью. Она не успела ничего ответить, как та продолжила:
— Точно, обидел. Да ты не расстраивайся, вот отогреешься, и тебе полегче станет. Пей чай-то, пей.
Она протянула морщинистую руку и провела по Тониной голове. От неожиданной ласки у Тони на глазах выступили слезы, но она сдержалась. Если уж дома не разревелась, то здесь тем более нечего. И внезапно для себя начала рассказывать про то, как обнаружила листочек со стихами в старом комоде, как Виктор решил, что кто-то специально его подложил, как они начали осматривать дом, менять замки и как в конце концов он накричал на нее. Степанида слушала молча, иногда покачивая головой. Когда Тоня закончила, она встала за чайником, подлила ей чаю и сказала:
— Вот что, девушка, я тебе скажу. Что Витька твой тебя обидел — это плохо, конечно. Но то, что к тебе в дом неизвестно кто лазит, куда хуже, Тоня, куда хуже! И даже вот какая мне в голову мысль запала: а не подходит ли тут с какого боку Глафира несчастная, упокой, господи, ее душу грешную?
Широко раскрыв глаза, Тоня уставилась на старушку.
— Да что вы, Степанида Семеновна, при чем же тут Глафира?!
— А не знаю, не знаю. Может, ни при чем, а может, очень даже и при чем. Виктор твой парень умный, он зря тревожиться не станет. Сдается мне, Тонюшка, нехорошие дела у вас в доме творятся.
— Что же мне делать? — растерянно спросила Тоня.
— Ой, голубонька, сказала б я тебе, да ты ведь моего совета не послушаешься.
— Скажите, Степанида Семеновна!
— Уезжала бы ты, доченька. Пожила бы в Москве, у родителей своих. Да и вообще, глупость вы сделали, что сюда приехали. Ну ладно, мы с Женькой тут зимуем — я старуха древняя, всю жизнь тут прожила, а он бобыль, да ему ничего и не надо. А ты-то что себя тут хоронишь? Ни дела у тебя нет, ни друзей. В Калинове ведь когда хорошо — летом да осенью ранней. А сейчас… Снег один, да вороны на столбах, да Орлова, соседка моя, по огороду ходит — та же ворона, разве что клюва нет. А рот откроет, каркнет — ну чисто ворона!
