политкорректности? Неужели теперь по каким-то причинам сердце упоминать неприлично?
– Как это было принято говорить? А что, теперь говорят как-то по-другому?
Доктор Свенссон улыбнулся.
– Нет-нет, сердце – то есть как физический орган – остается сердцем. Но как основа для метафоры, согласитесь, – это довольно старомодно.
Ульф немного над этим поразмыслил.
– Так, значит, мы больше не можем говорить от чистого сердца?
Доктор Свенссон наклонил голову.
– Увы, нет.
– Или страдать от разбитого сердца.
– Это тоже исключительно обманчивая метафора. Разбитое сердце… – тут психолог сделал беспомощный жест. – Разбитое сердце вряд ли смогло бы биться дальше, как вам кажется?
Ульф закрыл глаза. Он напомнил себе, что ему больше не приходится за это платить – что эти консультации, которые прежде наносили такой урон его собственному карману, теперь оплачиваются из особого фонда поддержки служащих, организации, призванной оказывать помощь работникам полиции.
Это была инициатива доктора Свенссона, который, узнав, что Ульф отвечает требованиям фонда и может претендовать на субсидию на психологическую помощь, уговорил его подать заявку.
– Это снимет давление и с вас, и с меня, – сказал тогда доктор Свенссон. – Не надо будет постоянно думать о времени.
Ульф чуть было не сказал, что давление никуда не денется – оно просто уйдет в другое место. Но он промолчал из сочувствия к доктору Свенссону – ведь наверняка психолог должен был сознавать, насколько это странно, что люди платят ему большие деньги только за то, что он выслушивает их тревоги.
Интересно, удавалось ли доктору Свенссону помочь кому-то почувствовать себя лучше – или только сложнее?
– Мне бы не хотелось продолжать этот разговор о сердце… – начал Ульф.
– Конечно, конечно. Если вам хочется поговорить о сердце – говорите, не надо сдерживаться. Не стоит подавлять подобные вещи.
Ульф поднял глаза к потолку, который был приятного зеленого цвета. Зеленый, как принято считать, успокаивает, и, должно быть, поэтому доктор Свенссон выбрал именно этот цвет для потолка в своем кабинете. Можно предположить, что люди довольно часто смотрели у него в потолок, и вот он решил помочь им расслабиться. А ведь встречаются потолки, которые отнюдь не способствуют успокоению, может, потому что они пытаются нам что-то сказать. Потолок, подумал Ульф, не должен быть слишком уж экспрессивным. Взять хотя бы потолок Сикстинской капеллы: он сообщал зрителю слишком уж многое, хотя, конечно, в красоте этому потолку не откажешь – пускай и на свой, католический манер. Ульфу больше нравились протестантские потолки, которые, как правило, были не столь красноречивы.
– Как думаете, – закончил свою мысль вслух Ульф, – у Папы римского в ванной, должно быть, интересный декор. Особенно потолок – как думаете, у него там наверняка имеется фреска или что-нибудь в этом духе? Может, Иоанн Креститель, погружающий людей в воды…
Доктор Свенссон смотрел на него поверх своих очков в форме полумесяцев.
– Мне кажется, нам не стоит обсуждать Папу римского, – сказал, наконец, он. – Это, знаете ли, инфантилизм – обсуждать чужое купание.
Ульф ощутил некоторое раздражение.
– А разве мы не должны дать своему внутреннему ребенку возможность для самовыражения? – вот вам, подумал он. Я тоже могу говорить по-психологически.
Доктор Свенссон сделал примирительный жест.
– Конечно, должны. И я не должен был вас останавливать – пожалуйста, говорите о Папе, если вам этого хочется.
Но момент был уже упущен, и Ульф только помотал головой.
– Нет, – сказал он. – Больше не хочется.
Наверное, это прозвучало по-детски капризно, но ему было больше нечего сказать относительно папской ванной.
Теперь, утром понедельника, он зашел в кафе напротив их конторы и заказал себе латте. Бариста был тот самый суровый молодой человек, насчет которого у Ульфа имелись подозрения, что тот неровно дышит к Анне. Они поздоровались – вежливо, но с прохладцей. И, разогревая молоко для Ульфова латте, бариста повернулся к Ульфу и сказал:
– Как выходные?
– Как обычно. Ничего особенного, – вежливо ответил Ульф.
Но бариста продолжил:
– Виделись с Анной?
Ульф нахмурился. С чего бы он стал задавать этот вопрос? Может, он что-то заподозрил?
Немного замявшись, он ответил:
– Зачем я стану видеться с ней на выходных?
Молодой человек все еще возился с молоком и, обернувшись через плечо, сказал:
– Видеться с друзьями на выходных – дело обычное, разве нет?
– Она – коллега, – резко ответил Ульф. – Это совсем другое.
Бариста повернулся и улыбнулся, сверкнув зубами – идеально ровными зубами, будто у американца, который провел все детство закованным в брекеты. Это были совсем не европейские зубы. И эта белизна на фоне загорелой кожи… Ульф почувствовал, как у него сжался желудок. Что, если Анна обратит внимание на этого молодого человека – на его зубы, на правильные черты лица, на до смешного узкие бедра? Какие тогда останутся шансы у него, Ульфа, пускай все говорили ему, что он прекрасно сохранился и выглядит лет на десять моложе своего возраста?
– Конечно, совсем другое, – ответил бариста, а потом, с улыбкой, которую Ульф мог описать только как «заговорщическую», добавил: – Мне кажется, вы ей нравитесь.
Ульф с усилием взял себя в руки.
– Конечно, мы нравимся друг другу, – ответил он. – Мы же вместе работаем. Было бы совсем непросто, если бы мы недолюбливали друг друга, – он сделал паузу. – Вам тоже наверняка нравятся люди, с которыми вы работаете.
– Да, конечно. Но… не в этом смысле.
Ульф сделал глубокий вдох.
– Мне это не нравится, – глухо проговорил он. Потом наклонился вперед, к собеседнику, и сказал: – Я бы предпочел, чтобы вы не отпускали подобных замечаний.
Молодой человек замер. Он глядел на Ульфа и, казалось, не мог поверить в происходящее. Потом срывающимся голосом он сказал:
– Я вовсе ни на что не намекал, понимаете? Я просто пытался…
– Вот и хорошо, – прервал его Ульф. – Потому что намекать тут не на что.
Он взял чашку с кофе, которую протянул ему бариста, и заметил, что у того тряслись руки. Поколебавшись, Ульф снова наклонился над стойкой.
– Слушайте, – сказал он. – Простите, если я был сейчас излишне резок. Просто мне показалось, что вы зашли чересчур далеко. Вот и все.
Молодой человек облегченно вздохнул.
– Понятно. Ничего страшного.
– И, как я уже сказал, ничего такого не происходит. Обсуждать тут совершенно нечего.
– Конечно, конечно. Совершенно нечего.
Ульф кивнул. Разговор был окончен, и он, взяв чашку, прошел к своему обычному столику. Кто-то оставил на столе сегодняшнюю газету, и Ульф принялся ее штудировать. В каком-то южноамериканском городе в земле открылся огромный провал: фотография провала украшала переднюю страницу газеты. Несколько машин, сорвавшихся с края, торчали из ямы; пара полицейских, стоя на краю, заглядывала в бездну. Теперь жителям
