Землянка чем-то напоминала окопные убежища с командным пунктом, которые сооружали советские солдаты во время Великой Отечественной войны, где имелись бойницы и пулеметные гнёзда для отражения атак, кухня, место отдыха и штабное помещение.
Такой лагерь взять тяжело, а отряду в восемнадцать человек без поддержки артиллерии практически невозможно.
– Это серьёзная база, – шёпотом сказал Балакин Смирнитскому, когда они приблизились на расстояние визуального наблюдения за ней, – не просто обычная «времянка», ее нам не взять.
– Пока всё спокойно, – ответил Смирнитский, наблюдая за движением в бинокль, – скорее всего на базе небольшая группа, осуществляющая её поддержание.
– А если нет? – продолжал сомневаться Балакин. – Лагерь, похоже, используется, иначе его бы не поддерживали в пригодном для жизни состоянии. И, наверняка, подходы заминированы. Что, если ты ошибаешься, тогда мы потеряем ещё больше человек.
– Поверь мне: я не ошибаюсь.
Сухой и безапелляционный ответ Смирнитского осек Балакина. В такие моменты он терпеть не мог полковника Смирнитского. Если он себе в голову что-то втемяшит, то отговорить, даже несмотря на кажущееся безумие, невозможно.
– К базе ведет тропа, – говорил Смирнитский, указав рукой направление, – она не заминирована. На расстоянии метров двадцати начнётся «колючка», от неё и до лагеря мин уже нет.
– Двадцать метров! – не поверил ушам Балакин. – Ты издеваешься: нас же сразу засекут, мы и расставиться не успеем.
Смирнитский снова принялся за наблюдение лагеря в бинокль.
– Не засекут! Основная часть лагеря расположена под землей, снизу не увидят, если вы не будете топать как стадо слонов.
– Ты сумасшедший! – сплюнул Балакин.
– Лис, выдвигайтесь, и расставляй людей по периметру базы. По моей команде огонь из всех имеющихся подствольных гранатомётов и гранат.
– Иваныч, надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – Балакин недоверчиво покосился на Смирнитского, подзывая старших групп и раздавая необходимые указания.
Цель – получить какую-либо информацию – не ставилась, поэтому пленных во время проведения силовой части операции решили не брать, а действовать максимально эффективно с точки зрения собственной безопасности. Поэтому бойцы отряда сразу ударили по лагерю противника из подствольных гранатомётов и имевшимися гранатами, и только потом, когда дым рассеялся, отдельными группами по два-три человека, перешагивая через куски и части тел и чавкая подошвами сапог по пропитанной кровью земле, двинулись на зачистку лагеря, смыкаясь к центру. Несколько человек из группы спустилась вниз, зачищая помещения землянки.
Сам бой продолжался недолго, около пяти минут, хотя каждому бойцу отряда Лиса и Тополя казалось, что прошло не менее часа. Это нормальное восприятие течения времени в экстремальных условиях, особенно при боестолкновении, когда в кровь выбрасывается огромное количество адреналина.
– Тополь, – позвал Смирнитского Балакин, пнув ногой разорванное напополам тело одного из боевиков, – ты оказался прав: тут одни рядовые бойцы.
И когда Смирнитский только кивнул в ответ, показывая рукой, что нужно продвигаться дальше, сам Балакин поблагодарил про себя Господа, что всё оказалось так, как говорил Иваныч, и закончилось для группы благополучно.
И тут, перекрикивая отдельно раздававшиеся выстрелы, кто-то из бойцов отряда крикнул:
– Лис! – голос сквозил нервной тревогой.
Смирнитский и Балакин направились в сторону, откуда кричали.
– Что там? – подходя, спросил Лис.
Кричавший боец просто молча показал на два окровавленных тела, сброшенных в неглубокую яму.
– Хемуль, – лишь пробормотал Смирнитский, чуть развернув лицо одного из тел к себе, – твою ж мать!
– И Сократ.
– Ладно, Лис, надо забирать тела и уходить отсюда. А то нашумели мы сильно, скоро могут и гости пожаловать.
– Что делать с боевиками? – спросил Балакин.
– На опознание, – коротко ответил Смирнитский.
Получив распоряжение, группа развернула несколько плащ-палаток и, уложив тела погибших товарищей, двинулась в точку сбора отряда.
с. Симсир, этим же утром
В это теплое майское утро, когда солнце, поднявшись над горизонтом, продолжило движение к зениту, постепенно разбавляя утреннюю свежесть духотой и жарой, в небольшом селе Симсир каждый двор давно усердно трудился. Занятые домашними хлопотами, но вместе с тем на удивление ухоженные и аккуратные женщины, облачённые в красивейшие одежды теплых цветов, словно нарядившиеся на празднество, стирали одежду, готовили пищу, убирали дома, создавая тот самый уют и мир, которым славятся народы, населяющие Кавказ. Сколько песен и легенд восхваляют убранство и гостеприимство их домов!
И пока женщины хлопотали по дому, некоторые из мужчин отправились по делам в ближайший город, некоторые, сбив в отары овец – на пастбища, а старики, по-молодецки надев каракулевые шапки на бок, сидели на добротно сколоченных лавках во дворах домов. Эти старцы-старейшины, ещё десятилетие назад почитаемые и уважаемые за приобретённую жизненную мудрость, сейчас превратились просто в дряблых стариков, к которым даже не прислушиваются. И старики, вот так сидя на лавках, между собой возмущались, что в последнее полное неразберихи и хаоса время даже почитаемые веками традиции Кавказа ставятся под сомнение в угоду меркантильным интересам, нарушая существовавший долгое время хрупкий баланс сил. Только вот возмущались они почти не слышно, ибо боялись.
В это утро глава тейпа Нальгиевых, Ваха, уже давно не молодых лет, но коренастый и на вид крепкого сложения чеченец, как всегда, вышел во двор своего дома и удобно устроился на лавке, предоставив себя теплым солнечным лучам. В его жизни, полной тревог и постоянного ожидания худшего, тепло солнечных лучей оставалось одной из немногих радостей. За время военных действий на Кавказе, начатых потому, что один амбициозный человек, которого, казалось, уже никто и не помнил, пожелал абсолютной власти и денег, Ваха забыл, что значит не бояться выйти в горы на охоту, по обычаям справить свадьбу, не запирать дом и с благодарностью Всевышнему принять гостя, не боясь последствий, он забыл все те мелочи, которые складывались в спокойную, размеренную и полную счастливой гармонии жизнь.
Когда две серебристые пятидверные «Нивы», стеной подняв придорожную пыль, резко затормозили у ворот дома, Ваха сразу понял, что приехали за ним. Он понимал, что рано или поздно это случится, ведь нельзя находиться между двух противоборствующих сторон и не быть втянутым в их «войну». Вопрос только в том, кто это: свои – бандиты без принципов и убеждений, прикрывающиеся Кораном ради власти и денег, или пришлые – военные, казавшиеся для Вахи не намного лучшими первых, но они хотя бы действовали, имея понятия морали и чести.
– Зарема! – Ваха громко позвал жену.
Полная женщина, одетая в хлопковое белое платье с длинными рукавами, подол которого скрывал ноги, и убранными под платок волосами, вышла во двор почти сразу.
– Уведи детей в дом, – спокойно сказал Ваха. – Если я сегодня не вернусь к вечеру, то собирай необходимые вещи и переезжай к сестре.
Массивная железная дверь ворот открылась, и во двор вошли пятеро людей без опознавательных знаков на военной форме.
«Пришлые».
– Ваха Нальгиев? – спросил один из вошедших.
Тот просто кивнул в ответ.
– Вы проедете с нами! – скомандовал военный.
Ваха, бросив короткий взгляд на жену, молча поднялся со скамейки и направился в сопровождении двух бойцов к стоявшим у ворот дома машинам.
* * *
ПВД 3 отдела СЗКСБТ УФСБ России по Чеченской Республике, вечер того же дня
Балакин, находившийся в допросной комнате во время разговора Вахи и Смирнитского, для себя решил, что его присутствие необходимо, дабы не дать полковнику сорваться и убить этого чеченца вопреки почтенному возрасту последнего.
Однако за всё время Смирнитский внешне казался совершенно невозмутимым: ни один мускул не дрогнул на его лице, а в голосе не сквозила ненависть, хотя перед ним сидел тот, кто продал его подчинённых, коллег. И это обстоятельство Балакина несколько напрягало.
– Я не жду, что ты воспримешь мои слова, полковник, – говорил Ваха, – в твоих глазах я предатель. Будь я на твоём месте, я бы поступил точно так же.
– Ты прав, – согласился Смирнитский, – я и не восприму.
– Ты не услышишь меня, я и не собираюсь убеждать тебя в чём-то. Я не вижу смысла в нашем разговоре.
Смирнитский ответил не сразу.
– Я готов выслушать, – сказал он, – расскажи мне: зачем?
Ваха сидел несвязанным на деревянном стуле за грубо сколоченным столом в импровизированной допросной комнате, которую соорудили на пункте временной дислокации после прокурорской проверки. Смирнитский ненавидел проверяющих всей душой за их пижонство и высокомерие.
