— Хоть две! — кричит вслед тому Руслан. — Хоть три! Крохобор! Зануда.
И к нему:
— Ваня, ты как?
— Плохо.
— Да. А это в самом деле сюрприз. — Руслан кивает в сторону разрытой ямы, куда недоумевающие могильщики кое-как набрасывают обратно сухую землю.
Семейная могила истоптана, цветы поломаны, лавочку и одноногий столик своротили напрочь.
— Как же так? — спрашивает он у Руслана. — Выходит, мама меня не обманывала?
— Ну, она мать, — уклончиво говорит друг детства. — В самом деле: странная история. Что дальше?
— Не знаю. Больше у меня нет никаких версий.
— Я думаю, что нам надо наконец-то поговорить, — решается друг детства.
— О чем?
— Если ты это пережил, то и мой рассказ воспримешь более или менее спокойно. Честно говоря, я и сам удивлен, что в этой могиле захоронен новорожденный ребенок. Ты еще до своего исчезновения предположил, что мать тебе соврала, и сказал мне об этом. А выходит, она здесь ни при чем. И что же тогда?
— Извини… — Это уже не просто головная боль, с ним творится что-то непонятное. — Извини…
— Что с тобой, Ваня?
Он словно бы проваливается во времени. Теряет минуты, пока еще минуты. Вот только что видел Руслана прямо перед собой, и вот они уже сидят в машине. Едут домой? Куда? К Зое? Зоя! Зоя!! Хоть бы ты была дома!
— Не понимаю, что с ним. — Это ей негромко шепчет Руслан. — На кладбище стало плохо.
— Господи! -Ладошкой Зоя испуганно зажимает рот. -Да что же это?!
— Может, после того? После амнезии? Врача вызвать?
— Не надо врача. — Он выныривает, нащупывает несколько минут, видит этих двоих и еще раз говорит: — Не надо. Я сам.
Свистунов идет к двери:
— Если что — позвони. Я на работе.
Утро? полдень? вечер? ночь?
Он снова там, в безвременье. Странная это штука: не понимать, что с тобой происходит и где ты вообще находишься. Вокруг сплошная чернота, но и ее можно еще понять. Когда спишь — тоже теряешь время. Много времени, которое спрессовано в один глоток сна. Но не так. Это нечто совсем другое, особенное. Ведь что-то происходит: ты ходишь, сидишь, стоишь, с кем-то разговариваешь, но ничего этого не ощущаешь. Все движется и изменяется как-то помимо тебя.
Неужели же никто не замечает, что тебя в этот момент вроде как и нет? Что ты переселился в другое измерение. Если есть одномерное пространство, то это оно. Нет ни будущего, ни прошлого. Только настоящее. Твое сознание ограничено рамками черноты.
— Что со мной, Зоя?
— Ванечка, как тебе помочь? Как?
— Не знаю.
— Таблетку, может, какую-нибудь?
Он отрицательно качает головой. Нет, таблетка здесь не поможет. Он еще видит ее, Зою, пытается цепляться за это:
— Раньше такое со мной было?
Она смотрит странно, пожимает плечами:
— Ты всегда был дерганым, бешеным, Ванечка. Но сейчас — это другое.
Нет, не другое. Он вспоминает про сладкое бешенство, которое заключил в оболочку и затолкал туда, внутрь, глубоко-глубоко. И чувствует, как этот пузырь разбухает до чудовищных размеров, и его уже невозможно удержать…
…Это другое. Пузырю не просто тесно, он всасывает в себя сначала внутренности: сердце, легкие, печень… Потом добирается до мозга. И постепенно всасывает в себя и мозг. Уже не пузырь там, внутри его, а он внутри пузыря. Как бы не разорвать ее, эту хрупкую оболочку. Потому что тогда… А что тогда? Ведь он не помнит, что происходит тогда. Он переселяется в одномерное пространство.
Главное сейчас — не разрушить оболочку. Образы, странные и непонятные образы множатся и поглощают все остальное. Ему кажется, что в груди образовалась черная дыра. Огромная черная дыра. Не дыра — уже воронка. Его вытягивает в эту воронку, кружит, кружит, кружит… Потом наваливается тоска. Непонятная, глухая тоска. Он пустой, весь вытянутый в черную дыру, потому и плохо. Надо чем-то заполнить то, что вытянуло в воронку. Влить туда, внутрь, свежую кровь.
Откуда?!
— Ванечка, может, водички? — Зоя сует к губам холодный стакан. На нее жалко смотреть: перепугана до смерти.
Она же хочет ему помочь! Искренне хочет помочь.
— Зоя!
— Что мне сделать, что?!
Если бы он знал! Сжимает изо всех сил Зоину руку, ей хочется вскрикнуть, потому что больно, но она только губы кусает.
— Мы справимся, — горячо шепчет он. — Вместе мы справимся.
Главное — беречь оболочку. Он все еще внутри пузыря. Самое плохое, что там очень душно. Оболочка почти не пропускает воздуха. А дышать надо. Главное — это дышать. Обнимает Зою, приникает к ее губам:
— Дыши.
Это ее любовь — воздух. Она хочет помочь, потому что любит. Если это ложь, ее любовь, пузырь непременно лопнет. Бешенство, усиленное ложью, превращается в ненависть. Ненависть не удержать никакой оболочкой. Сила воли здесь не поможет.
Он все еще внутри пузыря. Зоя тихо плачет. Сколько же времени прошло?
— Я люблю тебя, Ванечка. Ты только очнись.
Разве он был без сознания? Двигался, дышал, говорил. Но она поняла, что здесь была только оболочка. Его? Пузыря? Кажется, начинает поддаваться. Странно, но вниз тот опускается совсем в другом порядке. Сначала легкие. Дыхание постепенно восстанавливается. Потом внутри перестает болеть. Появляется сердце. Черная дыра выплевывает его вместе с артериями и венами. И уже усилием воли он вытаскивает из пузыря голову. Тот опускается сначала к горлу, надо только сглотнуть. Теперь — воды.
— Воды.
— Сейчас, Ванечка, сейчас.
Зубы у него о край стакана не стучат. Глотки мелкие, неторопливые. Туда его, внутрь. На место. Сухость в горле проходит, кажется, все.
— Что это было?
Зоя молчит. Откуда ей знать? Но он справился. Приступ прошел. Отпустило.
— Сколько сейчас времени?
— Два часа дня.
— Всего?!
Вот теперь он пытается собраться с мыслями. А что, собственно, случилось? Руслан хотел с ним серьезно поговорить. А вчера утром посылал в какие-то деревни. Ели, Богачи. Горетовка.
— Мне надо на работу.
— Да куда ж, Ванечка?!
— Не волнуйся, все прошло.
— Ты бы пообедал хотя бы.
Он не хочет расстраивать Зою. Сегодня она все сделала правильно. Без нее не справился бы. Главное — не надо на него кричать и ругаться, когда он в таком состоянии. Зоя умница, поэтому надо ее послушаться и поесть.
Глотает борщ, не чувствуя его вкуса. Пирожки с капустой берет с собой.
— Не волнуйся, все будет в порядке.
После обеда
Он и сам в это уже не верит. Сначала заходит в прокуратуру. Сообщает, что весь день будет «на выезде». Берет дело серийного маньяка. Раскладывает перед собой фотографии. По эпизоду в Горетовке, самому первому, материала больше всего. Труп нашли сразу, остальные нет. Они были забросаны ветками в глухих лесных массивах. Так написано.
Восемнадцать лет назад убийство в Горетовке. Два года — ничего. Не нашли или не было? Уверен: не было. Потом «осеннее» дело, взбудоражившее весь район. Та же Горетовка. Через год, снова осенью, убийство в Елях, еще через год в Богачах. Обе — женщины легкого поведения. Пили, курили, вели беспорядочную половую жизнь. Пятое убийство ближе к Р-ску: деревня Самойловка. Шестое — уже Р-ск. Это еще две женщины. Одна просто спившаяся бомжиха, другая — известная на весь город «давалка». Подводим жирную черту, потому что прошло десять лет. Дальше начинается эпоха следователя Мукаева, и в Ели, Богачи и Самойловку Руслан его сейчас посылает зря. Это другое. А Сидорчук, между прочим, левша. И скрывает это. И родился Илюша в Горетовке, следовательно, на момент первого убийства было Сидорчуку семнадцать лет. Школу заканчивал, десятый класс.
Заканчивал школу… Потом два года перерыва. Ну, конечно! Илюшу же в армию забрали! А потом Илья Сидорчук демобилизовался и поступил в мясомолочный институт. Летние каникулы заканчиваются в августе. Трупы находили в основном в сентябре. Сбор грибов в самом разгаре, вот и натыкались случайно. А Руслан еще так загадочно сказал: «Тот самый выпуск». Схема вырисовывается четкая. Убийство в конце мая — два года армии перерыв — дембель и второй труп — ежегодные жертвы перед началом осенней сессии.
Десять лет перерыва. Что это? Убивал в другом месте? Не мог не убивать. Раз в год требовалась жертва. Женщина легкого поведения, на которой убийца вымещал свое зло. Почему? Это связано с какой-то душевной травмой. Потрясение, которое психически неуравновешенный человек не смог пережить. Вот оно и пошло. Держался год, потом малейший повод, нервный срыв — и труп. Или все-таки десять лет держался, не убивал?
Вспомнил Сидорчука: внешне непривлекателен, не женат, помешан на престиже и свихнулся на погоне за каким-то другом детства. Мол, у того есть все. У женщин Сидорчук успехом не пользуется. Почему скрывает, что левша?
Кстати, а где заключения эксперта насчет этого? Лихорадочно стал листать дело, пока не понял: ничего нет. Но ведь это очевидно: убийца был левшой. Удар-то характерный! Слева, прямо в сонную артерию. Только левша мог так ударить. Или… Человек, у которого одинаково развиты обе руки и тот хочет казаться левшой.
