Анна Ивановна молча рассматривает снимок. С плотного картона на нас пристально глядят слегка прищуренные глаза Владимира Сысоева. Кажется, он тоже вспоминает свое прошлое, которое сдано в архив вместе с делом № 69, рассмотренным некогда Народным судом Красногвардейского района.
* * *
Это гражданское дело ("Истец: С.С.Сысоев. Ответчик: В.Н.Сысоева. Иск о разделе имущества") с юридической точки зрения сложным не было. Но судьи долго не выходили из совещательной комнаты.
...Семена Семеновича Сысоева в поселке знали многие. Знали как пьяницу.
Да, Сысоев любил выпить. И пьяный он становился страшен...
Произошло это месяц назад. Сысоев привел в дом, где помимо него жили жена и дети, свою любовницу.
- Пить будем и гулять будем, а смерть придет - умирать будем! Машка, открывай бутылку! - лихо выкрикивал Сысоев, притоптывая каблуками. - Чего? Открыть не можешь? Э-эх ты! Сейчас я штопор найду...
У двери Сысоев лицом к лицу столкнулся с Верой Николаевной.
- А-а, ты здесь. Дай штопор.
Смотря невидящими глазами в лицо мужа, Вера Николаевна глухо сказала:
- Со мной чего уж... Но хоть детей-то б постыдился. Взрослые дети-то...
Ответом ей была площадная брань.
За мать вступились Володя и Дина. И началось то, что часто происходило в доме Сысоевых...
- Кто вас кормит, а? - кричал Семен Семенович. - Дармоеды! Да я вас в бараний рог согну!
Во время этой безобразной сцены у тяжело больной дочери Сысоева горлом пошла кровь.
- Папа, прекрати, видишь, Дине плохо, - умолял Володя, показывая отцу окровавленное полотенце. - Не надо, прошу тебя.
Но Сысоева уже ничто не могло остановить. На пол летела посуда. Падали опрокинутые стулья. Трещала мебель. Все это перекрывал пронзительный, надрывный голос отца:
- Вон! Вон из дома!
В эту ночь Дина скончалась. Хоронили ее мать и брат. Отца на похоронах не было. А через неделю в суд поступило исковое заявление: Сысоев просил о разделе имущества...
* * *
Судьи вышли из совещательной комнаты только в восемь часов вечера. Зал судебного заседания был пуст. Но судьи торжественно стояли за столом, когда Анна Ивановна, держа перед самыми глазами мелко исписанные листы бумаги, читала громким голосом знакомые слова: "Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики..."
Решение было кратким. Зато более пространным был другой документ частное определение суда.
"При рассмотрении дела, - гулко и торжественно раздавался в пустом зале голос судьи, - выявились такие обстоятельства, которые, по мнению суда, должны стать предметом обсуждения общественности. Пьяница и хулиган, человек без всяких моральных устоев, Сысоев на протяжении многих лет терроризировал свою семью. Он избивал жену и детей, устраивал дебоши, унижал человеческое достоинство членов семьи. Сысоев требовал от своего сына Владимира денег, толкая его на путь преступлений, приводил в дом женщин, организовывал попойки. Именно на Сысоеве лежит моральная ответственность за скоропостижную смерть дочери. Положительная характеристика с комбината, представленная Сысоевым в судебное заседание, свидетельствует лишь о том, что профсоюзная организация комбината не интересуется жизнью членов коллектива в быту, искусственно отрывая быт от производства. Работники комбината забыли простую истину, что в социалистическом обществе быт и работа неотделимы. У нас не должно быть людей с двойным дном, каким является Сысоев. Суд также не может пройти мимо крупного пробела в работе средней школы, учеником которой является Владимир Сысоев. Владимир неоднократно пропускал занятия, иногда приходил в класс с явными следами побоев. Однако ни дирекция школы, ни комсомольская организация не поинтересовались, чем это вызвано, не предприняли никаких попыток изменить это ненормальное, дикое для нашего времени положение, которое сложилось в семье Сысоева..."
Частное определение зачитано, но Анна Ивановна еще держит перед собой листы бумаги. Потом она медленно складывает их и обращается к заседателям:
- На сегодня вы свободны, товарищи.
...На следующий день после суда Володя был выгнан отцом из дома и исчез из поселка.
- Он давно собирался убежать, - говорила Сысоева Анне Ивановне. - Да я не верила. А теперь, знать, придется век одной доживать.
- Ничего, отыщем. А то и сам вернется, - утешала ее Анна Ивановна.
Но Володя не вернулся. А сведения о нем поступили много позднее сведения о привлечении его к уголовной ответственности и о первой судимости...
* * *
Вечерело. Володя шел по безлюдным в этот час улицам поселка. Последние события смяли его. Что делать?
Перед глазами мелькало застывшее от горя лицо матери, пьяный отец... В смерть Дины не верилось. Казалось, что вот сейчас появится ее сухонькая фигурка, послышится глухой кашель... Да, больше дома делать нечего. Надо уходить... Но куда? К кому?
Он прошел мимо нового здания клуба, от которого еще пахло сосной и свежей краской. Возле клуба толпились люди. Слышался смех. Продавали билеты на последний сеанс.
Володя зябко передернул плечами. Холодно. Осень. Мать уже второй год собиралась подшить к пальто ватин. Но не было денег, отец все пропивал.
Может, зайти в клуб?
В фойе было тепло. По запотевшим стеклам медленно, словно нехотя, скатывались капли.
Володя рассеянно прошелся вдоль вывешенных на стене картин местных художников-любителей. "Бурелом", "На делянке", "Охотники", "Стройка"...
- Володя, ты что, в кино собрался?
За его спиной стоял сосед по дому, мастер Нихренского лесопункта Нуриманов. Узкие, слегка раскосые глаза глядели мягко и доброжелательно.
- Да нет, так...
- Денег нет?
- Да нет, просто так, не хочется...
- Эх ты, такалка! Идем, проводишь меня на станцию. Дочка сегодня из Москвы приезжает. Помнишь Любу? Когда она уехала, тебе, по-моему, лет шесть было, немудрено и забыть.
Они вышли из клуба и не торопясь направились к станции. До прихода поезда оставалось еще минут сорок.
Знает ли Нуриманов, что произошло? Нет, он ведь два месяца отсутствовал, да и приехал, наверное, только что. Утром его не было.
Володе Николай Ахметович нравился. Между ними всегда существовало то взаимное чувство симпатии, которое иногда внезапно возникает даже между малознакомыми людьми. Большой, с грузными плечами, такими грузными, что, казалось, они тянут его к земле, Нуриманов был молчалив и спокоен. К Сысоевым он обычно не заходил. Но когда отец Володи напивался пьяным и начинал буянить, Вера Николаевна бежала к Нуриманову. Заставала она его редко: Нуриманов неделями жил у себя в комнатке на лесопункте. Но если он оказывался дома, то всегда приходил. Сжимал своими сильными пальцами плечи Сысоева и коротко бросал: "Выпил - спать. Ну!" И странно: Сысоев сразу же затихал и, вполголоса бормоча ругательства и угрозы, уходил к себе.
Жена Нуриманова умерла давно, во время родов, оставив ему дочь Любу. Так они и жили вдвоем в большой неуютной комнате. Потом Люба закончила десятилетку и уехала в Москву. Шли годы. Несколько раз она собиралась приехать на каникулы (в то время она еще училась в институте), да так и не выбралась. А письма... Разве письма могли заменить дочь? Да и писала она редко. От случая к случаю. А чаще посылала телеграммы - к праздникам...
- Идет, идет! - закричали на перроне.
Народ, толкаясь узлами и чемоданами, ринулся на платформу. Замелькали освещенные квадраты окон вагонов.
- Люба, Любочка!
Нуриманов метнулся к вагону.
- Давай, давай чемоданы!
Николай Ахметович подхватил один чемодан, потом другой, сетку с продуктами. И вот он обнимает свою дочь.
- Ну, как доехала? Хорошо? Здорова? Заждался тебя...
Володя почувствовал, как что-то сжало его сердце. "А я? Зачем здесь я?"
Неожиданно для самого себя он быстро повернулся и побежал вдоль состава.
- До отхода поезда осталось две минуты. Просьба к отъезжающим - занять свои места, - сообщил станционный репродуктор.
А где его место? И есть ли оно вообще...
Володя лбом прижался к поручням вагона.
- Мальчик, а мальчик, садись, останешься!
Володя посмотрел непонимающими глазами на седого благообразного проводника. Ах, да, очевидно, он принял его за сына кого-то из пассажиров.
Еще не сознавая, что делает, Володя поднялся по ступенькам в вагон. Свисток. Лязгнули буфера. Поезд тронулся.
Постояв на площадке, он прошел в вагон, который оказался общим. Проход был забит вещами. Группа матросов азартно играла в домино. Он взобрался на третью полку и пристроился между чьим-то деревянным сундучком с висячим тяжелым замком и огромным фибровым чемоданом.
Было поздно. Вагонный шум затихал. Володя уснул. Проснулся он от того, что кто-то дергал его за ногу.
- Молодой человек, ты чей будешь?
- Ничей.
- Билет у тебя есть?
Володя молчал.
- Заяц, значит. А ну слазь! Давай, давай! Понапускали здесь всяких, а потом удивляются, куда вещи пропадают. Проводник!
