— «Туле»? Да, я знаю, — Мальвина кивнула. — Казалось мне, сижу я под водою… Зеленый край за паром голубым… Но я искал ведь не воспоминаний, которых тщательно я избегал, а дожидался случая… Когда зеленый край за паром голубым…
Внезапно Мальвина умолкла. Взор ее был устремлен куда-то в дальний край цеха — туда, назад.
— Зеленый пар за краем голубым… за граем…
Робот в очередной раз перевернул чан с кипящим шоколадом, и коричневая река медленно потекла по желобам в формы, точно лава из жерла вулкана.
Глаза Мальвины расширились, на лице появилось выражение беспредельного ужаса, словно она увидела там, в глубине цеха, что-то невообразимо жуткое.
— Мальвина, что с вами? — спросила Катя и увидела, что полковник Гущин, будто завороженный этим странным взглядом, быстро обернулся.
Катя тоже хотела посмотреть, что там, среди этих поточных автоматизированных линий.
Однако лицо Мальвины приковало ее взгляд. Лицо исказила дикая гримаса, словно все черты перекосил мгновенный паралич. Рот широко раскрылся, распялился, как будто она собиралась истошно кричать, но не смогла издать ни звука, лишь со странным свистом и хлюпаньем втянула в себя пропитанный ароматом шоколада воздух.
Ее глаза… В них промелькнуло что-то, и они тут же помертвели от беспредельного ужаса.
И так же неожиданно черты лица разгладились. Это было то же самое лицо и одновременно другое. Катя поклясться в этом была готова — те же черты — лоб, щеки, нос, глаза, темные волосы, но…
Губки сложились бантиком, в глазах появилось невинное выражение любопытства, детской непосредственности и абсолютной наивности, если не сказать больше — какого-то младенческого идиотизма.
Мальвина улыбнулась светло и произнесла:
— Все хорошо.
Катя чуть не упала. Гущин… он никак не мог понять, что происходит. Он даже снова оглянулся, ища в цеху невесть откуда взявшегося тут ребенка. Потому что «все хорошо» сказал именно ребенок — девочка лет семи, которая страшно шепелявила.
Мальвина коснулась пальцем руки Кати и спросила:
— Ты кто?
— Мальвина, что с вами? Вам плохо? — хрипло спросил Гущин.
— Мальвина ушла. Ее тут нет.
— То есть куда… вы что это шутить с нами вздумали…
— Федор Матвеевич, подождите секунду, — Катя разглядывала стоявшее перед ней существо. — Я Катя. А ты кто?
— Я Ласточка, — прошепелявила девочка.
— Тебя зовут Ласточка?
— Да.
— А кто тебя так зовет? Мальвина?
— Нет. Да. Все. Они все.
— Она что, спятила моментально? — тихо спросил у Кати Гущин.
— Я не знаю, — ответила Катя тоже шепотом. — Но это точно не Мальвина, вы послушайте, как она разговаривает.
— Мальвина ушла, — повторил ребенок. — Она испугалась.
— Кого она испугалась? Тебя?
— Нет, — девочка засмеялась.
Этот смех… детский смех в шоколадном цеху — громкий, заразительный, такой озорной…
Внезапно он затих. Слышалось лишь бульканье шоколада в чанах и шипение растекающейся шоколадной жижи.
— Хочу конфет, — произнесло существо.
Катя полезла в сумку и достала карамельку, она всегда носила с собой фруктовые леденцы. Протянула. Заметила, что рука дрожит — так в зоопарке мы протягиваем лакомство странному непредсказуемому зверьку, который может и полакомиться из ваших рук, и откусить всю руку.
— Шоколадных, — уточнила Ласточка. — Ой, тетя пришла.
В дверях цеха темперирования застыла высокая фигура точно в таком же зеленом комбинезоне с капюшоном.
Вера Сергеевна Масляненко спросила:
— Что тут происходит?
— Это вы нам объясните… ваша дочь… она как-то очень странно себя ведет, — Гущин с трудом нашел нужные слова.
Вера Сергеевна поднесла руку ко рту.
— О боже… это опять… это опять случилось…
— Я Ласточка, — пропел ребенок. — Все хорошо, я Ласточка.
— Да, да, Ласточка моя, ты моя Ласточка, — голос Веры Сергеевны дрожал. — Ты моя девочка…
— Ласточка, а где сейчас Мальвина? — спросила Катя.
— Не надо с ней говорить, она не в себе, я ее сейчас уведу, — Вера Сергеевна подошла к дочери. — Не видите, она не в себе. Я потом вам все объясню. Сейчас ей лучше уйти.
— Подождите, — сказал Гущин и кивнул Кате, — спрашивай, что хотела.
— Ласточка, все хорошо, — Катя старалась говорить очень спокойно, хотя давалось это с трудом, — а где сейчас Мальвина?
— Ее нет. Она ушла, — ребенок повторил то же самое, но уже капризно, с вызовом.
— Куда она ушла? Она тут, на фабрике?
— Я не знаю. Но это хорошо, что она ушла.
— Почему?
— Потому что так нужно.
— Но Мальвина вернется к нам?
— Да. Только это плохо.
— Почему плохо, Ласточка?
— Потому что он ищет ее.
— Кто он?
— Андерсен.
— Сказочник? Ты любишь сказки?
— Нет. Андерсен. — Ребенок обвел их невинно веселым взором. Потом личико его стало печальным. — Он вас убьет. Он вас всех убьет.
— Почему он нас убьет?
— Потому что он всех убивает.
— За что?
— Он плохой. Бойтесь его.
— Андерсена сказочника?
— Да, — ребенок вздохнул. — Я всегда прячусь.
— Ты видела его?
— Да.
— А Мальвина видела его?
— Я не знаю. Я его боюсь. Я прячусь. Не отдавайте меня ему.
— Мы не отдадим, Ласточка…
— Не отдавайте меня ему! Только не пускайте его сюда-а-а-а!!!! — Ребенок начал плакать, затем плач перешел в рыдания взахлеб.
— Прекратите, видите же, она не в себе! Ласточка, девочка моя, — Вера Сергеевна, оттолкнув Катю, ринулась к Мальвине, обняла ее крепко, словно пытаясь объятиями заглушить эти рыдания, наполнившие цех темперирования. — Все хорошо, все хорошо… тебя никто не обидит… ну тихо, тихо… успокойся.
— Он не может жениться, он злой… очень злой поэтому!!!
— Ласточка, что ты сказала? — воскликнула Катя. — Где ты видела Андерсена, когда? Сегодня, тут, на фабрике?
Вера Сергеевна одной рукой крепко прижала дочь к себе, а другую руку подняла, словно щитом защищаясь, словно умоляя…
В цеху темперирования стало очень тихо. То есть по-прежнему работали все автоматизированные поточные линии. Но никто из них даже не замечал сейчас этого фонового шума. Царила могильная тишина.
— Мама, мне душно, ты меня задушишь, что ты в меня так вцепилась.
Это сказала Мальвина.
Руки Веры Сергеевны бессильно упали. Мальвина медленно стащила с головы зеленый капюшон. Обернулась.
Лицо ее снова было прежним. И говорила она нормально, как обычно. Только по лицу ручьем тек пот. Темные волосы промокли, слиплись от влаги.
— Что вы на меня все так смотрите? — спросила она.
— Вам было нехорошо, — тихо сказал Гущин. — Сейчас вам уже лучше, да?
— Голова гудит. Мама, я же говорила, мне не стоило приезжать сюда, тут так пахнет, так нестерпимо воняет!
Она снова смотрела туда — в дальний конец цеха.
Катя обернулась — там стоял Феликс. Никакого защитного комбинезона на нем — черный сюртук с кружевным жабо, замшевые сапоги, бархатный жилет — костюм антикварного гота среди современных поточных линий кондитерского цеха смотрелся невероятно, словно шоколадную фабрику посетило привидение из прошлого.
— Сынок, хорошо, что ты приехал так быстро, — сказала Вера Сергеевна. — Помоги сестре, позаботься. Это опять случилось.
Она повела Мальвину туда, к нему. Он обнял сестру за плечи. Катя наблюдала за ним.
Все оказалось очень просто — в дальнем конце цеха — тоже дверь: раздвижная. Феликс приложил к датчику магнитную карту.
Когда они ушли, Вера Сергеевна сказала:
— Я вам должна объяснить. Только не здесь. Пойдемте в мой офис.
В офисе, куда они перешли из цеха темперирования, Вера Сергеевна первым делом услала куда-то с поручением своего секретаря. Затем плотно закрыла дверь. Потом достала из ящика пачку сигарет и закурила.
Катя думала о том, куда так внезапно появившийся в цеху Феликс увел свою сестру — в другой офис, в туалет или успел уже увезти с фабрики.
— Думаете, мне легко жить со всем этим? — хрипло спросила Вера Сергеевна, жадно глотая сигаретный дым. — Родной племянник объявлен маньяком-убийцей. Моя дочь, старшая… моя гордость… вы сами только что все видели.
— Что с ней такое? — спросил Гущин. — Это и на припадок не похоже, и не косила она вовсе, не притворялась. Это прямо какой-то другой человек вдруг возник. Девочка. Я своими ушами слышал. Вашей дочери около тридцати, а это был ребенок маленький совсем. И внешне она изменилась — не знаю как, но она стала какой-то другой даже внешне. Походка, жесты… это был ребенок.
— Диссоциативное расстройство идентичности, — сказала Вера Сергеевна.
— Что, простите?
